Мое сердце бьется так сильно, словно вот-вот выскочит из груди, к горлу подступает тошнота. Не знаю, то ли во всем виноваты нервы, то ли его вождение, но, чтобы сдержать рвотные позывы, приходится стискивать дверную ручку до боли в пальцах. Коннор на скорости входит в последний поворот к дому, шины визжат и срываются в занос, а потом машина резко останавливается.

Входная дверь открыта, сетка от насекомых похлопывает от ветерка. Сейчас ранняя весна и слишком холодно, чтобы вот так оставлять дверь нараспашку. Коннор успевает выскочить из пикапа, пока я пытаюсь отстегнуть ремень безопасности – он застрял.

Несколько секунд я вожусь с ним, подавляя желание закричать от незнания того, что происходит внутри дома. Наконец освободившись, выпрыгиваю из машины и бегу по газону. Дом встречает меня темнотой, поэтому приходится остановиться на пороге и дать глазам привыкнуть.

Здесь словно прошелся ураган – все стены голые, вещи валяются на полу. Все разорвано и разбито.

Как и Нэнси. Она рыдает на полу, крепко сжимая руку, а Коннор пытается поднять ее на ноги.

«Я не знаю, что сделала… я не знаю, что сделала…» – бесконечно твердит она, на что Коннор неустанно повторяет: «Я знаю, все в порядке». А я во все глаза смотрю на эту сцену.

Их слова эхом отдаются у меня в ушах. Такое ощущение, будто я нахожусь далеко отсюда и наблюдаю за происходящим по телевизору, а не стою посреди всего этого хаоса.

– Можешь открыть дверь в машину? Нужно отвезти ее к врачу.

Спокойный и твердый голос Коннора выводит меня из оцепенения. Я быстро киваю, радуясь, что хоть чем-то могу помочь. Открываю дверь еще до того, как они выходят из дома, и придерживаю ее до тех пор, пока Коннор не помогает маме забраться в пикап. Он случайно задевает ее руку, и Нэнси стонет от боли.

Я сажусь рядом с ней, так что она оказывается посередине, и стараюсь не смотреть на ее посиневший и заплывший глаз. Вместо этого гляжу прямо перед собой.

В больницу Коннор едет осторожно, словно его мать окончательно рассыплется на кусочки, если он слишком резко повернет или же наедет на «лежачий полицейский» на скорости более трех миль в час. Сидеть рядом с ней мучительно. Она притихла – лишь придерживает травмированное запястье и смотрит в пустоту.

В конце концов мы доезжаем, и Коннор помогает Нэнси вылезти. Я же остаюсь у пикапа и наблюдаю, как они уходят. Не хочу идти с ними. Вряд ли Коннор заметит мое отсутствие, он полностью сосредоточен на маме, на ее медленных, нерешительных шагах. Она идет так, словно ей восемьдесят лет.

Но Коннор вдруг оборачивается ко мне и, слегка улыбнувшись, одними губами произносит: «Спасибо».

Я лишь киваю и забираюсь обратно в пикап, где и провожу в ожидании следующие два часа.

Мы с Коннором собираем оставшиеся вещи Нэнси в большие пакеты. Она спит в своей комнате после принятия прописанных ей болеутоляющих таблеток.

Как бы мне хотелось склеить все это. Вернуть как было. Но я не могу, поэтому продолжаю выкидывать обломки. Коннор выносит пакет с мусором на тротуар, а вернувшись, плюхается на диван и пялится в потолок. Я вижу, что он вымотан.

– Часто такое происходит? – спрашиваю я, убирая маленькую бескрылую фигурку ангела в пакет.

– Даже слишком. Сейчас, конечно, немного проще. Я могу приехать. А отец не трогает ее, когда я рядом. Если она вовремя звонит, я успеваю все остановить. Но она предпочитает ничего не замечать. Перепады его настроения видны за версту, но она тянет до последнего. Каждый раз ей кажется, что она сможет все уладить.

Я сглатываю и делаю вид, будто увлечена сломанной фарфоровой лягушкой. Мама никогда не нуждалась во мне, в то время как Нэнси постоянно нуждается в Конноре. Интересно, каково это. Не думаю, что так лучше. Возможно, это даже хуже. Она полностью зависит от него, а на его долю и так много всего выпало.

– Как думаешь, где он?

Коннор пожимает плечами.

– Обычно он объявляется у своего брата где-то через неделю после инцидента. Наверное, понимает, что я убил бы его, если бы встретил.

Киваю. Я знаю, как он заботится о матери. Знаю, как бы ему хотелось спасти ее от Джека и каким-то образом все это прекратить.

– Я просто хочу, чтобы она его бросила. Добилась судебного запрета на приближение. Сменила замки. Она бы стала намного счастливее.

Я тоже так думаю. Не понимаю, как она может с этим мириться. Как может смотреть на себя и считать, что заслуживает этого.

– Да. Наверное, – отвечаю я.

Запихиваю оставшиеся сломанные вещи Нэнси в пакет, затем вытаскиваю его на улицу и ставлю рядом с таким же, только собранным Коннором.

Завтра приедет мусоровоз и заберет их. Они навсегда исчезнут, и Нэнси притворится, что всего этого и вовсе не было.

До следующего раза. Потому что, если Коннор прав, всегда будет следующий раз.

20 февраля

5 месяцев, 21 день

С подачи Коннора сегодня мы решили проветриться. Он хотел выбраться из дома и перестать думать о последнем событии в своей так называемой жизни.

За рулем сижу я. Наш маршрут пролегает по живописным извилистым проселочным дорогам, которые я выбрала в надежде хоть немного отвлечь Коннора от воспоминаний о синяках на руках его мамы. Это маловероятно. Но вдруг получится.

– Вау, какая красивая! – восклицаю я, указывая на черно-белую лошадь на поле. – Когда-нибудь я куплю себе такую. Я всегда хотела лошадь.

Это не совсем правда. Я мечтала о ней в детстве, но давно уже об этом не вспоминала. Вот такая жалкая попытка заполнить тишину.

– Ага. Неплохая идея, – невнятно отвечает он.

Продолжаем ехать. Повсюду деревья, тени и канавы. И как тут завязать беседу?

Притормаживаем у знака «Стоп», напротив которого на холме расположен маленький сельский домик. Его сложно назвать большим и красивым. По правде сказать, на нем облупилась краска, а одна из ставен перекосилась, но все же он выглядит мило.

– Я была бы не прочь жить в таком доме, когда стану старше, – говорю я, указывая на строение. – Ты бы мог посадить цветы перед входом. А крышу…

– Ты еще не поняла?

Замолкаю на полуслове от его резкого тона.

– Чего не поняла?

– У меня ничего из этого не будет. Для тебя это все еще возможно, но не для меня. Этого никогда не случится, так что перестань притворяться.

– Ты о чем? Мы же обсуждали, как будем жить в большом…

– Нет. Прекрати, – рявкает Коннор.

Я пристально смотрю на него несколько долгих мгновений, стараясь понять, чем его разозлила. Всего пару секунд назад он был в порядке. Грустный – да, но злой? Словно внутри него сработал переключатель. И что теперь делать? Хотелось бы лучше его понимать.

За нами сигналит машина, и мне приходится снова обратить внимание на дорогу и повернуть направо, оставив позади домик в колониальном стиле. Вскоре Коннор заговаривает снова, и, судя по всему, его настроение в очередной раз изменилось.

– Слушай, извини. Просто иногда мне кажется, что ты для меня слишком хороша. Ты можешь иметь все что захочешь: дом, лошадь… да что угодно. Но такие, как я… у меня никогда такого не будет. Моей жизни светят только сплошные неприятности.

Впереди появляется широкая обочина, я съезжаю на гравий и, не глуша двигатель, поворачиваюсь к Коннору.

– Это неправда, Коннор. Я тебе обещаю. Мы будем работать вместе и получим все что захотим. Клянусь, все сбудется.

Коннор словно меня не слышит. Он отворачивается и смотрит в окно. Оно постепенно запотевает, а мы все молча сидим в машине.

– Когда мне было семь, у мамы случился нервный срыв, – спустя, кажется, вечность произносит Коннор. – Я даже не знаю, куда ее поместили. Наверное, в психиатрическую лечебницу. А я оказался один на один с отцом на несколько месяцев.

Зачем он мне это рассказывает? Какое это имеет отношение к происходящему? Это отголоски его гнева или он снова впал в депрессию? Что из этих двух вариантов хуже?