Даже Дейер смутился. Сухо и подчеркнуто недоброжелательно предложил он свидетелю удалиться.

В заключение Клеточников сказал:

— Я не могу себя считать настоящим революционером-социалистом. Слишком мало знаю я о социализме и слишком мало связан с жизнью революционной партии. Но я старался вести себя так, чтобы каждый честный человек в России был мне благодарен за мою деятельность.

Ему вынесли приговор через три дня. Отставной коллежский регистратор Николай Клеточников был лишен прав состояния, ордена святого Станислава и вместе с одиннадцатью своими товарищами — Михайловым, Колодкевичем, Сухановым, Фроленко и другими — приговорен к смертной казни через повешение.

КРЕПОСТЬ

24 марта 1882 года Александр III заменил одиннадцати подсудимым смертную казнь пожизненным заключением. Двенадцатому Суханову, как офицеру, повешение заменили расстрелом в Кронштадтском порту.

Меньше всего в этом поступке проявилось милосердие нового царя. Просто он боялся всего: боялся мирового общественного мнения, боялся кампании, поднятой Виктором Гюго против русских виселиц, боялся, наконец, русских мстителей. Хватит риска! Правда, в первом угаре злобы царь не удержался, казнил Желябова и его товарищей. Но дальше продолжать в том же духе ему было страшно.

Итак, решено: цареубийцы кончат жизнь без лишнего шума.

Вот почему в полдень 25 марта в камеру Клеточникова вошел генерал. Важно бросив: «Молитесь богу! Император помиловал вас», — он вышел, оставив Николая Васильевича полным мрачных мыслей.

Милость не радовала его. Со двора крепости доносился шум, и ему казалось, что это идут приготовления к казни товарищей. Зачем тогда жизнь?

Он постучал в стену, услышал, что сосед, Михайлов, тоже помилован, и немного успокоился. Значит, для всех?

Куранты стали вызванивать гимн. Мысленно Клеточников пропел под их такт революционный куплет, сочиненный товарищами:

Потом снял куртку и крепко заснул.

В полночь его разбудил грохот дверных запоров. В камеру ворвалась орда жандармов. Они окружили металлическую койку, намертво прикрепленную к полу. Как волки, разглядывали жандармы своего пленника.

Что они собираются делать?

— Встать! Раздеться догола!

Волосатые руки шарят по голому телу. Торопливый, суетливый обыск! Клеточников успевает заметить двух унтеров, притаившихся в углу. Они ждут. Чего?

— Одеться!

Негнущимися пальцами натягивает он полосатую куртку, рваные штаны. Настала очередь унтеров. Заломив ему руки, они вытащили его в коридор. Куда? Пытать? В подвал?

Ступени круто спускались вниз. Его уже не вели, его несли на руках. Вот железная дверь. Тяжело дыша, унтеры поставили его на ноги. Один завозился, распахнул ее, другой грубо толкнул Клеточникова в спину.

Дверь захлопнулась, унтеры остались за ней. Видимо, вход сюда запрещен даже тюремщикам из бастиона, чтобы не узнали они, кто и куда забрал от них вечного узника. Клеточников видит, что находится в маленьком круглом крепостном дворике. Дворик — как бы шлюз на его пути к смерти. Один, ночью стоит он на снегу. Крупные звезды сияют на ярком небе. Клеточников давно не видал их. И вдруг он забывает о своих страданиях, о предстоящем вечном заключении. Что еще они с ним могут сделать!

Он смотрит на звезды, может быть, в последний раз в жизни. Бушующий ветер поднимает с земли и осыпает снегом его поседевшие волосы и голую грудь.

Но вот из ворот появилась вторая группа жандармов. И опять двое молодцов поволокли его. Промелькнула стена, черный провал ворот, закоулки, и вдруг он заметил отблеск огоньков на водной глади.

Они были на берегу канала.

«Топить ведут!»

Он инстинктивно дернулся в их руках, крикнул. Огромная лапа в белой перчатке опустилась на лицо, нашарила рот и сдавила его. Левым глазом он все же заметил, что группа ступила на узенький мостик.

Значит, не топить? Но тогда куда же?

На другом берегу его отпустили. Николай Васильевич увидел невысокое здание и только теперь догадался, куда его вели. Словно подтверждая догадку, сбоку донесся знакомый голос. Это кричал кириловский волкодав, жандармский штабс-капитан Соколов, по прозвищу «Ирод».

— Сюда тащи, в эти двери!

В Третьем отделении уже давно поговаривали, что Соколов назначен смотрителем самой секретной темницы государства — Алексеевского равелина. Видно, это было правдой.

— Сюда, говорю! — снова заорал Соколов, и двери распахнулись будто сами собой. — Кого это? А, старый знакомый пожаловал в гости!

Однако тут же Соколов заметил, что Клеточников не слушает его. В последний раз узник глядел на звезды.

Что-то, видно, дрогнуло в сердце жандарма.

— Погоди минуту, — приказал он караулу. И, будто оправдываясь, зло прибавил: — Ить я тоже христианин.

Через минуту Клеточникова внесли в узкий и длинный коридор. В конце его тускло мигали две маленькие лампочки. Заключенного протащили мимо нескольких дверей, потом куда-то втолкнули и разом отступили в стороны.

Он огляделся. Здесь все выглядело гораздо уютнее, чем в Трубецком бастионе: деревянная кровать, деревянный столик, стул, изразцовая печка. Большое окно. Так вот он каков, зловещий Алексеевский равелин, самое страшное место в крепости! Ничего ужасного, все выглядит обычно.

— Обыск! — командует Соколов.

Опять обыскивают. Соколов подносит керосиновую лампу почти что к самому лицу, а в это время другой жандарм шарит пальцами во рту: не запрятаны ли за щекой деньги на случай побега. Ничего не нашли. Но все-таки отобрали старую одежду. Жаль! В подкладе ворота старой куртки он нашел запрятанный там карандашный грифелек и прощальную предсмертную записку Андрея Преснякова. Когда-то Андрей носил эту куртку перед казнью, а вот через четыре месяца она досталась Клеточникову. Кому-то достанется следующему? И сумеет ли этот следующий передать последнее слово казненного друга на волю? Он, Клеточников, не сумел.

Соколов внушительно выпрямился перед заключенным.

— Ты, Клеточников, догадываешься, где находишься. Об этом месте в России знают всего три человека: государь, комендант да я. Вот как! Теперь ты будешь номер шестой, понял? Мне приказано говорить тебе «ты», и я это исполню. Только «ты»! А за перестукивание — наказание, за попытку говорить в глазок — тоже. Телесное. Понял?

И, отрывисто выпалив: «Все!» — смотритель вышел из камеры. За ним — жандармы. Щелкнули замки. Наступила тишина.

Клеточников подошел к окну: захотелось еще раз поглядеть на небо. Но через стекло не было видно ни клочка неба. «Близко крепостная стена, как в Трубецком», — подумал он и ощупью направился к дверям. Оттуда доносились чьи-то торопливые шаги, хлопанье тяжелых дверей, щелканье замков. Пустые камеры равелина постепенно заполнялись помилованными смертниками.

Его бил озноб. Он сорвал с постели тонкое байковое одеяло, укутался, но это не спасло от пронизывающего тюремного холода. Но вот захлопнулась дверь в соседней камере. Клеточников подождал с полчаса и, как учил его Михайлов, стал осторожно выстукивать первым суставом пальца по штукатурке.

— Кто вы?

— Тригони, — немедленно донеслось в ответ, «милорд», значит, тоже здесь.

— За вами?

— Фроленко, потом Морозов. А вы кто?

— Клеточников.

— Это равелин?

— Да.

Стук прекратился: по коридору прошли надзиратели. Николай Васильевич забрался на свою жесткую постель, скорчился, как ребенок, и скоро уснул. Надо было набраться сил перед первым днем вечного заключения в равелине.

ПОБЕДА

Утром, едва вскочив на ноги, он направился к окну.