Несколько секунд они разглядывали друг друга. Опытным глазом ловец человеческих душ сразу заметил ужас и растерянность стоявшего перед ним смертника. Какая удача!.. Не одну вот такую неокрепшую душу сначала прощупала, а потом и сломала его сильная рука в белой форменной перчатке. Не один человек после «душеспасительной» беседы с ним бился головой о решетку, пытался повеситься на рубашке. О, ему известно искусство доводить чувство смертного страха до предательства.
Жестом генерал предложил арестанту сесть. Кажется, прав был Плеве. Ох, и орлиный взгляд у прокурора!
«Сходите, ваше превосходительство, к этому… как его, который презирает помилование, — чуть усмехаясь в надушенные пушистые усы, предложил он утром генералу. — Сдается мне, что этот недоросль от революции, этот нищий духом любитель авантюр может нам пригодиться»…
Генерал тогда выразил сомнение: уж больно дерзко держал себя субъект на суде. «Сходите, сходите, — уговаривал Плеве, а ведь мог — именем министра! — просто приказать. — С вашим опытом нельзя не добиться успеха». Нет, недаром говорят, что вопрос о назначении Плеве директором государственной полиции уже предрешен. И он стоит этого, стоит.
Но пора приступить к делу. .
— Велика милость его величества, — журчит жандармский голос, — безгранична, как милость божия. Раскаяньем истинным все пятеро смертников могут добиться спасения своей жизни. А вы, молодой человек, особенно, да-да, особенно. Ну зачем вам умирать, полному жизни?
Он сам не ожидал столь быстрого эффекта.
— Помилование всем не может быть. Вы говорите неправду, — рубит слова смертник. — Император никогда, никогда не простит Квятковского: тот четыре раза на него покушался. Ширяев — три раза. А я — всего один.
— А вы очень смышленый человек, — удивляется генерал. — Вас не проведешь. Действительно, их помиловать невозможно. Но вы, конечно, не столь виновны. Нет, вас помиловать можно, если, конечно, вы сами пойдете правосудию навстречу.
А в это самое время, в эти самые ночные часы телеграфист отстукивал правительственную телеграмму в Крым. В голове Лорис-Меликова сложился хитроумный план. Ведь народовольцы поклялись уничтожить царя за гибель товарищей — так пусть царь помилует смертников. Живыми из равелина все равно они не выйдут, оттуда никто живым не выходил! Но зато какой будет эффект от царской милости! Пусть-ка потом террористы попробуют назвать царя главным палачом и требовать казни человека, даровавшего жизнь тем, кто мог стать его убийцами! Расчет министра был точен. Лорис выиграет время, обеспечит хотя бы недолгий перерыв в цепи покушений, а за это время успеет разгромить подполье. Недаром графа прозвали «лисий хвост и волчья пасть»: помилованием смертников он надеялся выкупить у революции голову царя.
Но слишком сильны были при дворе противоборствующие влияния. Наследник престола, бывший шефом лейб-гвардии, требовал голову организатора взрыва в Зимнем, Александра Квятковского: ведь там погибли его гвардейцы. А полиция настаивала на казни Андрея Преснякова — ведь он истребил ее лучших агентов. И вот наутро колеблющийся и нерешительный, измученный бессонницей царь наложил резолюцию: «Помиловать всех, исключая Преснякова и Квятковского». Он думал, что удовлетворил всех. Он не знал, что, казнив Преснякова и Квятковского, подписал свой смертный приговор.
А в Трубецком бастионе продолжался постыдный торг. Узник не подозревал, что он уже спасен от казни, спасен не царской милостью, а царским страхом перед его грозными товарищами. И он готов был выдать их, своих истинных спасителей, чтобы купить уже дарованное ему помилование.
Но он боялся мести. Его успокоили — есть отличный способ укрыться. Он будет перестукиваться с товарищами, прикрываясь чужой фамилий, например Тихонова. Узнает все, а тень предательства пусть падет на другого. Тогда пропали его последние сомнения. И когда генерал принес, наконец, из министерства весть о помиловании, радостный узник, забыв ночные туфли, в одних носках, выскочил в коридор из камеры смертников. Скорее его ведите! Он хочет начать говорить! Он хочет оправдать царскую милость и генеральское доверие!
Потягивая черный кофе, внимательный Плеве слушал предателя.
ДОПРОС У ПЛЕВЕ
Андрей Желябов шел на свидание к Николаю Клеточникову. Странные вещи творились в последнее время. Странные обыски и аресты, странные провалы. Не будь этого, никогда осторожный и опытный Тарас не рискнул бы назначить эту встречу на улице, около Городской думы.
Внешне дела организации шли блестяще. Время передышки, когда Верховная комиссия и граф Лорис-Меликов дурачили общество обещаниями свобод и конституции, было использовано «Народной волей» для организации сил. Окреп, расширился, активно действовал центральный студенческий кружок. Успешно шла агитация среди рабочих, народовольцы даже выпускали свою особую, подпольную «Рабочую газету». Огромным успехом явилось создание военной организации «Народной воли»: около двухсот лучших офицеров армии и флота примкнули к отрядам революции. А ведь это было только начало — с момента создания «Народной воли» прошло всего полтора года! Казалось, она уже начинала становиться именно такой, какой мечтал ее видеть Тарас, — массовой организацией. Но вот недавно, 4 ноября 1880 года, палачи повесили в Петропавловской крепости Преснякова и Квятковского. Передышка кончилась: решено было снова приступить к террору. В глазах народовольцев сила и влияние их организации проявлялись для общества в том, что «Народная воля» беспощадно казнила самых жестоких палачей. Партия считала себя как бы Верховным трибуналом народа. Ее руководители полагали, что если этот трибунал перестанет исполнять вынесенные им приговоры, он потеряет всякое значение. И на этот раз было решено довести до конца «охоту на медведя» — Александра II, утвердившего приговор обоим товарищам, а потом уж бросить всех людей на организацию работы в массах.
Все делалось надежно. На углу Малой Садовой и Невского, из «сырной лавки Кобозевых», рыли подкоп и закладывали мину. В нужный момент ее поручили взорвать Михайле — Фроленко. Если царь проедет стороной, в него собирались метнуть пять бомб системы Кибальчича. Если он ускользнет и от бомб, Тарас — Желябов сам встанет на его пути с кинжалом в руке. После казни царя предполагалось немедленно организовать отряды повстанцев из рабочих и крестьян и с помощью офицеров-народовольцев поднять армию и флот и захватить власть.
Но внезапно над подпольем нависла странная тень. Было похоже, что это роковая тень предательства.
Уже в ноябре арестовали Дворника — Александра Михайлова.
Желябов так никогда и не смог понять, как это могло случиться. Величайший конспиратор эпохи, Дворник, попался как начинающий юнец. После казни Квятковского и Преснякова он заказал в двух фотографиях на Невском портреты погибших товарищей. «История должна знать этих людей», — говорил он. Получить готовые карточки послали двух студентов, но они почему-то струсили. И, рассердившись, Дворник пошел сам.
В первой фотографии хозяин отлучился под нелепым предлогом и куда-то убежал. За его спиной хозяйка показала Михайлову на горло и сделала знак, недвусмысленно обозначающий петлю. После ухода фотографа (в полицию?) Дворник ринулся к выходу. Там его караулил дюжий субъект, который невнятно что-то забормотал и схватил клиента за полу пальто.
— Я сунул руку в карман, — смеясь, рассказывал Михайлов на заседании Распорядительной комиссии в тот же вечер. — Он решил, что там револьвер, и отпрянул. Я — в проходной двор и был таков!
Тарасу не понравилось веселое оживление друга. В Александре чувствовалась беззаботность, словно он заранее был уверен в своей удачливости.
— Ты понимаешь, — с тревогой говорил Желябов, — что не должен больше идти в ателье?
— Я еще с ума не сошел.
А на следующий день Михайлов… пошел во второе фотоателье. Что с ним случилось, почему он это сделал — непонятно. Как мог этот опытнейший среди опытных без всякой нужды полезть в обнаруженный капкан? В письмах из крепости Михайлов не объяснял своего поступка. Тарас полагал, что задумавшийся, захваченный невероятно большим потоком дел, связанных с подготовкой нового покушения, он увидел на улице знакомую вывеску и машинально, не успев всего на какую-то секунду сообразить, заскочил туда. Один раз в жизни он потерял контроль над собой — и… Такова судьба подпольщика.