В тот же вечер помощник делопроизводителя зашел в ресторан Доминика с агентом Афанасьевым — Палкиным. В отдельном кабинете, где выпивали приятели, произошел у них разговор по душам. Да, конечно, какой, милый друг, разговор… Баба понравилась? Ха! Палкин отлично эту особу знает: она жена одного агента, его старого… как бы сказать… собутыльника? Пусть будет собутыльника! Ха, милый, так ведь его тоже «мадам» шефу отыскала. Да, ее крестник! А жена его… Конечно, ее тоже приняли на службу. Он, Палкин, за ней, был грех, был, волочился в свое время… Но она мнила о себе точно фрейлина ее величества, а не такая же, как мы, грешные, сотрудница экспедиции. И вот — божье наказание ей за гордыню! Влюбилась… в объект. В какого-то слесаря. Да ты что, не слышал эту историю? Господи, ее же все знают…
— От кого знают?
— Ну, все, кончен разговор…
— В какого хоть слесаря?
— Милый, много ты от меня хочешь услышать, я ведь простой агент, такие вещи мне не докладывают. Знаю, что в отделении все животики себе давно надорвали. Из рук-то баба не уйдет, муженек приглядит, но забавно, коммедия!
— …Так вот, Обнорского и взяли раньше намеченного срока, — продолжал Клеточников свой доклад Михайлову. — Кирилов боялся довериться до конца Татьяне, боялся, что Обнорский и на этот раз сорвется у ней с крючка. Выследил его в поезде, когда Виктор с Татьяной возвращались от Николки из Москвы, приставил лучших филеров и взял на улице.
Итак, история с Обнорским была ясна теперь Дворнику во всех подробностях. Но ведь взяли, кроме того, еще и Клеменца — главного редактора подпольной газеты «Земля и воля», которого Николка вовсе не знал. Почему? Как произошел этот арест? Кто навел полицию на этого опытнейшего конспиратора?
— Как они напали на след Клеменца? — строго спросил он Клеточникова.
Тот смущенно пожал плечами.
— Чего не знаю, того не знаю. Арест Клеменца с нашей агентурой не был связан. Это — точно — тоже дело рук Николки, но Николка, как я уже говорил, перепродался Московскому управлению, а от них к нам сведения почти не поступали. Думаю, что в Петербурге Клеменца выследили не местные, а московские шпики, поэтому-то наш шеф и пришел в такую ярость: он ненавидит конкурентов.
— За сколько же Николка перепродался жандармам в Москве? — неожиданно заинтересовался Михайлов.
— Кирилов говорил сегодня на совещании, что за тысячу рублей Рейнштейн обещал им найти типографию и редакцию «Земли и воли».
— Недоплачивают бедняге, жулики, — Михайлов, казалось, шутил, но улыбка, показавшаяся на его губах, была недоброй, страшной. — Теперь я вам, в свою очередь, кое-что расскажу, Николай Васильевич. Сопоставим наши сведения и, может быть, сообразим, как обстояло дело с Клеменцем. Итак, недавно этот пройдоха Рейнштейн приезжал на побывку сюда, да-да, приезжал в Питер. И пожелал он явиться к нашему Поэту. А дальше было так…
В историю с Рейнштейном Поэт — Николай Морозов, редактор центрального органа партии «Земля и воля», не был посвящен. Посему, получив с месяц назад предложение встретиться от незнакомого москвича-рабочего, он ничего худого не заподозрил. Но все-таки Поэт принял некоторые меры предосторожности: ему показалось странным, что этот человек так хочет повидаться обязательно с редактором. У него как будто не такие уж важные связи и материалы, чтобы требовать к себе именно редактора.
Пришлось сказать студенту Грише Исаеву, знакомому Рейнштейна, через которого тот повел переговоры с редакцией, чтобы он поставил маленький спектакль с переодеванием. В виде таинственного и молчаливого редактора «Земли и воли» перед Рейнштейном предстал некто Луцкий, человек от организации далекий, но согласившийся оказать ей маленькую услугу — сыграть роль редактора. Это вовсе не было особо хитрым маневром — просто Поэт привык остерегаться любопытства чужих и назойливых людей.
Но вот вчера в три часа ночи история с Луцким получила неожиданное продолжение. На квартире у присяжного поверенного, где скрывался Морозов, раздался звонок. Поэт вывесил за окно на тонком шнурке портфель с редакционным архивом и оружием, приготовил надежные документы на имя помощника присяжного поверенного и пошел открывать двери. Оказалось, однако, что явился свой. Срывающимся голосом он сообщил о необычном происшествии. Недавно рядом с Луцким поселился жандармский офицер. Сегодня вечером этот офицер вернулся поздно, подвыпивший, зашел к Луцкому на огонек и по секрету рассказал, что только что участвовал в аресте тайной типографии «Земли и воли». Там оставлена засада, и к утру в ловушку ждут редакторов.
Луцкий не знал, как предупредить редакторов об опасности, побежал ночью к знакомому подпольщику, а тот уже разослал связных ко всем редакторам.
— Жандармский офицер не наш человек, — заметил Клеточников в этом месте рассказа. — Скорее всего — провокатор из Москвы, работал по наводке Рейнштейна.
Типография, конечно, была все это время цела и невредима, но прошлой ночью Поэт не мог этого знать. Насторожила его, однако, фамилия Луцкого: ведь именно с ним была связана странная история с каким-то московским рабочим. И хотя естественным желанием Морозова было сразу выбежать и попытаться встретиться с главным редактором — Дмитрием Клеменцем, встретиться, чтобы проверить судьбу типографии, у него хватило благоразумия подождать до утра. Утром он собрал свои вещи в портфель и, затерявшись в толпе чиновников, торопившихся в свои канцелярии, скрылся на улицах столицы. Через час после его ухода в меблированных комнатах, что находились над квартирой присяжного поверенного, произвели повальный обыск: искали исчезнувшего редактора.
Луцкий и все связные, посланные к редакторам, были арестованы. Их легко могли выследить ночью на безлюдных улицах города. Николка, видимо, предполагал, что редакторы соберутся вместе, придут к типографии, и там их можно будет сгрести одним махом — вместе с типографскими работниками. Тысяча рублей почти лежала у него в кармане, поэтому жандармам особо указывалось: не надо лезть к редакторам в комнаты, не надо арестовывать их поодиночке. Взять одним ударом! Но осторожность Поэта и его друзей сорвала замысел предателя. Типография и редакторы остались целы — все, кроме главного редактора Клеменца.
— Почему Клеменца взяли на его квартире, совершенно непонятно, — завершил рассказ Михайлов.
— Эту подробность я как раз знаю, — вмешался Клеточников. — Это уже наше, родное, бюрократическое… — Николай Васильевич яростно взмахнул рукой. — Как всегда, кто-то что-то не понял, кто-то что-то перепутал, и вот вместо того, чтобы выследить, взял и явился, как слон, с обыском к Клеменцу. Ничего не нашли, а к кому связной явился — точно не проследили, уже уходить собирались, уже офицер шинель в передней натягивал, когда одному старательному псковичу вздумалось ткнуть ножом в диван. Скорей всего побаловал парень. А из обшивки посыпались номера «Земли и воли». Опознали Клеменца в участке быстро — пять лет его ищут.
— Да, даровитый человек Николка, — как-то странно усмехнувшись, протянул Михайлов. — Не будь вас, Николай Васильевич, пожалуй, со временем и на место Кирилова бы вылез. А что? Тот ведь тоже с простых шпионов начал. Ладно, кончим этот затянувшийся разговор. Мне по некоторым причинам покидать этот номер ночью нельзя. Раз уж вы все равно нарушили конспирацию — не в службу, а в дружбу — зайдите вот по этому адресочку…
Через полчаса Клеточников позвонил у мрачного подъезда на Загородном проспекте. Ему долго никто не отвечал.
— Кто? — наконец раздался мужской голос.
— Родионыча можно?
— Я.
— Дворник просит вас к себе срочно в «Москву».
Дверь распахнулась. Перед Клеточниковым стоял гигант с железными мускулами, выпиравшими буграми из-под одежды. В его острых серых глазах даже сейчас виднелись такие неукротимые огни, что Клеточников содрогнулся.
— Что там стряслось у Дворника? — проворчал Родионыч, натягивая пальто.
Клеточников не удержался от озорного намека:
— Говорят, срочные платежи. Задолжали тысячу рублей.