Должно быть, Родионыч недолюбливал шуток, холодно процедил: «Уплачу с процентами», — распрощался и ушел во тьму.

…А через несколько дней в одну из московских гостиниц вошел необычайно приятный на вид рабочий. Весело насвистывая песенку, спросил он коридорного слугу, где остановились тут приезжие господа из Питера. Сразу было видно, у него чудеснейшее настроение, идет он в гости к людям, которые привезли добрые вести. С радостным видом переступил он порог указанного номера…

Скоро оттуда вышел один из питерцев, которого про себя коридорный слуга называл «старшой». И вообще-то этот «старшой» благодаря генеральской осанке вызывал у прислуги большое уважение, а сейчас он показался страшен. Глаза горели, волосы развевались, кулаки сжались. «Как сатана! — рассказывал коридорный впоследствии. — Должно быть, выпил в номере».

И действительно, у самого выхода из гостиницы «старшой» вдруг зашатался, задрожал мелкой дрожью — наверное, упал бы, если б не подхватили под руки товарищи, вышедшие следом из номера. Вроде оправдываясь, «старшой» сказал одному из друзей: «А ведь только что я был совсем спокоен. Что значит — в первый раз!» «Я еще подумал, — объяснял через несколько дней слуга следователю, прибывшему в гостиницу, — в какой же первый раз, что он, не выпивал раньше, что ли? И еще удивился — куда они гостя веселого дели, номер-то за собой закрыли. Решил, что, верно, тот в стельку напился и покамест спит».

Только через трое суток обеспокоенный хозяин гостиницы велел взломать двери запертого номера. На полу нашли труп того самого, приятного на вид рабочего, со следами страшной раны в сердце от удара кинжалом. К груди покойника приколота была записка:

«Николай Рейнштейн, иуда-предатель. Осужден и казнен по приговору российской социально-революционной партии».

Тайная полиция империи лишилась одного из своих лучших секретных сотрудников.

 УЖИН В РЕСТОРАНЕ ДЮССО

Швейцар поклонился новым посетителям и распахнул перед ними дверь ресторана.

Гости одеты были в модное партикулярное платье и держались уверенно, но наметанным глазом старик швейцар сразу определил, что баре они не настоящие, а так… верно, чиновнички среднего ранга. Первым шел худой очкастый брюнет с бородкой. Его спутник, высокий плотный господин лет тридцати, гладко выбритый и сиявший ярким румянцем пухлых щек, хоть и выглядел попредставительней брюнета, но по тому, как он уступил приятелю дорогу в дверях, как ожидал очереди, пока тот сдавал пальто в гардероб, да и по многим другим, неуловимым для незнающего человека признакам швейцар догадался, что брюнет — начальник, а второй — чином пониже. Скажи пожалуйста, обоим-то грош цена в базарный день, а они к Дюссо идут по вечерам, тьфу, прости господи, как настоящие господа…

— Проходите первым, Петр Иванович!

— Только после вас, Николай Васильевич, — румяный любезно приложил руку к сердцу.

Им навстречу уже спешил метрдотель.

— Что господам угодно? — И вдруг он застыл на месте, переменился в лице, будто невесть кого в ресторане увидел.

— Отдельный кабинет, — заказал брюнет. Румяный молчал.

— Пожалуйте-с, сюда-с, направо, — метрдотель почтительно поклонился, указывая господам дорогу.

Они прошли в зал, повернули направо…

Усаживаясь на свой старенький стульчик между двойными дверями, швейцар по стариковской привычке ворчал:

— Перед какой нонче шушерой метрдотель ресторана Дюссо сгибаться должен, как перед генералами, в глаза им заглядывать. Ох ты, мать честная! Как жить, коли не знаешь, кому ноне угождать, кому от ворот поворот показывать?.. Трудные времена!.. Ох, трудные…

— …Водки графинчик, «смирновской» или «вдовьи слезы», — быстро приказывал в это время румяный господин лакею. — Обед a la russ: икру, маринованную лососину, солянку, пироги с яйцом. Все принесешь сразу в кабинет и потом туда ни ногой!

— Не извольте беспокоиться, — вмешался метрдотель. — Все будет сделано, как господам угодно.

В отдельном кабинете румяный откупорил бутылку редерера и наполнил вином два бокала.

— Наконец-то отмечаем приятное знакомство, Николай Васильевич! — Он поднял свой бокал и со звоном чокнулся.

Николай Васильевич посмотрел вино на свет, понюхал, потом выпил, просмаковав изумрудную жидкость, и с явным удовольствием вновь наполнил рюмку.

— Признаюсь, удивлен, что вас здесь знают, — прервал недолгое молчание румяный. — У Дюссо очень дорого, я, к примеру, обычно хожу к Демидову, а у Дюссо в первый раз сегодня, да и то по случаю неожиданных наградных и такой приятной компании…

Клеточников усмехнулся.

— У меня жалованье, пожалуй, не больше вашего, Петр Иванович, так что у Дюссо я обедаю тоже в первый раз…

— Мне, значит, показалось, что метр вас знает?

— Нет.

— А…

— По службе, — слегка кивнул Клеточников. И снова оба замолчали. Румяный подложил соседу икры, потом налил ему вина, потом придвинул лососину.

— Ваши приятели мне говорили, Николай Васильевич, что в Третьем отделении нет другого знатока вин, подобного вам, — опять попытался он завязать разговор с молчаливым своим коллегой.

— Раньше я служил в Крыму, а там знают в винах толк, — коротко пояснил Клеточников. Потом вздохнул, поглядел на собеседника своими кроткими, грустными глазами и неожиданно спросил его:

— Вам что-нибудь надобно от меня, Петр Иванович? Ежели да, то не стоит крутиться вокруг да около, скажите, и, думаю, все будет улажено ко взаимному удовольствию.

Услыхав такой прямой вопрос, румяный, однако, не повел и бровью. Лишь почтительно осведомился, какие основания имеет уважаемый Николай Васильевич, чтобы не поверить в его приятельские бескорыстные намерения встретиться за обеденным столом, поговорить просто так, по-дружески.

— Какие основания? Всего одно, но значительное: вы пригласили меня к Дюссо. Человек вы небогатый и без особой нужды вряд ли… — Клеточников не закончил фразу: мол, и так все понятно.

— Давайте нальем еще лафиту, — все-таки слегка смутился румяный. — И попробуйте, ради бога, эту стерлядь с хреном, она ничуть не хуже, чем «шекснинска стерлядь золотая», что воспета велико-лепным Державиным. Честно говоря, я предпочел бы вначале отдать должное этой удивительной кухне и отложить пока наш необязательный и отнюдь не неотложный разговор…

Клеточников протестующе поднял ладонь.

— Предпочитаю сначала поговорить.

— Экой вы строгий господин, Николай Васильевич. Поговорить-то хочется не обычно, не по-служебному, а по-человечески… Так нальем лафиту?

— Я, Петр Иванович, человек по натуре прямой. На нашей службе это необычно, но — люблю открытые души и разговоры. И по возможности люблю разговоры в трезвом состоянии…

Петр Иванович усмехнулся, оглядел строй бутылок и графинчиков на столе, задумался.

— Хорошо, — наконец решился он, — сыграем по-вашему — с открытыми картами. Может, оно действительно будет лучше. Скажите откровенно, Николай Васильевич, начальство наше мне совсем не доверяет?

— С чего вы взяли?

— Куда бы я ни шел, за мной обязательно плетутся филеры.

— У вас, верно, расстроенное воображение, дорогой мой…

— Не лицедействуйте, Николай Васильевич, покорнейше вас прошу, со мной это бесполезно. Слава богу, достаточно опытен, чтобы отличить филеров от случайных прохожих.

— Да нет же, мне, право, непонятно, о чем вы говорите.

— А мне понятно, что человеку вроде меня, завербованному из нигилистической среды, на первых порах могут не доверять. Но понимает ли начальство, в свою очередь, что секретный сотрудник, на хвосте которого все время висят филеры, ни с кем встречаться не может и не может получить нужных связей?

Уверяю вас, террористы замечают этих филеров не хуже моего.

— Уж коли вы такой опытный господин, попробуйте «очистить хвост» — так, кажется, говорят? Вот и все, что могу вам посоветовать…