В это самое время Россия всё ещё оставалась в состоянии войны со Швецией.

Одновременно с русско-турецкой войной, пылавшей на черноморском юге, на балтийском севере гремела русско-шведская война. Как и турки, шведы хотели вернуть себе ранее утраченные территории. Минул почти год со дня решающего сражения, когда русская эскадра под началом адмирала Грейга нанесла поражение шведскому флоту у острова Гогланд в Финском заливе, по сути решившего исход войны. Но мир всё ещё не был подписан, и небольшие битвы и стычки всё ещё продолжались.

К полудню четвёртого дня своего путешествия они были уже в Копенгагене. Родина Ханса Кристиана Андерсона была также по-летнему тепла как Санкт-Петербург и Стокгольм. Выйдя на вполне свободную прогулку по Копенгагену, друзья забрели в крохотный и очень уютный трактир, где вдоволь наелись знаменитых датских фледегрьоди, а перед возвращением на корабль накупили целую уйму не менее знаменитых датских сладостей, кои уплетали аж до самого Кале.

Почти два дня провели в Северном море, в тот момент оказавшемся более ненастным, нежели Балтийское, а к вечеру седьмого дня подошли к Амстердаму.

Столица Соединённых провинций Нидерландов и родина знаменитого Рембрандта произвела неожиданно мрачное впечатление. Погода заметно испортилась. Небо было пасмурным, постоянно моросил дождь, с севера дул сильный холодный ветер.

Будучи когда-то центром европейской торговли, ныне Амстердам заметно обеднел. Куда ни глянь, на всём лежала печать строгого кальвинистского аскетизма. Как и в старь жители города старались придерживаться чёрно-белых тонов в одежде, крайней аккуратности в поведении и божественных установлений в помыслах. Вся жизнь Амстердама подчинялась до крайности правильному и строго выверенному, как часовой механизм, ритму. Открытые и светлые окна первых этажей, чтобы проходящий мимо налоговый инспектор видел, что сидящие за ними люди живут по средствам, деревянные сабо, цокающие по гладким и чистым мостовым, стоящие то тут, то там гигантские весы, на которых раньше взвешивали осуждённых на смерть колдунов, а теперь идущий на экспорт сыр- всё это представляло совершенно особый, ни с чем несравнимый облик главного нидерландского города. Хотя на большинство иностранцев производивший смутное, и даже грустное, впечатление. Казалось, что настоящий голландец лишь затем и жил, чтобы честно зарабатывать деньги и исправно посещать церковь.

Пробыв ночь в Амстердаме, на заре галеон отправился дальше и к следующему утру был уже в Кале.

Сойдя на берег, они позавтракали в портовой таверне и, поскольку время было раннее, решили тут же двигаться дальше. Наняв кучера, который за приличное вознаграждение согласился на дальнюю поездку, они погрузились в его экипаж и немедленно тронулись в путь.

Выехав из Кале, они двинулись на юг, по дороге идущей вдоль побережья через Булонь-сюр-Мер, и к ночи были уже в Абвиле. Переночевав в довольно худой абвильской таверне, на заре они поехали дальше и следующую ночь провели на крестьянском дворе в крохотной деревушке между Амьеном и Крейем.

Куда хватало глаз, от края до края, красовались идиллические сельские пейзажи. Колосящиеся нивы, наливающиеся соком виноградники, зеленеющие луга с пасущимися овцами и коровами. А среди них крестьяне, в жилетах и деревянных сабо, работающие в тех же виноградниках и полях, крестьянки в фартуках и чепцах, занимающиеся домашним хозяйством, резвящаяся детвора. Но, по мере отдаления от благодатного побережья, зажиточные, полные достатка местности сменялись местами убогими и даже разорёнными. Колосящиеся нивы вдруг сменялись заброшенными и невозделанными полями, зажиточные деревни- нищими и полупустыми селениями. Чем дальше они заезжали вглубь страны, тем печальнее и безрадостнее становилось происходящее вокруг. Два раза им на пути попадались полностью опустевшие и заброшенные посёлки, в которых царили лишь холод и смерть. Во многих районах был голод. Часто на околицах дорог попадались полугнилые туши околевших животных и незахороненные трупы людей. У многих мертвецов изо рта торчали жмени травы, которую они, в голодной агонии, ели перед смертью. И на почти каждой остановке, на постоялом дворе, в городе или на почтовой станции их экипаж непременно окружали толпы ужасных измождённых нищих, просящих не денег, а лишь куска хлеба.

Зима 1788–1789 годов выдалась необыкновенно суровой. Виноградники, оливковые рощи, сады и посевы вымерзли, скот погиб. Многие деревни стали голодать. Торговцы наживались, перепродавая хлеб в тридорого. Из-за снижения пошлин на ввоз английских товаров в страну хлынул поток дешёвого и качественного импорта. Местные мануфактуры закрывались. В одном только Париже работу потеряли более восьмидесяти тысяч человек.

К вечеру следующего дня они были уже близ северных пригородов французской столицы.

У развилки, одна из дорог которой вела к пригороду Сен-Дени, а другая к пригороду Сен-Мартин, перед ними предстала огромная виселица с целой дюжиной качающихся на весу мёртвых тел. В сумеречном свете догорающего заката она выглядела особенно жутко, а источаемый ею запах был просто нестерпим. Под нею на земле лежало ещё три полуистлевших покойника. Рядом у дороги, ведущей к Сен-Дени, виднелись огни дешёвой придорожной гостиницы. Понимая, что сегодня до Парижа они уже не доедут, путешественники направились к ней.

Отпустив кучера и перед этим заплатив ему всю обещанную сумму, трое товарищей, вместе со своими спутниками стали устраиваться на ночлег. Перекусив нехитрой снедью, предлагаемой постояльцам, они уговорились, что с утра отправятся уже в сам Париж и, одолеваемые усталостью после трёх дней пути в экипаже, отправились спать.

К своему концу подходило девятое июля 1789 года.

Проснувшись гораздо позже обычного, когда время уже было ближе к обеду, чем к завтраку, трое путешественников стали собираться к последнему отрезку своего пути. Париж, казалось, был совсем рядом, лишь в паре часов езды в экипаже. Из окон второго этажа уже виднелись северные крепостные стены и башни могучего Тампля. С улицы доносился какой то шум, но сначала они не обратили на него никакого внимания.

Уже начав одеваться, друзья весело рассуждали о том, как поднимутся на Монмартр, потом спустяться к Сене, по мосту Менял перейдут на остров Сите, выслушают мессу в соборе Нотр-Дам или церкви Сент-Шапель, потом отправятся на Гревскую площадь, а оттуда ещё куда нибудь.

Вдруг дверь их комнаты отворилась, и в неё вошёл весьма встревоженный и даже напуганный месье Марис.

— Друзья мои, должен вам сообщить довольно неприятные, и скорее даже дурные, вести, — разведя руками, сказал учитель хороших манер.

— Какие ещё вести, друг мой? Что могло стрястись? — в недоумении спросил Алексей.

— Все говорят, что в Париж сейчас лучше не ехать, — ответил месье Марис.

— Что значит не ехать? На двенадцатый день пути я уверен, что мы добрались до цели, — с ещё большим недоумением сказал Алексей.

— Это может быть опасно. В Париже сейчас не спокойно, — уходя от прямого ответа, уклончиво сказал француз.

— Мы слышали, что в Версале кипят страсти вокруг собрания Генеральных штатов. Но проделать огромный путь чуть ли не через весь континент и в самом конце остаться ни с чем? Об этом не может быть и речи. Мы едем в Париж, пусть даже там неспокойно, — категорично заявил Алексей.

Тогда месье Марис протянул руку, призывая всех пройти в его комнату, окно которой выходило как раз на дорогу.

— Посмотрим, что вы на это скажете? — спросил он, отправляясь к окну.

Распахнув окно настеж, он тут же отошёл в сторону, пропуская к нему трёх товарищей. То, что они в нём увидели, поистине ошеломило их.

Вся дорога, ведущая к Сен-Дени, была запружена двигающимися к Парижу войсками. Построившись в несколько плотных колон, маршировали регулярные пехотные части, облачённые в нарядные белоснежные мундиры, с ружьями наперевес. Паралельно им, стройной конной колонной, двигались драгунские эскадроны. Тянулись обозные телеги. То и дело слышалось ржание лошадей и окрики офицеров.