Внимание Алексея привлёк один канонир, сидевший у входа в госпитальную палатку. Разговаривая сам с собой, он то и дело хлопал себя по ушам, пытаясь понять слышит ли он собственный голос.
Когда лекарь осматривал его руку, Алексею вспомнился рассказ отца о том, как он, получив в руку прусскую пулю, заявил эскулапу, собравшемуся делать ему ампутацию, что лучше умрёт от гангрены, нежели позволит отнять у себя какую-либо конечность. Ровно таким же образом был настроен и его сын. Осколок прошёл навылет, и с виду рана казалась ужасной, но кость осталась цела, поэтому и ограничились промыванием и наложением тугой повязки.
Жарким солнечным днём десятого июля, после тревожного и непродолжительного сна, во время которого ему снился погибший Модест, Алексей вышел на портовую набережную, недалеко от башни Константина. Сияющее летнее солнце, играющее бликами море и крики сотен кружащихся в небе чаек вселяли надежду на что-то лучшее. На ближайшей пристани разгружался огромный торговый галеон, рядом, у края булыжной мостовой, стояла печь и навес торговца чебуреками. А на просторе изогнутого излучиной залива стояла героическая Севастопольская флотилия.
Простояв на набережной около часа и съев пару купленных чебуреков, Алексей стал уже возвращаться в лагерь, устроенный подле госпиталя. Он и не заметил, как совсем рядом остановилась карета и его окликнул чей то голос.
— Месье гардемарин, — послышался красивый женский голос, говоривший по-французски.
Алексей сразу же обернулся, так как вокруг не было никого другого, к кому могло быть направлено сие обращение.
— Да, мадам, — обернувшись, ответил гардемарин.
Из остановившейся кареты вышла красивейшая девица в мужском аристократическом платье и, держа что-то в руке, направилась к нему.
— Месье гардемарин, — снова обратилась она.
— Да, мадам, — также ответил тот.
— Месье гардемарин, позвольте сделать небольшой благотворительный взнос для помощи раненым, — сказала прекрасная особа и протянула ему стопку из восьми банковских ассигнаций достоинством в пятьдесят рублей каждая. На плотной белой бумаге с водяными знаками стояла крохотная цифра «50» и под ней написано: «Объявителю сей государственной ассигнации платит Санкт-Петербургский банк пятьдесят рублей ходячею монетою. 1784 года. Санкт-Петербург.». Внизу стояли четыре подписи, сделанные от руки, и крупный овальный оттиск с державными орлами и надписью «Покоит и оберегает».
— За взнос спасибо. Но почему вы обратились ко мне? — смущённо спросил Алексей, правой рукой беря ассигнации.
— Не знаю, — с истинно девичьим легкомыслием ответила прекрасная незнакомка. — Вы первый, кого я увидела из ваших.
— Покорнейше благодарю, — учтиво поклонившись, сказал гардемарин.
— Будьте здоровы, — сказала благотворительница, и, напоследок красиво улыбнувшись, направилась к своей карете.
Растроганный и изумлённый гардемарин проводил её взглядом. Напоследок он заметил, как она, уже усевшись в карету, мило на него посмотрела.
Проводив взглядом карету прекрасной незнакомки, Алексей, находясь под впечатлением от их встречи, продолжил свой путь в лагерь. Если бы кто-нибудь спросил у него, что он чувствовал в этот момент, то он вряд ли бы нашёл, что ответить.
Вдруг, проходя мимо армянской церкви святого Саркиса, он остановился как вкопанный. Он понял, что раньше уже где-то её встречал. И даже вспомнил где. Это было год назад, летом, в порту, когда они с Павлом и Людвигом собирались в Париж. Она была в компании ужасного старика, похожего на пингвина. И вместе с ним села на галеон, идущий в Росток. Тогда, на петербургской пристани, он наблюдал за ней не больше пяти минут, но прекрасный образ надолго запал в сердце.
Он вспомнил об этом, но пока не решил, как с этим быть.
Зайдя в лагерь, он отыскал казначея «Святого Георгия Победоносца» и передал ему полученные ассигнации. Потом решил прогуляться к стоящим совсем рядом руинам средневековой Кафы.
Когда-то могущественная генуэзская Кафа всё ещё хранила на себе тень давнего былого величия. Будучи в былые века наиболее крупным и значимым центром всего крымского полуострова, она, как будто, всё ещё требовала к себе должного внимания и почтения. Являясь конечной точкой одной из веток Великого шелкового пути, она была важнейшим восточным владением Республики Святого Георгия и видела восход и зенит могущества Блистательной Порты, когда-то наводившей дикий панический ужас на державы и народы трёх континентов. Но когда-то значимая и богатая Республика Святого Георгия, после потери Корсики в 1768 году, скатилась до положения захолустного провинциального города на севере Италии, а катящаяся к окончательному упадку Блистательная Порта, ныне, представляла собой такую же тень былого величия, как полуразвалившиеся башни и стены Кафы. Но больше всего во внимание бросалось то будничное равнодушие, с каким местные жители относились к великим древним руинам. К остаткам оборонительных стен они пристраивали свои выбеленные известью и покрытые черепицей домики, через проломы в этих же стенах каждый день ходили по своим делам, в уцелевших остатках башен играли и резвились дети.
Солнце клонилось к закату. Поднявшись по пологой каменистой тропе к башне Криско, Алексей то, задрав голову, смотрел на сию могучую твердыню, у подножия которой стоял, то, немного спустившись по тропе вниз, глядел на играющее бликами море, где стояла его флотилия.
Овладевающие им мысли и чувства по своей значимости для него были большими, нежели значение кафских торговых факторий для генуэзского дожа. Ночью, за два часа до рассвета, флотилия снималась с рейда и отправлялась в Севастополь. Всем членам экипажей, оставшимся в строю, до полуночи велено было вернуться на корабли. В распоряжении Алексея был один вечер, во время которого он таки решился сделать шаг, способный изменить его жизнь.
Спустившись с Карантинного холма, на котором стояли останки кафской крепости, он отправился в город на поиски прекрасной незнакомки, хотя ещё не вполне представлял себе, зачем это делает.
Феодосия была крохотным портовым городком, местные жители которого, по большей части, знали друг друга, а богатых приезжих отдыхающих здесь видно было издалека. Алексей и не сомневался, что ему удастся её разыскать, но совершенно не представлял себе, что с этим потом делать.
Снова пройдя мимо церкви святого Саркиса и башни Константина, недалеко от которой и состоялась их судьбоносная встреча, он направился к набережной, где по вечерам непременно собирались все отдыхающие.
Солнце коснулось моря, заполняя всё вокруг длинными густеющими тенями и переливающимися сиреневыми красками. Тёплый и душный воздух немного освежал дующий с моря бриз. В гуще высоченных кипарисов и диких олив метались стаи стрекоз, а выше, над их верхушками, кружились чайки. У деревянных пристаней, рядом с лодками и небольшими судами, качались на волнах лебеди, а скачущие по берегу дети бросали им куски хлеба.
Феодосийская набережная была уже наполнена знатными отдыхающими в дорогих фраках, напудренных париках и кружевных платьях. Алексей и не ожидал того, насколько быстро ему удастся обнаружить предмет своего поиска. Сию удачу можно было трактовать только как благоволение самой судьбы.
Прекрасная незнакомка была почти одна, в компании старой горничной и десятилетнего посыльного мальчика. Строгий мужской костюм она сменила на просторное прогулочное платье, полностью обнажавшее шею и плечи и лишь немного наброшенное на руки лёгкими кружевными рукавами. Её и без того светлые волосы, с помощью талька набелённые до цвета мела, были взбиты высоким тупеем и на затылке связаны в шиньон с завитыми по его бокам круглыми валиками.
В момент, когда Алексей заметил её, ей досаждал какой-то слащавый франт, которому было явно жарко в его парике и душно в высоком, туго затянутом жабо. Но не прошло и минуты, как он оставил её в покое.
Начать разговор Алексей решил с благодарности за сделанное пожертвование. Немного удивлённая его появлению, красавица выслушала слова признательности, после чего сказала, что помогать другим людям является для неё обычным делом. Несмотря на овладевшее ею удивление, Алексей смог понять, что его общество и беседа с ним ей всё же приятнее, нежели общество слащавого франта, покинувшего её незадолго до этого.