Каждый «трудовой член», желающий пользоваться «экземпляром народного достояния», обязан был отчислять от своего заработка 9 процентов, а мужчина, не принадлежащий к «трудовой семье», — 100 рублей в месяц, что составляло от 2 до 40 процентов среднемесячной заработной платы рабочего. Из этих отчислений создавался фонд «Народного поколения», за счет которого выплачивались вспомоществования национализированным женщинам в размере 232 рублей, пособие забеременевшим, содержание на родившихся у них детей (их предполагалось воспитывать до 17 лет в приютах «Народные ясли»), а также пенсии женщинам, потерявшим здоровье.

«Декрет об отмене частного владения женщинами» был написан владельцем саратовской чайной Михаилом Уваровым, который хотел высмеять нигилизм новой власти в вопросах семьи и брака.

Михаил Уваров был убит группой анархистов, которые даже выпустили по этому поводу прокламацию. В ней говорилось, что убийство Уварова — «акт мести и справедливого протеста» за издание от имени анархистов порнографического «Декрета о национализации женщин». Однако история с «декретом» не закончилась. Напротив, она только начиналась. С необычайной быстротой декрет стал распространяться по стране. Весной 1918 года он был перепечатан многими газетами.

Одни редакторы публиковали его с целью повеселить читателей; другие — с целью показать истинное лицо анархистов, а значит — советской власти (анархисты участвовали тогда вместе с большевиками в работе Советов).

Публикации такого рода вызвали широкий общественный резонанс.

Представители всех партий, стоявших на советской платформе, — большевики, левые эсеры, максималисты, анархисты — резко осудили публикацию декрета.

В годы гражданской войны «Декрет об отмене частного владения женщинами» взяли на вооружение участники белого движения. При аресте в январе 1920 года Колчака у него в кармане мундира обнаружили текст этого «декрета»!

«Декрет об отмене частного владения женщинами» получил широкую известность и за рубежом.

Легко было поверить в подлинность декрета, ведь большевики на самом деле были разрушителями традиционной семьи и брака.

Новые веяния совпали с развертыванием бурных дискуссий по половым вопросам, активнейшее участие в которых приняли многие большевистские теоретики. Тон задавала А. Коллонтай, отстаивавшая свою теорию «Эроса крылатого» — отношений между мужчиной и женщиной, свободных от формальных уз.

Присущая до 1917 года социальным низам вольность нравов отныне возводилась на теоретическую основу.

Очень модно было в ту пору рассуждать и о формах семьи в настоящем и будущем, и о морали нового общества, и о проблеме детей.

Александра Михайловна Коллонтай любила заводить спор о том, какой будет форма семьи при коммунизме.

Сама Коллонтай была убеждена, что при коммунизме никакой семьи не будет, поскольку отпадут не только все хозяйственно-бытовые заботы, но и заботы о детях, об их воспитании. Она поэтому решительно заявляла:

— Можно логически вывести, что брак при коммунизме не будет носить формы длительного союза.

Крупская утверждала, что вопрос о форме семьи при коммунизме — вопрос будущего, о котором сейчас можно только гадать, ибо все зависит «от многих, нам в данное время еще неизвестных слагаемых».

Надо заметить, что теория Коллонтай быстро нашла своих сторонников и стала весьма модной. Александра Михайловна начала все чаще выступать со статьями, докладами, брошюрами под названием «Любовь пчел трудовых», «Дорогу крылатому Эросу» и т. п., где воспевалась полная свобода половой любви, основанной только на сексуальном чувстве.

В свою очередь, Крупская выступила в журнале «Коммунистка» с большой статьей, посвященной первому революционному кодексу о браке — «Брачное и семейное право в Советской республике», где утверждала, что никакой свободной любви нет при советской власти, и при коммунизме тоже не будет.

Александра Коллонтай излагала свой взгляд на отношения матери и детей так: дети должны воспитываться вдали от родителей.

«Мать с наибольшей нежностью относится к детям, когда они малы, — писала она. — Уже когда ребенку 6–7 лет и он начинает формироваться в личность, он ее уже раздражает каждый раз, когда в нем она улавливает его индивидуальность, «Я»… Конечно, она по-своему любит и усатого Ваню и седенькую Наденьку, ей болезненно жалко, когда им плохо, она им многое отдает. Но когда она искренна до глубины души с собой, она понимает, что органическая связь, скрепы существовали между ней и Ванечкой или Надей лишь тогда, когда те малолетки забирались к ней на колени, когда они были частью ее самой. Этому нисколько не противоречит явление, что матери могут чахнуть и умирать с горя, если у них погибает взрослый сын или дочь».

Откуда у Александры Коллонтай взялись такие радикальные взгляды на семью и брак? Сама-то она росла в очень хорошей традиционной семье. А может быть, именно счастливое, безоблачное детство толкнуло Александру на поиски новизны и нетрадиционных форм отношений.

«Девятнадцатого марта 1872 года в Санкт-Петербурге на Средне-Подъяческой улице в доме-особняке номер 5, во втором этаже в семье офицера интенданта Михаила Алексеевича Домонтовича родилась девочка, голубоглазая, как ее мать Александра Александровна. Девочку хотели назвать Марией, потом передумали и назвали Шурой.

Эта девочка — я».

А прочитаем письмо, отправленное подруге из Санкт-Петербурга со Средне-Подъяческой улицы из дома номер 5 в Гельсингфорс в 1890 году: «Дорогая Эльна! Я неплохо развлекаюсь. В январе я была представлена императрице и побывала на двух придворных балах. Большой бал, на котором было более трех тысяч приглашенных, мне не очень понравился, хотя там все было пышно и элегантно. Малый бал, бал-концерт, отличался большим блеском. На нем присутствовало четыреста человек. Я встретила там много знакомых, танцевала и веселилась вовсю.

Самым примечательным на балу-концерте был ужин. В трех больших залах дворца, обрамленных цветущими деревьями, благоухало море цветов. Я ужинала за одним столом с наследником царя (то есть с будущим императором Николаем II — В.К). Да, я забыла тебе сказать, что мама обещала мне купить верховую лошадь. В Куузе, куда, я надеюсь, ты скоро приедешь, мы будем вместе совершать верховые прогулки и веселиться».

Автор этого письма — «девочка Шура» — Александра Михайловна Домонтович (по первому мужу — Коллонтай).

В марте 1938 года, через несколько дней после своего возвращения из Женевы, где посол Советского Союза Александра Михайловна Коллонтай участвовала, как член советской делегации, в заседаниях Лиги Наций, она продолжила делать записи о своей жизни «Какой я была в детстве».

Она с большой достоверностью восстанавливает историю своего детства и атмосферу той поры. Вот строки из этих записей: «Отец высокий красивый украинец из Черниговской губернии родом. С черными баками… с умными живыми глазами и выразительными черными бровями. Худощавый и холеный. По характеру мягкий и до болезненности не терпящий вида страданий ничьих. Михаилу Алексеевичу сорок лет с небольшим. Матери Александре Александровне тридцать пять. Это ее второй брак: от первого трое детей — сын Александр — Саня, пятнадцати лет, дочь Адель десяти и дочь Женя восьми. Первый муж поляк, Мравинский, военный инженер. Развод затянулся.

Александра Александровна крепкая, здоровая, с пышным, гармонически прекрасным телом. Сердечная и упрямая, и волевая. Дочь финского крестьянина Масалина, пришедшего будто бы «босиком» из Нюслотской губернии и нажившего на поставках «целое состояние» и имение Кууза в Выборгской губернии.

Когда — так рассказывали приживалки в доме — приехали с ревизией в богадельню, где Масалин уже был смотрителем, Масалин «побагровел» и тут же на улице умер от удара.

Двух дочерей — Сашу и Надю бабушка Александра Федоровна, рожденная Крылова и родом из остзейских провинций (ее мать была француженка Лилие), выдала замуж на скорую руку. Надю — больную эпилепсией — за недворянина архитектора Афанасьева, Сашеньку — красавицу — за инженера Мравинского.