Валентина Краскова

Кремлевские тещи

Слово к читателю

На сегодняшний день положение в стране слишком серьезно, чтобы мы могли себе позволить прислушиваться к демагогам или же идти на поводу у таких лидеров, которые руководствуются только рассудком, не включая ни сердца, ни эмоций.

Критический разум лишь тогда бывает плодотворным, когда выступает в единстве с бесценным человеческим даром, имя которому — любовь к жизни.

Мы живем в странное время, когда готовность превзойти Каина считается лучшим средством сделать карьеру.

Конечно, не всем даны способности, необходимые для того, чтобы представить возможный в будущем приговор истории. Иные же до такой степени основательно сожгли свои корабли, что им даже лучше совсем не думать об этом, — все равно ведь история будет судить по совокупности содеянного. Бывают и такие, которым нравится слава Герострата.

А что касается меня, то, скорее всего, я уже больше ничего не смогу написать.

Для меня все в прошлом. Если правда, что история развивается по спирали, то можно сказать, что жизни человека хватает только на один виток.

Человек идет по кругу, доходит до одной точки и останавливается. Никто не может начать все сначала. Повторять его удачи и ошибки будут уже другие.

Я говорю «все в прошлом», имея в виду свои книги. Было время, когда они появлялись одна за одной: «Кремлевские дети», «Кремлевские невесты», «Наследники Кремля», «Кремлевские свадьбы и банкеты», «Преступления за Кремлевской стеной», «Кремлевские кланы», «Тайны кремлевской охраны».

Было время, когда я читала мемуары кремлевских обитателей, пытаясь воссоздать бытовую модель их жизни. Мне хотелось соорудить что-то вроде музейного макета: дома, квартиры, дачи, с которых в любой момент можно снять крышу и заглянуть внутрь, не боясь обидеть жильцов, — ведь все это прошлое. Было и прошло…

Но теперь я поняла, что ошибалась. Я ошибалась с самого начала. Я начала с детей, моя первая книга называлась «Кремлевские дети». И в этом была основная ошибка — я начала не с того, нарушила природные законы. Ведь начинать надо было с родителей, дедушек, бабушек, которые воспитывали наших правителей и сделали их такими, какими они стали. Надо было мне попробовать сделать книгу «Кремлевские родители».

Вот теперь я стараюсь наверстать упущенное. Хотя время прошло, былого не вернешь, и все наши попытки оживить прошлое — тщетны.

Пока человек молод, он стремится к самостоятельности, отходит от семьи, ищет свой путь в жизни. Сам себе он кажется единственным и неповторимым. А главное — ни на кого не похожим. В духовных поисках и смутах молодой человек часто забывает о своих родителях, не говоря уже о дедушках и бабушках. Но чем старше становится человек, тем чаще он начинает вспоминать свое детство. Годы идут, и все больше общих черт со своими родителями находит тот, кто давно оторвался от родительского гнезда.

Женщина средних лет посмотрит с утра в зеркало и увидит в нем свою мать, на которую так не хотела быть похожей…

Цецилия Бобровская (урожденная Зеликсон), член партии с 1898 года, вспоминала:

«В первых числах апреля 1906 года я решила съездить на родину в город Велиж, где хотела отдохнуть, а также легализоваться, так как после октябрьской амнистии, которая покрыла все мои предыдущие «грехи», оформиться и восстановить себя в правах не успела.

Дома я предполагала получить паспорт на свое собственное имя, однако это было не так просто. Наши уездные власти к весне 1906 года уже вовсе забыли про царский манифест 17 октября 1905 года, благо от этого манифеста к тому времени уже остались «рожки да ножки». Приехав к матери, отец мой умер в 1903 году, когда я сидела в Доме предварительного заключения в Петербурге, я два дня благополучно просуществовала, а на третий, когда меня вписали в домовую книгу, появился «почетный» эскорт из нескольких городовых во главе с усатым, нафиксатуаренным, чрезвычайно галантным в обращении приставом. Пришли за мной часов в одиннадцать утра, обыска никакого не производили, а вежливо пригласили «пожаловать» в полицейское управление.

Бедная мать моя пришла в великое отчаяние, причитая мне вдогонку, что я позором покрыла ее седую голову, что на нее теперь все пальцами будут указывать, как на мать арестантки, и т. д. Но все эти упреки нисколько не помешали ей тут же побежать на базар, купить курицу, сварить и принести мне в полицейское управление. Некоторое время спустя, находясь в запертой комнате, я услышала за дверью перебранку между усатым околоточным, недавно столь галантно предо мной расшаркивавшимся, и старческим голосом, в котором, к ужасу своему, узнала голос матери. Я стала барабанить кулаком в дверь, ее открыли, и я увидела перед собой заплаканную мать с судком в руках и разъяренную физиономию околоточного, который при моем появлении приятно осклабился и забормотал: «Ах, извиняюсь, это, оказывается, к вам, никак не ожидал, чтобы у такой барышни была такая надоедливая мамаша!» При виде меня вполне здоровой мать моя облегченно вздохнула, а когда я, поев курицы, уверила ее, что никакой серьезной опасности мне не грозит, совсем успокоилась».

Было время, когда скромность украшала человека. Не сразу жажда личного обогащения проникла в среду советской элиты. Так, занимая высокие посты, командарм Якир в обычной жизни был очень непритязательным человеком. Его, как командующего, вселили в отдельный особняк, красивый, двухэтажный, с двумя огромными шумящими кленами перед окнами. Якир, чуждый всякой роскоши, устроил в этом домике своеобразную коммуну. В комнатах поселились командиры корпусов, дорогие ему люди, с которыми он прошел бок о бок всю гражданскую войну. Здесь жили И. И. Гарькавый, И. Н. Дубовой, И. А. Акулов, В. К. Блюхер и другие. Многое здесь было общим, и обедали всегда вместе.

Бывая за границей, куда он выезжал по делам или на лечение, Якир жил удивительно скромно, отказывая себе во многом.

Как-то в Карлсбаде советский военный атташе спросил его, не желает ли он купить жене чернобурку.

«Мой Иона, — вспоминает С. Л. Якир, — даже побледнел и, повернувшись ко мне, спросил:

— Неужели тебе нужна чернобурка?

При этом у него было такое страдальческое выражение лица, что я поспешила уверить: никаких чернобурок мне не нужно.

— Ты говоришь правду?

— Конечно, — ответила я.

Иона сразу, посветлел, улыбнулся и облегченно вздохнул.

— А я-то испугался, — сказал он потом, — что моя жена и впрямь польстилась на меха. Спасибо!»

Есть люди, которым суждено остаться вечными детьми. Это те, кто не имеет своих собственных детей. Такая женщина никогда не услышит слово «мама», обращенное к ней самой. Она всю жизнь будет только дочкой. Большевичка Полина Виноградова вспоминала: «Однажды я пришла по делу к Надежде Константиновне домой вечером. Мы сидели у нее в кабинете, когда ее зачем-то позвали на кухню. Оставшись одна, я приподнялась на носки, чтобы лучше рассмотреть детский портрет Владимира Ильича, висевший на стене. Это был написанный маслом портрет с известной семейной фотографии. На меня смотрел мальчик с огромными, проникновенными и в то же время удивленными глазами. На большой выразительный лоб свисал светлый локон. Одет он был в белую рубашечку, подпоясанную ремешком. Я так засмотрелась на него, что не услышала легких шагов вошедшей Надежды Константиновны. Постояв немного за моей спиной, она положила руку мне на плечо и сказала:

— А! Вы залюбовались маленьким Ильичем! — И задумчиво, еле слышно добавила: — Я очень жалею, что у меня не было детей. Как хорошо было бы, если бы тут бегал такой вот Ильичек! — Но тут же спохватилась и добавила: — Впрочем, у меня ведь много ребят. Все дети Советской России — мои дети. Они мне часто пишут, и я им отвечаю.

Сама Крупская вспоминала: «В день 8 Марта несколько лет тому назад я была на одной фабрике. В президиуме рядом со мной сидела пионерка с каким-то свертком. Я спрашиваю ее: