Хосе Антонио Бальтазар

Счастливые слезы Марианны

Часть первая

Глава 1

Как похожи они — Джоана и Марисабель! В храме падре Адриана перед началом свадебной церемонии Карлос не мог налюбоваться на свою жену-невесту и их незаконнорожденную дочь.

Сейчас до ее второго — законного — рождения оставалось всего несколько минут.

Разговаривая о чем-то, по всей видимости интимном, мать и дочь одинаково всплескивали руками, одинаково дотрагивались до собственного плеча кончиком среднего пальца и одинаково смахивали пряди со лба. А когда, секретничая, они чуть ли не касались головами, Карлосу казалось, будто у них общие на двоих белокурые волосы.

«Сама Джоана себе ее родила, что ли?» — с восхищенной улыбкой подумал жених-отец. «Будто я и не участвовал в появлении Марисабель на свет Божий». И тут же поморщился, вспомнив, сколько горя выпало на их и на его долю — шутка ли, восемнадцать лет неведения и разлуки!

К счастью, Джоана поняла и простила его.

Врачебная практика в Малайзии, где Карлос лечил прокаженных (разве мог он поступиться совестью врача!), письма к ней, на которые он не получал ответа из-за постоянных переездов Джоаны и, наконец, искренность его любящего сердца заставили Джоану раскрыть объятия и признаться: он — единственный мужчина, которого она любила все эти годы. И главное — после долгих поисков и мытарств она нашла дочь, о чьем существовании Карлос не ведал.

Всегда он будет испытывать угрызения совести оттого, что покинул два родные существа, всегда будет благодарить Всевышнего за то, что нашел их!

Разумеется, мать и дочь судачили о Бето.

Счастливая развязка событий, которые могли бы привести к непоправимой трагедии, словно преобразила лицо юноши, — здесь, на церковном дворе, нежно прижимаясь к Марианне, он чуть застенчиво беседовал со своим вновь обретенным отцом Луисом Альберто. Прогремевший в доме семейства Сальватьерра выстрел (какое счастье, что Марианна вовремя отвела руку Луиса Альберто!) поставил счастливую точку в истории, скорее напоминающей телевизионный сериал.

И ведь как похожи судьбы двух семей, которые отвоевали, наконец, у злого рока своих чад: Марианна и Луис Альберто Сальватьерра — сына, а Джоана и Карлос Кастаньедо — свою милую Марисабель.

— Доченька, а ведь Бето тебе все больше и больше нравится, не так ли?

— Если бы только мне! — шутливо насупилась Марисабель. — Да с ним невозможно бывать на людях! Хорошо, что он сам не очень-то догадывается об этом… Девушки таращатся на него, как на Хулио Иглесиаса. А женщины!.. Те просто бьют копытом, будто скаковые лошади на ипподроме! Если бы Бето показывали за деньги, владелец аттракциона смог бы учить своих детей в Станфордском университете!..

— Следует ли из всего этого, что и тебе пора шить свадебное платье? — лукаво спросила Джоана, поправляя кружевную оборку на своем ослепительно белом одеянии.

— Мама! — зарделась девушка тем неповторимым пунцовым румянцем, который присущ юным блондинкам.

— Не знаю слова лучше, чем слово «мама»… — глаза Джоаны повлажнели, она улыбнулась грустно и лукаво. — И все же, доченька, разве я спросила о чем-то неприличном?

— Вовсе нет, мама! Конечно, Бето мне нравится… Но все эти неожиданные перемены… То он превращается в моего брата, то вдруг оказывается, что мои родители — не папа с мамой, а… — Марисабель осеклась и со смущенной улыбкой поправилась: — Что мои родители не Марианна и Луис Альберто, а вы с папой… Я еще не привыкла к тому, что Бето мне не брат. Мне кажется, что я люблю его, но как именно — все еще не знаю…

Глава 2

Венчал Джоану и Карлоса падре Адриан.

С того далекого дня, когда улыбчивый Пато привел к нему робкую провинциальную девчушку Марианну Вильяреаль, утекло немало воды.

Неужели это она гордо обнимает сейчас своего сына Бето, за которого дралась, как львица?

Грубоватая, дикая, похожая на зверушку девушка стала на диво привлекательной женщиной, незаурядной личностью. Испытания закалили ее, временами неизбытая скорбь сквозит в ее взгляде, но улыбка, — стоит ей улыбнуться, и в памяти отца Адриана снова встает та девчонка, приехавшая с далекого ранчо из-под Гуанахуато в невиданно огромный Мехико, — дикарка, которую падре Адриан устроил работать прислугой в дом Сальватьерра. Ну что же, после всех перипетий, после всех доказательств верности этому семейству она заслуженно стала хозяйкой дома.

Сколько раз добрый священник просил Всевышнего смилостивиться над семьей своего старого друга Альберто Сальватьерра — отца Луиса Альберто! Нынешнее торжество падре Адриан воспринимал как торжество высшей справедливости: словно мрачное море, затопившее землю, увело с отливом свою последнюю черную волну.

Две семьи стали полноценными. Шесть сердец — счастливыми. Да и только ли шесть, — а он сам, а старый честный рыцарь дон Альберто, а вырастившие Бето Чоле и Фелипа, а выпестовавшие Марисабель Мария и Рамона! Все они здесь, такие разные, но дружные, как одна семья, — головы вскинуты, глаза сияют.

Разве что Рамона сутулится, уставившись в каменный пол старинного храма, нервно теребит концы черной шелковой шали, — верно, вспоминает в этот торжественный час погибшую в житейской буре дочь Эстер и новорожденную внучку, которую Бог прибрал вместе с роженицей-матерью…

Некоторое время назад падре Адриан покинул свой приход в Мехико, уехав в места своей юности, полагая, что найдет там покой. Но предпочел вернуться туда, где столько сердец ждали его советов и благословения.

Глава 3

Выйдя из храма после венчания, гости расположились на лужайке, чтобы сфотографироваться.

Перед ними во всем своем старомодном великолепии у большого ящика на треноге неторопливо суетился старый долговязый фотограф дон Кристобаль.

Время стремительно меняло фототехнологии — элегантные «Никоны» и «Кэноны», поразительно сочные палитры «Кодака» и «Орво» низвели магическое искусство живописания мира светом и тенью до обыденного развлечения досужих туристов, поспешные «Поляроиды» с их моментальными снимками лишили фотографию сакрального красного света и вкрадчивого тиканья часов — почти спиритического сеанса, когда из зыбкого небытия проявочной кюветы бледно объявляется лицо очередного наваждения, которое мало-помалу обретает вид реального человеческого существа.

— Прошу вас! — сказал старик, вставляя в аппарат громоздкую кассету. — Когда я щелкну пальцем, пожалуйста, не шевелитесь, пока из объектива не вылетит, ну, скажем, фламинго!

— Дон Кристобаль! пошутил падре Адриан. — Почему бы не попросить вылетать из вашего аппарата вместо фламинго, ну, скажем, Купидона?

— Купидон свое дело здесь уже сделал! — парировал дон Кристобаль, нервно щелкая пальцами. — Остановись, мгновенье, ты прекрасно! — воскликнул он торжественно, нажимая на гашетку фотографического ящика.

Эта камера-обскура была оставлена ему умирающим дедом-фотографом, завещавшим внуку произносить известную фразу из «Фауста» при каждом акте фотографирования. Дед умер от ран: он заснял невиданно большое количество революционных баталий и был ранен вместе со своим верным ящиком — пуля прошила навылет мастера, другая пуля — его мирное орудие (две круглые деревянные латки были явственно видны на его боках). «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — были последние слова деда, и дон Кристобаль до сих пор не мог сказать с уверенностью: то ли они были тогда произнесены по привычке, то ли относились к чему-то, что дед узрил в мгновение смерти, которое немногие отважились бы посчитать прекрасным…

Среди зрителей, наблюдавших из-за церковной ограды за свадебной сумятицей после венчания, находился плечистый бородатый человек неопределенного возраста в клетчатом костюме, в темных очках, с модным литературным журналом под мышкой.