В тот воскресный день над океаном бушевал ураган. Назавтра он стих. Но мог ли думать тогда президент, что эта коротенькая заметка предвещала начало политической бури, которая выметет его из Белого дома?

Со своими подчиненными Никсон держался спокойно и непринужденно. «Что это за нелепое сообщение о штаб-квартире демократов, Боб? — спрашивает он Холдемана.— Самая идиотская вещь, о которой я когда-либо слышал».

Несколько часов спустя он опять говорит Холде-ману: «Американцы увидят, что это была лишь политическая проделка. Не могут же они отнестись к этому всерьез. Это ведь пустяковое дело».

В действительности Никсон был взбешен и встревожен провалом операции. «Только несколько лет спустя,— вспоминает Холдеман,— я узнал, что «спокойный» Никсон бешено названивал Чаку Колсону относительно этого «пустякового» вторжения. Был момент, когда он настолько потерял душевное равновесие, что швырнул пепельницу через всю комнату (в Ки-

-5

Бискейне.— Авт.)» .

Так с первых же дней после событий в «Уотергейте» Никсон начал двойную игру — он ее вел не только со всей Америкой, говоря заведомую ложь по телевидению, не только с членами кабинета, руководителями ЦРУ и ФБР, но и даже с узким кружком своих самых ближайших и доверенных помощников. Он прикидывался спокойным, когда внутренне был полон тревоги, несведущим, когда был прекрасно информирован, невинным, когда был по уши виноват. «Я,— пишет Никсон,— спрашивал много раз: почему были установлены «жучки» в штаб-квартире демократов?»⁴ Он действительно задавал этот вопрос и Холдеману, и Дину, и другим, хотя лучше кого-либо знал на него ответ. Он хитрил, маневрировал, подставлял под удар своих подчиненных, запутывал следы до тех пор, пока сам окончательно не запутался... Несколько лет спустя он попытался обелить себя в мемуарах. Он умалчивает об одних фактах, искажает другие, а кое-что присочиняет. И тем не менее сквозь нагромождение лжи и самооправданий проступает подлинная роль президента в «уотергейтском деле».

«Я,— пишет Никсон в мемуарах,— реагировал на проникновение в «Уотергейт» с чисто прагматической точки зрения. Если эта реакция и была циничной, то цинизм был порожден моим опытом».

Какова же была реакция этого циничного прагматика, что и как он пытался сделать? «Мне кажется,— говорит он Дину,— мы должны сделать так, чтобы дело не вышло наружу». Дин, не уступавший в циничности своему боссу, уточняет: «Заметание следов — вот о чем мы в действительности говорим в настоящее время» ⁵.

Итак, «заметание следов». Чтобы они не привели ни к Комитету по переизбранию президента, ни тем более к Белому дому. Для этого надо замять расследование и, прежде всего, не дать агентам ФБР «выйти на Ханта» и выявить происхождение денег, найденных у взломщиков. Не раз президент с сожалением думает о смерти своего давнего политического единомышленника, шефа ФБР Э. Гувера.

— Много упреков бросали в адрес Гувера,— говорит Дин президенту,— но я думаю, что нам лучше бы жилось сейчас, если бы он оставался живым на протяжении этого «уотергейтского скандала». Он знал, как обращаться с ФБР, как держать людей в руках.

— Да,— соглашается Никсон,— Гувер работал и делал дело. Он бы поборолся. Он бы выступил против кое-кого и запугал бы их до смерти. У него было досье на всех. Сейчас же ФБР допускает одну «утечку» за другой...

23 июня Холдеман сообщает президенту: исполняющий обязанности директора ФБР Пэт Грей не знает, под каким предлогом ему ограничить рамки расследования. Президенту стало ясно: если немедленно не приостановить расследование, агенты ФБР обнаружат, что деньги принадлежали Комитету по переизбранию президента. У Никсона и его помощников рождается план: надо использовать тот факт, что четверо из взломщиков в свое время участвовали в высадке кубинских контрреволюционеров в бухте Кочинос — операции, организованной ЦРУ. Поэтому, инструктирует Никсон Холдемана, пусть ЦРУ заявит ФБР: надо прекратить дальнейшее расследование «ради благополучия страны», ибо оно может повлечь нежелательное разоблачение подробностей операции в бухте Кочинос. Так с самого начала «уотергейтского дела» пытаются прикрыть уголовщину плащом «национальной безопасности». Несколько месяцев спустя, чтобы оправдать вторжение в квартиру к врачу-психиатру, лечившему Д. Эллсберга, Никсон скажет своим подчиненным:

— Я думаю, мы просто должны заявить, что это расследование велось в интересах национальной безопасности ⁶.

«Новый» Никсон 70-х годов не отказывался от привычек «старого» Никсона эпохи маккартизма. Тогда под предлогом защиты «национальной безопасности» от «красной угрозы» Никсон, Гувер и их единомышленники травили, преследовали ни в чем не повинных людей. Теперь под тем же предлогом президент и его окружение пытались оправдать собственные преступления.

30 июня в Белый дом вызывают директора ЦРУ Ричарда Хелмса и его заместителя генерала Вернона Уолтерса. Хелмс сообщает Холдеману: он накануне проинформировал Грея о том, что ЦРУ не имеет никакого отношения к взлому в «Уотергейте» и что никто из участников операции не работает в агентстве по крайней мере два последних года. Хелмс лжет. Позже выяснится, что один из непосредственных участников — Мартинес находился вплоть до дня его ареста в штате ЦРУ, да и Хант никогда не порывал фактических связей со своей «альмаматер». Но Хелмс не хочет впутывать свое ведомство в грязное дело, которое приобретало все более широкую огласку. Правда, выслушав Холдемана, шефы ЦРУ обещают поговорить с главой ФБР. Помощник президента поспешил в Овальный кабинет обрадовать Никсона. Если план удастся, нити, ведущие к Комитету по переизбранию президента и Белому дому, останутся скрытыми.

...Несколько минут спустя в кабинет вошли кинооператоры. На этот день была назначена съемка документального фильма о Никсоне, который предполагалось демонстрировать на предстоящем съезде республиканской партии. Фильм должен был показать обычный рабочий день президента, поглощенного решением государственных проблем. По иронии судьбы это оказался именно тот день, когда состоялись разговоры, приведшие в конечном итоге к его отставке.

Грей не смог или не захотел остановить расследовательскую машину. Возможно, на него оказывали давление политические круги, враждебные президенту. Да и в самом ведомстве, видимо, были люди, не расположенные к Никсону.

30 июня в печати появилось сообщение о том, что Хант имел сейф в Белом доме. Содержащиеся в нем вещи и материалы были переданы Федеральному бюро расследований. Расследование шаг за шагом вело к Ханту. Вскоре он оказался за решеткой. А тем временем Лидди разрабатывает новый план: всю ответственность за проведение «уотергейтской операции» он берет на себя. Никто из вышестоящих над ним людей не давал ему никаких указаний.

Президенту понравился «сценарий» Лидди. В своем дневнике вечером он записал: «Главная проблема «уотергейтской истории» — отмежеваться от нее независимо от того, кто возьмет на себя вину за все происшедшее».

Поэтому с первых же дней после «уотергейтской операции» именно Овальный кабинет стал главным штабом по разработке и проведению операции, получившей название «Cover up», то есть по сокрытию преступления или заметанию следов. «Позже,— пишет Никсон,— мои действия и бездействия выглядели для многих как часть обширных и сознательных попыток замять дело. Я не считал их таковыми. Я просто старался решить практическим путем весьма досадную политическую проблему». Кому-кому, а Никсону, как опытному юристу, было известно: на языке закона это называлось «заговор с целью воспрепятствовать отправлению правосудия».

Этот заговор с целью сокрытия виновных в преступлении и обмана следственных органов (и американской общественности) начался сразу же после провала вторжения в штаб-квартиру демократов.

Уже 19 июня 1972 года Дин по указанию Эрлихмана посещает министра юстиции Клайндинста.

— Я очень обеспокоен тем,— говорит он,— что расследование дела (арестованных в «Уотергейте».— Ает.) может вывести непосредственно на президента. Я не знаю, что именно произойдет, если расследование приведет к Белому дому. Но я считаю, что в этом случае шансам президента на переизбрание будет нанесен серьезный удар .