— Ох и переманю же я в свой цех твоего слесаря, Ивлев, — как бы пошутил Бондарь. — Мне же как раз такой работник и нужен. Давно ищу. Создам ему идеальные условия. Даю гарантию!

— Ну да, а как же, — усмехнулся Ивлев, — тебе ведь на Иртыше без хорошего слесаря не обойтись. Чуть мотор забарахлит, уже и кончен бал. Сиди, как истукан, в своей лодке и жди, пока добрый дядя найдется да подплывет к тебе. А тут всегда рядом будет человек, вроде ординарца.

— Скажешь тоже…

Венька нахмурился:

— Ты это, Саня, брось. У меня пока что на плечах голова, а не тыква.

На пристани Симагин поманил Веньку в сторонку и, положив руку на его плечо, тихонько сказал:

— Ты пока поживи у Максимыча, у лесника-то. Он хороший старик. Поплавай с ним. А меня жди. Я, может, послезавтра утречком и нагряну. Вместе потом пошарим в заливах, а то местные мужички совсем распоясались, ни бога, ни черта не боятся…

Ивлев, глядя на них со стороны, ревниво отметил поразительное сходство обоих — что один, что другой сухопарые, с узкой, но крепкой костью; про таких говорят: двужильные.

На прощанье Венька с инспектором выпили по стакану газированной воды без сиропа, и заскучавший Бондарь подмигнул Ивлеву:

— Видал? Ну и ну…

В самый последний момент, когда Венька уже стоял у окошечка кассы, подъехала профкомовская «Волга». На переднем сиденье рядом с шофером маячил Николай Саныч, а позади него выглядывала в окно Зинаида.

— Привет, оперативники!

Она с улыбкой помахала им ладошкой, глядя на Веньку искрящимися глазами, будто уже сто лет не видела своего муженька.

У Веньки словно отнялся язык. Он долго смотрел на Зинаиду, не зная, как быть. Вот ведь проныра! Да и Николай Саныч хорош — удружил ему…

Венька взял билет, быстро взбежал по трапу и, наклонившись к дежурному матросу, шепнул ему что-то, кивая на Зинаиду и «Москвич» с красной дощечкой. Матрос не то удивленно, не то подозрительно поглядел на Венькину кепку, однако Зинаиду на борт не пустил. Не пустил, и все тут: иди жалуйся начальству, а мы уже отплываем.

И он звучно защелкнул дверцу.

— Молодец, товарищ, — значительно сказал ему Венька, — старайся так же и дальше.

Зинаида не выдержала — пустила слезу. Размазывая тушь на ресницах, она крикнула вслед отходившей «Ракете»:

— Ты не думай, я все равно к тебе нагряну!.. Дождешься у меня!

Солнышко светило так, будто грело его одного. Наверстывало, поди, за много лет. С коих пор Венька не был в отпуске: то дела в цехе не отпускали, некому, видишь ли, было заменить его, а то самому не хотелось ехать куда-то, попусту транжирить время. Да оно и спокойнее как-то было, когда каждый день жил словно заведенный — вскакивал и бежал на завод.

И теплый ветерок, спускавшийся с верховьев Иртыша, льнул к нему тоже вроде как с умыслом: дескать, расслабься, Веня, распахни душу-то, пусть маленько отмякнет.

А уж про синюю, с белой пенной каемкой воду за бортом и про залитые зеленью берега и говорить нечего — так бы и остался тут на веки вечные, чтобы не видеть больше дымного города, труб его мрачных и всего другого, от чего незаметно как черствеет сердце.

Одним словом, попал Венька в иной мир, и петь бы его душе на все лады — хотя бы это отпущенное короткое время попела, — да вот досада-то: не пелось ей чего-то. Непонятная тоска на него нашла: затаилась душа в каком-то нехорошем предчувствии… Так бы и повернул назад, к городскому причалу.

В деревне, не застав лесника — соседи сказали, что старик уплыл на кордон, — Венька и вовсе увял. Торопыга и есть торопыга, ругал он себя. Чего ради поперся, бросив на произвол судьбы Симагина, не говоря уже про Зинаиду?

Поплелся Венька на берег. У стожка на сваях под старой плоскодонкой хлюпали мелкие дробненькие волны. От прошлогоднего сена терпко пахло прелью. Венька выдернул стебелек, покусал его, озабоченно глядя на противоположный берег Иртыша, где за скалистым мысом, в заливе, стояла избушка лесника.

«Передумал небось, — выплюнул Венька изжеванную травинку. — Тут целую неделю с ума сходишь, мечтаешь, планы строишь, а он, старый врун, брякнул: «Продаю лодку!» — а потом на попятный».

Обидно Веньке стало до слез — успел растрезвонить на весь завод. И Симагин пронадеется на него. То-то смеху теперь будет — тот же Торпедный Катер уж и позубоскалит. Прямо хоть на глаза не показывайся.

Разозлившись, Венька скинул туфлишки и полез в плоскодонку, в которой скопилась мутная вода и плавало сломанное весло. Не я буду, сказал он себе, если не уломаю старика.

Пошла посудина зигзагами — больно вертлява оказалась. Всего разок и гребнет с одной стороны, а она уже и развернулась. Надо бы при этом табанить веслом-то, но Венька поспешно заносил его на другой борт, брызгая водой. И закрутился на месте. А волна знай себе шлепала, того и гляди, опрокинет. Когда лодчонка вставала к ней боком, Венька каждый раз обмирал, присаживаясь и цепко хватаясь за что ни попадя.

«Ну, заяц! — ругнул он себя. — Не сиделось сопле в тепле…»

Так бы и отнесло его невесть куда, если бы не моторка. Затарахтела, выскочила из-за мыска на том берегу и сразу пошла наискосок — не к деревне, а к нему, терпящему бедствие.

Венька бросил весло и поджал под себя покрасневшие ступни. Не то обрадовался он, не то растерялся, когда понял, что старик в форменном картузе, бочком сидевший у мотора, — это и есть лесник.

— Бери на буксир, батя!

Моторка близко пошла кругами, старик смотрел на него настороженно. Ну какой же он старик? Щеки, конечно, дряблые, но глаза еще ясные и быстрые. Картуз с дубовыми листьями и зеленой окантовкой сидел на нем слегка набекрень, придавая ему молодецки бравый вид.

«На отца чем-то смахивает, — удивился Венька. — Тот хоть и старый на вид, изработался, а все еще молодится, на любом морозе уши у треуха кверху подняты».

— Ты спасать-то меня думаешь, батя?

— Не знаю. Это еще поглядеть надо.

— Вот это здорово!

— Надо бы здоровее, да некуда…

— Чего же мне делать-то, батя? — заискивающе улыбнулся Венька. — Уплыву к Ледовитому океану.

— А че знаешь, то и делай. Забрался в чужую лодку…

Венька сдрейфил малость. Того и гляди, лесник повернет к деревне.

— Максимыч, я же к тебе на кордон хотел плыть! У меня записка от Симагина! — Венька торопливо пошарил в кармане. — Во, гляди!

Старик подчалил наконец.

— Фу-ты, господи! — цепляясь за борт моторки, вздохнул Венька. — Ну и кержак ты, батя.

Пока старик читал записку Симагина, Венька успел оглядеть моторку и вдоль и поперек. Даже под ложечкой заныло: «Чего тянет резину?»

— А зачем тебе, парень, моторка? Че это приспичило?

— Мечта такая. Поплавать охота.

— Ишь ты… — старик улыбнулся одними глазами и поглядел на Венькины ноги. Красные, как у гусака. Хорош моряк, нечего сказать.

— Что я, хуже других… что ли… — шмыгнул Венька носом.

Все же дрогнул его голос, и старик уловил это.

— Ну, раз не хуже, то пересаживайся.

Веньку будто пружина какая подбросила. Только что вяло сидел на корме плоскодонки, хлопая по воде покрасневшими ступнями, а тут — раз! — и в моторной лодке оказался, не на шутку перепугав старика.

— Да ты, парень, я гляжу…

— Ага, есть маленько, — до ушей улыбался Венька. — Поплыли, что ли?

Привязывая плоскодонку к моторке, он вроде ненароком нагнулся, оперся о плечо старика и дотронулся-таки до рукоятки мотора — даже пальцы свело от нетерпения.

Старик мягко отвел Венькину руку и взялся за шнур стартера.

«Погоди, не егози», — сказал он ему глазами.

Венька не расстроился — ладно, подождем. Он посвистывал, не отрывая взгляда от руки старика, управлявшей мотором. Подчиняясь какому-то безотчетному чувству, Венька наклонился к нему, расправил скрученный воротничок пиджака с зелеными петлицами и такими же дубовыми желтыми, как и на фуражке, листочками. Тот покашлял от растерянности, а Венька, набрав в грудь воздуха, вдруг затянул песню, ни с того ни с сего пришедшую ему на ум: