— Чего ты? — опешил тот.

— Да так… Поедем со мной?

— Куда это еще?

— На причал. В рыбинспекцию.

— Делать тебе, что ли, больше нечего?

— Нечего.

— Совсем?!

— Совсем.

— Счастливый человек.

— Ага, счастливый… Под завязку у меня этого счастья. Точно. Заяц трепаться не любит…

Веньку не раз подмывало выведать у Зинаиды, с чего это она взяла, что ему опостылела его работа в хлораторном цехе.

Взбрело же ей в голову! Работа у него что надо. Слесарь-наладчик аварийной бригады. Без них в хлораторном как без рук. Никакие хитроумные автоматы не заменят человека, когда надо приладить стальную заплату к прогоревшему боку царги.

Да что там говорить! Хоть два диплома будь у Сани Ивлева, а раз уж хлоратор вышел из строя, то вся эта киповская затея с разноцветными проводами и лампочками уже не поможет — все равно живому человеку надо лезть в адово пекло, в белый горячий туман, и на ощупь клацать там разводными ключами.

А много ли у них на комбинате слесарей, которые бы пошли на такое дело? Вот то-то и оно. В этом и суть — работа не как у всех. Не каждому по плечу. Так что нечего понапрасну травить человеку душу. Надоело или нет ему слесарничать в хлораторном цехе — это касается только его самого. Честно сказать, он и сам толком про то не знает. Может, и знает, да волю своему настроению не дает, держит глубоко. А то ведь стоит лишь распоясаться… Как бы не пришлось потом бежать без оглядки. А куда бежать, зачем? Разве на новом-то месте будет иначе? Правду говорят; дурная голова ногам покоя не дает.

Как-то после смены Венька зашел к Зинаиде в магазин, стоявший рядом с комбинатом, и сказал прямое порога:

— Ты мне на мозги больше не капай! Душевно тебя прошу.

Рука ее повисла над костяшками счетов.

— О чем это ты?

— Да все о том же. Щелкай, говорю, туда-сюда, — перекинул он на счетах несколько залоснившихся костяшек, — подбивай свое сальдо-бульдо, а в разные высокие материи не ударяйся. Не твоего ума дело, ясно?

— Интересно…

Она глядела на него не мигая. Всегда вот так: сорвется, как с цепи, огорошит — и хоть стой, хоть падай.

Хорошо еще, что в магазине не было народу. До получки осталась неделя, самое безденежье, а у них горит план — конец месяца. Голова идет кругом. А тут нелегкая несет благоверного, лучшего времени не мог выбрать, чтобы выяснить отношения.

— Ты обедал сегодня?

— А тебе не все равно? Ты мне зубы не заговаривай!

— Голодный, значит, — понимающе улыбнулась Зинаида. — То-то я гляжу…

— Дай мне три рубля.

— А это еще зачем?

Час от часу не легче. Просить перед самой получкой три рубля…

— Я работаю, в конце концов, или нет? — тут же вспылил Венька, и это было дурной приметой: он сразу переходил на крик только тогда, когда сам чувствовал свою вину перед нею.

Но какую?

«Опять, наверно, Раису встретил, — затаилась она. — В глаза не глядит… Господи, и когда это только кончится?»

От заводских работниц Зинаида уже знала, что Рапса стала похаживать в хлораторный цех. Рядом с Венькой ее никто, правда, не видел, они же теперь ученые, остерегаются… Зря тогда пожалела ее, когда застала с Венькой в собственной квартире. Надо было все волосы вытеребить, чтобы век помнила, как чужих мужей соблазнять.

Зинаида вздохнула:

— Работаешь, конечно… Разве я говорю, что не работаешь? Ударник, а как же, — все не выходила у нее из головы Раиса. — До того уже заработался, что опять на сторону потянуло.

Венька шумно задышал, зрачки у него сузились.

— Слушай, Кустицкая… — прошипел он, играя желваками на скулах.

«Вот-вот, — прищурилась и она, — сразу и Кустицкая…»

Зинаида чувствовала в такие минуты, как начинают полыхать ее щеки. Она злилась и на Веньку, и на себя, и на того третьего, Кустицкого, о ком давно не надо бы и вспоминать.

Уж сколько лет минуло, но Венька все никак не мог простить ей тот случай. Он дослуживал тогда в своей части последние дни, она устала от полной неопределенности их отношений, от его ревности, от частых ссор, и в какой-то момент поддалась уговорам Генки Кустицкого, соседского парня, с которым дружила еще в школе, — уехала с ним в другую станицу. Они и расписаться не успели, как Венька разыскал ее, почти силой впихнул в машину и увез на аэродром. Он как раз демобилизовался, шебутной, не знавший меры, — ни о чем не спрашивая, решил увезти ее с собой на Алтай. Клялся-божился, что забудет все их бесконечные ссоры, простит ей это бегство с Кустицким и ни разу о нем не напомнит. Что ей оставалось делать? Если бы она не любила его, Комракова Веньку…

— Возьми из казенных денег, — смиряя себя, открыла Зинаида кассовый ящичек, — и ступай. Не мешай мне. — И снова защелкала костяшками счетов.

Венька, даже не глянув на деньги, лежавшие перед ним на прилавке, криво усмехнулся.

«Ишь как быстро спасовала… А хотя бы и Раиса, — мысленно поперечил он жене, — что из того? Тебе можно было, а мне нельзя? Силой тогда отдавали тебя за Кустицкого, что ли? Любила бы меня — так бы не поступила. А то что это за любовь, если после ссоры бросаться на шею другому?»

— Подавись ты своей трешницей… — процедил он сквозь зубы, удерживая себя от дикого желания шарахнуть по ее счетам, чтобы костяшки разлетелись в разные стороны.

У самых дверей, когда Венька уже взялся за ручку, Зинаида вдруг остановила его:

— Погоди-ка!.. Совсем забыла. Вылетело из головы… — она поставила на прилавок обшитую холстиной посылку. — От Марии пришла. Я по пути на работу взяла на почте, да уж и не стала домой возвращаться. Чего хоть там? Ну-ка, вскрой, — заинтересованно улыбнулась она, как бы уже и не помня о злых его словах.

Венька стоял, раздумывая. Надо бы, конечно, уйти немедля, чтобы выдержать характер, но ведь не каждый же день приходят к ним посылки. Любопытно все-таки, что это опять сестра Мария придумала.

Не глядя на Зинаиду, он вспорол холстину. В посылке были сушеные фрукты и завернутая в бумагу кепка. Странная такая, с широченным верхом.

— Хм… — повертел ее Венька в руках. — Видала?

Зинаида выбрала чернослив, стала обгладывать.

— А ну примерь.

Венька подошел к круглому зеркалу, стоявшему на прилавке. Надел кепку, отстранился, повертел головой. Явно несуразная кепка, и Зинаида, как понял он по ее глазам, была того же мнения. Того и гляди, рассмеется.

— Широкая, как аэродром, — сплевывая косточку, сказала она с затаенной усмешкой.

— Сама ты как аэродром!

Не то чтобы кепка ему понравилась, и вот теперь он обиделся на жену, осмеявшую его за такой вкус, — нет, не в этом дело. Кепка, что ни говори, была непривычная, и, если уж по правде сказать, ее проще было бы выкинуть, чем привыкать к ней такой. Но ведь это же не сам он придумал, а сестра постаралась с подарком. Родная сестра. Старшая. А Марию он всегда уважал. Это многое, конечно, меняло.

Тут-то и выпало из кепки вчетверо сложенное письмецо. Даже не письмо, а записка. Всего несколько строк. Венька сначала пробежал их глазами, а потом и вслух прочитал:

Венька покашлял, смущенный этой заочной сестринской заботой, и бережно спрятал записку в карман.

— Слыхала? Так что вполне нормальный кемель… И вообще, что ты понимаешь в головных уборах? У твоего Кустицкого небось шляпа была? Винодел-дегустатор, как же. Интеллигенция…

Теперь даже намека на улыбку не было на лице Зинаиды. Вот так-то лучше. А то никакого понимания — подарок, не подарок.

Напялив кепку, Венька нагреб из посылки в карман пиджака крупного урюка, глухо постукивавшего пересохшими ядрышками, и как бы мимоходом смахнул с прилавка в тот же карман смятую трешницу.