— Работнички… — проводил машину взглядом Лилявский, досадуя, что так и не пресек публично эту идею инженера насчет террасного шва: Фрол же сдуру все равно передвинет треногу и пробурит скважину почти что рядом с этой. Протягина потом взыщет: куда, мол, смотрели — две скважины, бок о бок! — Сейчас шуранем вот так, на юго-юго-восток, по азимуту, — он показал в сторону залесенной долины реки Чоусмы и с насмешливым ожиданием покосился на Вихрова: надо же на ком-то сорвать свой промах! — У тебя, Слава, компас в порядке? Ну и прекрасно! Ты и поведешь нас… Задача самая простая: пересечь заболоченные лесистые вторую и первую надпойменные террасы, по ходу отбить между ними границу и нанести на карту уступ. У реки посмотрим пойменную флору, замерим соответствующие параметры самой Чоусмы… — Он был серьезен и словно не замечал растерянности Славки.

— Так, Роман Николаич, — пролепетал парнишка, с надеждой взглядывая на Андрея, — у нас в техникуме такого не проходили, чтобы шпарить по прямой, по компасу. Наш же техникум торфяной! А то я выведу вас, — он заискивающе хохотнул, — в такое местечко, что ты потом и сам не разберешься, где мы… Опять же я в прошлом году все лето просидел на скважине. Я ж вообще, можно сказать, начисто отвык от маршрутов!

Лилявский поправил на боку сумку и, не глядя на Званцева, заключил:

— Вот и давайте посмотрим, Андрей Сергеевич, может ли съемка в наших условиях опережать бурение, чтобы в соответствии с методикой было, как вы говорите… — Он сразу крупно шагнул вниз по склону; не оглядываясь, вломился в ольшаник, окаймлявший кочкарниковое болото, и захлюпал, казалось, уже где-то далеко.

Андрей взглянул на Славку.

Тот подмигнул ему, счастливо улыбаясь: отделался легким испугом. На всякий случай небрежно сказал, придвигаясь сбоку:

— Вообще-то чего ж: и вывел бы! Главное, — уже тоном непререкаемого авторитета как бы поучал он Андрея, — с самого места взять правильное направление по азимуту.

— Главное, я думаю, — мрачно заметил Костя, пристраиваясь последним с двумя лопатами на плече, — это поменьше трепать языком.

— И еще помнить, — с улыбкой добавил Андрей, — что на болотах надо ходить след в след, а то никакой азимут не поможет.

Славка торопливо пристроился между инженером и музыкантом и больше уж ни о чем не говорил и вообще не поднимал головы, стараясь попадать резиновыми сапожищами точно в отпечатки следов впереди идущих.

Последнее время Костя плохо спал. То ему снился его концерт в училище, но будто бы играл он не Скрябина, а какую-то незнакомую вещь, все играл и играл, без малейших пауз, и утром, когда просыпался, в суставах ныли пальцы; то снилось, что он идет по тайге многодневным маршрутом, на поясе у него в чехле Славкин компас и карта в планшетке, а сам техник тащится где-то сзади, с лопатой и буром, а еще дальше плетутся начальник партии Уваркин и нормировщик Павел Тихомиров, и тоже с лопатами.

Костя просыпался и таращился в сизое предрассветное окно, переживая последний сон, как вчерашнюю явь. Но рядом посапывал молодой специалист Славка Вихров, и на столе подле него, тускло отсвечивая, лежал великолепный горный компас техника. А под раскладушкой самого Кости ждал своего часа его шанцевый инструмент — лопата и тяжеленный бур.

Все правильно, говорил себе Костя. С семи лет все решали за него. «Мальчик будет музыкантом», — и в доме появилось пианино. А по нему — так век бы его не бывало, этого инструмента. Только бы поковыряться в куче разбитой взрывом породы, из которой квасцовыми сколами гляделись наружу ребристые хрупкие карандашики бирюзового берилла. Отсвет от него на ладошке зеленовато-палевый, теплый, а на ощупь сам кристалл холодный, даже если стоит лето, жара — вечно же был в земле.

С прииска уехали в город, а берилл не забывался. Играл Костя все бойчее, делал, говорили, успехи, а хотелось бы ему всю эту музыку променять на один счастливый миг — глянуть хотя бы краем глаза на ту горушку в багульнике, в развороченном боку которой небось и по сию пору находят бирюзовые кристаллы.

«Поздновато, сынок, надумал, — сокрушенно качал головой отец. — Да что теперь делать!»

И вот он здесь, не так далеко от дома, как хотелось: последняя уступка матери. И на нем пахнущий свежей тканью энцефалитник. А под раскладушкой — лопата, штыковая, тоже новая, которой и предстояло одолеть гору его детской мечты.

Только гору ли? За те несколько дней, что он здесь, ему показалось — в партии жизнь какая-то сонная, непонятно, для чего здесь собрались люди и какую пользу геологии они собираются принести. Даже начальник Уваркин и нормировщик Тихомиров только об огородах своих да о яйценосности кур и рассуждают. Из всей шатии-братии разве что трое и заняты настоящей работой — бурмастер Чекунов, рабочий Данилов и кто-то из местных, деревенских.

Однако — настоящей ли? Позавчера на рассвете его разбудил шум лопатниковского «газона» на хоздворе. Не поленился, выбрался из мешка и выглянул в окно. Бурмастер Чекунов — или, как его здесь все зовут, Фролка-капитан, — без лишнего шума впихивал в кузов буровые штанги. Чекунову помогал здоровяк Илья Данилов.

«Что это они затевают?» — подумал Костя и вышел к ним во двор.

— Айда с нами, музыкант! — весело позвал Чекунов. — За пару дней полста рублей будешь иметь. А то у нас все равно третьего постоянного нету: прийдут — уйдут, как туристы.

— Гм… Так вы это бурить собрались?

— А то куда!

— А я слыхал — запрещено ручное бурение.

Донельзя удивленный Чекунов, уже влезая в кабину, беззлобно ругнулся.

— Ты смотри-ка, Илья, чего придумал этот маэстрик. Да он просто философ, а? Он, видите ли, знает, а я, буровой мастер, выходит, не в курсе дела.

— Я видел приказ, — торопясь, что ему не поверят и уедут со двора, сказал Костя, — на беленькой бумажке, а внизу печать.

— На беленькой? И печать, говоришь, внизу? — Фролка засмеялся, но все же покосился на коттедж Уваркина. — Слушай, музыкант… Мы одной с тобой масти. Рыжие-красные, люди опасные. Поехали, пока я не передумал.

— А как же приказ…

Фролка терял терпение:

— Заладил! Типун тебе на язык… Если даже он и есть, так ведь это же пока на бумаге! На беленькой, сам говоришь. Для Уваркина с Лилявским приказ. А как до меня дойдет — так я им пару скважин успею навертеть: знай раскошеливайся! У меня нынче гравий пойдет, места я те знаю, а он высокой категории. Айда, говорю, с нами. Серьезно и авторитетно тебя приглашаю, — как бы даже проникновенно сказал Фрол, — ты хоть и тощий, а — двужильный, видать. И песни петь нам будешь. Ну! Кумекай же быстро, черт жердявый! А то как бы Уваркин глаза не продрал — остановит еще, чего доброго, придет дурь в голову.

— А польза от этих скважин будет ли? — Костя словно прикидывал, а не поехать ли впрямь. — Я слыхал, висячие они, не добуриваетесь вы до коренных пород.

Чекунов сквозь прищур посмотрел на него и, улыбнувшись как-то непонятно, захлопнул дверцу.

Подпрыгивая на кочках, машина выехала со двора. Илья отрешенно сидел в кузове на мешке с хлебом и покуривал. Помахал Косте рукой.

А сегодня, сутки спустя, они с Андреем видели результаты этого бурения. Все пущено на самотек: ни задания на скважину, ни ориентировочного разреза по профилю. Мастер бурит вслепую. И скважину закладывали, видимо, наобум, где удобнее было подъехать.

Сам Костя не о многом бы догадался — кое о чем он читал, верно, но вся эта картина стала ясна из тихой воркотни Андрея.

А почему бы прямо там, на скважине, не сказать обо всем этом тому же Лилявскому? Касается это его или нет, как начальника съемочного отряда? Это же пустая работа, выброшенные на ветер деньги, — хотя соответствующие цифры в плановом отчете Уваркина и набегут, ясное дело.

Промолчал Андрей. Только о самой точке заложения скважины и сказал несколько слов — и то как бы самому себе. И теперь — идет и молчит. Раза два, ни слова не говоря, выхватывал у него лопату и делал закопушку — иловатая болотная глинка. Синяя, с запахом тухлых яиц. Ничего, запашистый минерал — ни с чем другим не перепутаешь.