Переживая заново это дневное свое открытие, еще более опустошающе тягостное по глухой ночи, Уваркин тем более обрадовался резкому внезапному свету, полоснувшему густую, замешенную на дожде, темень.
— Едут! — вырвалось у Лизки, она грохнула отодвигаемым стулом, но Уваркин опередил ее, догадался, выдохнул:
— Свет не вздумай включать, дура!
Дядя убежал, наказав:
— Сиди! Завтра с тобой поговорю, полуночница!
Осталась. Конечно, не бежать же и ей средь ночи навстречу этим съемщикам, этого еще не хватало. Кто они ей, в самом-то деле? Ну, не спала — тоже, как и дядя, все глаза просмотрела, уставившись на пузырящийся дождем хоздвор; но это и любой бы так: ведь уже давно за полночь, а людей все нет; дорога, говорят, на эту Чоусму еще та — Фролка Чекунов шутил, что дорогу эту сам черт проложил к себе в ад, да не выдержал ее колдобин, отказался, уступил, мол, нам, грешным.
Дорога дорогой, но и Лопатников тоже от черта достался — она здесь уже почти неделю, а трезвым его и не видала. А как он к своей жене относится… «Разговорчики!» Как будто она солдат, хотя и сторожиха. Честное слово, обидно за женщину. Неужели нельзя на место поставить? Тот же Фролка смеется: «Погоди, Лизка, тебе еще не такой достанется! Раз в городе жениха не нашла — губой не верти, здесь и вовсе выбора нет!»
Странные рассуждения, вот уж странные. Будто она за женихом сюда приехала.
Она и не собиралась ни в какую экспедицию. В апреле нагрянул в гости Евгений Иванович: «Хватит киснуть в городе, племянница! Успеешь еще нанюхаться больничного духу, воспользуйся моментом, пока твой дядя у руля: обещаю тебе настоящий курорт с сохранением заработной платы».
Усмехнулась: «Все лето на курорте — это скучно, дядя. Правда, коллектив в нашей больничке не ахти какой, почти сплошь старики, но все-таки не чувствуешь себя транзитным пассажиром. А у вас там что: тишь да гладь — божья благодать?»
Дядя вскинулся, насулил ей с три короба: жизнь в партии бьет ключом, поезжай, глянь на настоящие дела — собираемся наступать на болота, раскроем их вековые секреты, одолеем, осушим!
Дядя всегда так — при случае становится многоречив. Да и надоело, видимо, старику быть одному — все, мол, близкая душа будет рядом.
Подумалось тогда ей: а и в самом деле! Больница от нее никуда не денется, а второго случая посмотреть настоящую жизнь, может, и не будет. Долго ли ей в девятнадцать лет собраться в дорогу?
Прикатила, Перед самыми праздниками, Дядя с нормировщиком огороды копают, насесты для кур строят, а по хоздвору одиноко разгуливает с ружьем за плечами молодая, но крайне разбитная сторожиха Лопатничиха.
Укорила дядю: «Где же передовая работа, которую вы так ярко расписали мне?»
Похохотал Евгений Иванович: «Ай, племянница, наивный ты человек! Сразу на трудовую вахту хочется встать! Ну, погоди вот малость: скоро понаедут в партию орлы, один другого крылатее, они тебя закружат — про дела забудешь!»
Какие уж там орлы, подумала. Как этот огородник Павел?
Но в тот же день, к удивлению самого дяди, заявились в партию сразу двое — техник Славка вернулся с отгулов и с ним новенький — Костя-музыкант. С порога сделали заявление: «Нельзя ли, минуя праздничную остановку, приступить к исполнению обязанностей геологов?» А Славка еще и от себя добавил: «Рвусь в тайгу, просто сплю и вижу маршрут по тайге, по болотам, чтобы с компасом и картой!»
Дядя подмигнул ей: видала?
И впрямь орлы…
За праздники перезнакомились, ребята прихватили с собой и бутылку коньяку, в душе сожалея, вероятно, что не нашли спирта — атрибута таежной жизни. Кое-как за два вечера управились они с коньяком. Все праздники бутылка простояла на столе, в большущем чайнике, скрытно от глаз частенько наведывавшихся Евгения Ивановича и сторожихи, которым бы ребята с удовольствием выпоили этот коньяк, потому что, как бы они ни маскировались, для них это зелье было все равно что касторка, но форс новоявленные романтики держали как заправские таежные волки.
Словом, смех и грех с этими двумя орлами.
Потом прилетели еще два, поодиночке, правда, — этот странно ушедший в себя парень и чересчур уж броский и веселый Роман. «Не знаю, не знаю почему, на севере живу, а не в Крыму…»
Про Романа и вспоминать неохота, ей такие орлы в парке Сокольники на танцах в свое время надоели, а вот Андрей ни на кого из прежних знакомых не похож.
Для дяди свет клином сошелся на анкете. Кто-то сказал ему по телефону из Каменева, что Званцев якобы сидел за что-то, и Андрей теперь для него человек с порчей, такие, мол, только и умеют, что воду мутить.
А если попробовать понять человека? Ведь сразу же видно: не мазурик или пьяница, не какой-нибудь конторский приписчик, вроде Павла-нормировщика. Значит, не могло ли случиться, что и пострадал человек за горячность чистой души?
В этой своей мысли убедилась еще вчера, когда он спокойными, вроде бы нечаянными, репликами сбил всю спесь с пижонистого Романа. В первый же день знакомства, — на такое не всякий способен. Вон Славка-чижик: уже и заподлаживался к молодому начальнику, уже и неприятен этой слепой угодливостью. Музыкант Костя — тот не в пример Славке прямодушен и независим, но ой как ему не хватает спокойной зрелости Андрея, хотя по виду они почти ровесники.
Ах, если бы оттаял немного человек, поверил бы, что есть, есть души, которые отражают принятое добро, усиливая его многократно!
Сидеть сложа руки она не будет. Мало ли что дяде хочется! Раз уж она здесь, в партии, — она теперь станет неотступно следовать за этим человеком, поедет в отряд, на съемку, упросит взять ее с собой в маршрут, — пусть думают о ней что хотят!
Лиза накинула на голову дядин дождевик, вышла на улицу. Во всей округе светилось одно окошко.
Дядя в лабораторные мензурки спирт разливал, бодрился по-молодецки:
— А ну, давайте, ребятки, дерябнем с устатку!
А они, за исключением Романа, были мокрым-мокрешеньки, хоть выжми. Прополоскало… Даже Славка не хорохорился, не подмигнул ей, как обычно, нахохлился, словно мокрый кочет.
Сухонький Роман — он же в кабине сидел и не подумал поменяться с кем-нибудь местами! — облюбовал стол Евгения Ивановича в переднем углу. Одним глазом насмешливо за Уваркиным наблюдает, другим — на ребят по-хозяйски посматривает. Славка напротив Романа устроился за столом секретарь-машинистки, сонно клюет носом; Костя бочком примостился на подоконник, на коленях какой-то нелепый букет, а глаза — ку просто шальные; и этот забавный Илья Данилов, напарник Фролкин, тоже здесь, массивно громоздился на длинной лавке для собраний — возле стены, у порога, И ему поднес дядя:
— Держи, держи, Илюха! Говоришь, на съемку потянуло? Чего с Фролкой-то не поделили? Молчу-молчу, об этом потом…
На Андрея вдруг и глаза поднять ей не просто стало, будто он уже обо всем знает — и о том, что она вот не спала, беспокоилась, о нем думала, и о том, что решила правдой-неправдой ехать с отрядом на Чоусму, на все лето.
Но, и не глядя, она видела его — сидел у шкафа. На вьючном ящике. И вдруг ей показалось, что он сморит на нее с усмешкой!
Залилась краской и быстро глянула на него. Он сидел с полуприкрытыми глазами. Такой же прополосканный дождем.. Уставился в темное, слезящееся окно.
— Лизка! — шумнул на нее дядя, заметив в дверях. — Загляни-ка в чайник — есть ли вода? Для разбавления градусов, ежели кто желает. — Дядя всех обошел и себе в мензурку налил — тютелька в тютельку получилось, на дне банки ни капли не осталось. — Ты помнишь, Роман, как попервости ты хватанул неразбавленного, и задохнулся, и заперхал! — Дядя сегодня ну прямо на глазах у всех тает. Что же это с ним-то стряслось? Тоже сидел ждал почти до двух часов, вот-вот светать начнет, а он, как молодой, разошелся. Это на него не похоже.
Она прислонилась к косяку, дядя какую-то речь начал, а она стояла и смотрела на Андрея. Это казалось ей теперь естественным. Вот она стоит и смотрит на него, и пусть все видят, что она стоит и смотрит, и она будет смотреть до тех пор, пока он не почувствует и не взглянет на нее, — когда дядя ее окликнул, назвав по имени, он не шевельнулся, не дрогнул хоть слабо, еле бы приметно, может, и впрямь не слышал или не дошло до него, кто это — Лиза.