VIII

По делам завода Рулеву надо было увидеться с управляющим бумажной фабрики. По этому обстоятельству он сошелся с Вальтером.

В обширной кладовой, где на полках была навалена разных сортов бумага, где стояли сундуки, шкафы, у стола сидел высокий молодой человек, носивший бороду, заплатанные сапоги и довольно потертое платье. Он выдавал жалованье фабричным рабочим, конторщикам и приказчикам. Это и был Вальтер. Когда пришел Рулев, Вальтер покуривал сигару и отсчитывал деньги поодиночке входившим в кладовую рабочим.

– Что вам угодно? – спросил он, приподнимаясь при входе Рулева.

– Я имею поручение переговорить с вами, – сказал Рулев. – Мне кажется, вам лучше кончить ваше занятие, и тогда уже я передам вам мое поручение.

– Как знаете, – заметил Вальтер и опять сел к столу.

Рабочие один за другим приходили и уходили. Вальтер молча отдавал деньги, предлагал книгу, где получивший расписывался или ставил кресты, и, покуривая, ожидал следующего. Пришел, наконец, какой-то бледный и оборванный юноша.

– Четверг и пятницу не работал? – спросил Вальтер.

– Болен был, – отвечал рабочий.

– Знаю. По шестнадцати копеек за день – за два дня тридцать две копейки – остается получить четыре рубля шестьдесят восемь копеек.

Рабочий закашлялся.

– В этом ты и домой пойдешь? – тихо и угрюмо спросил Вальтер, взглянув на изорванную рубаху рабочего.

– В этом, – отвечал тот.

– Недолго проработаешь, – заметил управляющий. – Не умеешь жить, – продолжал он тихо. – Вас, рабочих, здесь тридцать человек… Следует держать одну квартиру и иметь общие харчи, а деньги держать в артели; тогда и пропьешь немного, да и на одежду останется.

Рабочий молчал.

Вальтер отдал ему деньги и встал.

– Здоровье у тебя плохое, – тихо продолжал он: – пить, я знаю, не бросишь, – значит, не сегодня, так завтра можешь в самом деле сильно заболеть… Что тогда будет? – спросил он, становясь лицом к лицу перед рабочим.

– Ничего не поделаешь, – угрюмо отвечал рабочий.

– А вот посмотрим, – сказал Вальтер, запирая кассу. – Завтра я переговорю с другими… Совет, разумеется, советом, а там уж делайте, как сами знаете…

Затем Вальтер обратился к Рулеву.

– Фамилия ваша мне положительно знакома, – сказал он, когда Рулев передал ему все, что нужно было: – да и лицо кажется знакомым. Где вы были лет… восемь назад?..

Рулев назвал школу.

– Я был в тех местах, – сказал Вальтер задумчиво… – и там должен был вас видеть.

Вальтер предложил Рулеву курить и заговорил о школе, в которой был Рулев. Оказалось, что и он был в этой же самой школе. Оттуда его выгнали в кантонисты; из кантонистов Вальтер бежал, как необыкновенно гибкий и ловкий юноша попал в труппу вольтижеров, ехавших в Валахию, и через несколько лет вернулся в Россию Вальтером и немцем, хотя был такой же русский, как Рулев или Скрыпников. Разговор незаметно перешел в минорный тон.

О прошедших молодых годах мы вспоминаем с тоской потому, мне кажется, что в те годы были свежие силы, иные стремления и планы, большею частью не осуществившиеся потом, и нам жаль становится сил и времени, растраченных большею частью даром. Вальтеру же, кроме того, вспомнилось много нравственной и физической ломки… Затем Рулев заговорил о рабочих. Вальтер знал их так же хорошо, как если бы с детства жил с ними вместе. Злость и горечь так и слышались в каждом его слове…

– Горько жить с этим народом… Злость берет, – повторял он несколько раз.

Рулев не переставал расспрашивать, а Вальтер делался все разговорчивее.

– Послушайте, – сказал он наконец, остановившись перед Рулевым… – Если вы не заняты и интересуетесь здешним рабочим народом – пойдемте ко мне…

– Пойдемте, – сказал Рулев.

IX

Они пошли вдоль берега реки. Небо закрыли грязные тучи; над рекой стоял тяжелый, наводящий тоску туман; в тумане медленно двигались по реке барки и точно за запотевшим стеклом мелькали на них огни, разведенные для ужина. На толстых бревнах, лежавших у берега реки, спал мальчик, известный между уличными ребятишками под именем Миши-щепочника. Между бревнами щели, и в них блестит вода и плавится рыба; бревна густо охватило туманом и сыростью, а мальчик спрятал свое лицо в картуз и спит – не слышит ни сырости, ни дождя. И видит он во сне, что по плечам у него машут длинные, легкие крылья; тихий ветерок и веянье воздуха от быстрого полета охватывают его тело прохладой. Видит Миша, что он летит высоко над землей – над реками, зелеными лесами, озерами и полями. Видит он внизу светлую реку, извивающуюся между зеленых лугов, поросшую камышом, окруженную зеленою, сочною травою поемных лугов; но лучше всего Мише то, что над этой рекой ему свободно и легко дышится, так хорошо и свободно, как никогда не дышалось во всю его коротенькую жизнь.

Миша просыпается и, охватив колени руками, садится на бревна. Грудь у него болит, рубашка промокла, а кашель так и мучит его худенькую грудь. А воздух становится все сырее, в тумане всюду зажигаются красноватые огни; у мальчика сильно болит грудь, и с тоской он опять прилегает к бревнам. В это время перед ним останавливаются мимоходом наши друзья: Вальтер и Рулев.

– Отчего ты не идешь домой? – спрашивает Вальтер.

– Куда мне идти домой? – в свою очередь спрашивает Миша.

– Где твой отец?

– Не знаю…

– А мать?

– И мати не знаю, – отвечает равнодушно Миша – и в самом деле не знает.

– У кого ты живешь? – спрашивает ласково Вальтер.

– Жил я у дедушки-рыбака; потом жил у дедушки-нищего. Только дедушка-рыбак умер, а дедушку-нищего взяли в тюрьму. Не у кого мне и жить теперь, – равнодушно прибавляет Миша.

– Пойдем со мной, – говорит ему ласково Вальтер.

Миша оставляет свое неприглядное помещение и плетется за Вальтером и Рулевым, скорчившись всеми своими худенькими членами. Вальтер и Рулев идут быстро, разговаривая о рабочих и их детях, о мещанах и крестьянах. Моросит дождь, а кашель терзает впалую грудь Миши.

– У тебя грудь болит? – спрашивает Рулев, беря его за грудь.

– Грудь болит, – отвечает Миша.

Наконец пришли в квартиру Вальтера. Вальтер зажигает свечу.

– Устал? – спрашивает он.

– Устал, – отвечает Миша.

– Разденься и надень вот это, – говорит опять Вальтер, подавая ему теплый полушубок. – Если ты не наденешь сухое платье, ты, может быть, простудишься и заболеешь. Видишь, твоя рубашка так и льнет к телу.

– Я и так болен, – говорит мальчик.

– Заболеешь больше.

– И умру?

– Может быть, и умрешь…

Мальчик улыбается. Он начинает думать, что давно знал Вальтера и даже давно любил его.

– Тебе не хорошо жить?

– Не хорошо, не хорошо… Грудь болит, сыро, холодно, – бормочет Миша и опускает голову, точно слушая, что у него в сердце делается.

– Ну, давай пить чай, – согреешься.

– Давай.

Миша уселся перед столом, облокотился на него, положил щеку на ладонь и пристально смотрит на Вальтера. Лицо мальчика бледно, руки тоненькие, худые, грудь вогнута.

– Зачем ты привел меня сюда? – спрашивает он потом.

– Затем, что мне тебя жаль, – отвечает Вальтер.

– Жаль, что я маленький, грудь у меня болит и негде мне жить? – спрашивает мальчик.

– Да.

– Ты, верно, добрый?

– Нет, я злой… Мне все равно – будешь ли ты у меня или нет, а тебе от этого лучше…

– Тебе все одно?

– Все одно.

Мальчик жадно пьет горячий ароматный чай, и щеки у него вспыхнули румянцем, глаза засветились. Рулев и Вальтер говорят что-то на непонятном ему языке, и говорят как братья: лица у обоих светлые, добрые и откровенные; иногда только у Вальтера брови сдвигаются. Рулев, напротив, все спокойный и серьезный, скажет несколько слов и опять задумается. Мише сильно хотелось бы знать, о чем они говорят, но не понять никогда ему этих речей.