Лакей подлил шампанского, и Беженцев, без жажды и ощущая в себе только разгорающееся пламя творчества, лениво провел губами по краям стекла.

Холодно и жжет… Это хорошо: холодный огонь и горячий лед…

«И это я опишу»…

Весело бежали по клеткам мозга образы и тени. Плыли красивые слова. Музыкой звучали сравнения…

— Это будет поэма. Поэма вина и ласки… Ласкового вина и пьянеющей ласки.

— О чем вы думаете, Эдвард?

Беженцев посмотрел на Ольгу долгим, недоумевающим взглядом.

— Сойдите на землю, Эдвард.

Писатель проснулся — как жаль прогонять настроение! — и засмеялся тягуче и принужденно. И, протягивая бокал, сказал, точно пропел:

— Выпьемте за мой сон.

— Пью, — тоже поет красивый голос. — Значит, Эдвард, вы спустились с неба на землю?

Да, теперь он, конечно, на земле. И отчетливо сейчас вспомнил, что только сегодня на обеде у Курчениновых все условились называть его «Эдвард», потому что дамы нашли его имя «Евтихий» слишком вульгарным для певца женской любви.

Да, он на земле. И видит пред собой глаза Ольги, такие открытые, прозрачно-голубые, как весеннее, влюбленное в солнце, небо.

И рядом — милый вахлак Петенька, его товарищ по университету и муж Ольги.

И скатерть в пятнах. Пролитое вино… Смятые цветы, небрежно брошенные в вазу с фруктами… И подобострастные лица лакеев…

— Расскажите ваш сон, Эдвард.

«Такие глаза были только у Дианы», — подумал Беженцев, и тотчас мягко и по-модному певуче стал декламировать:

— И вам снилась Аннабель Ли?

— Моя Аннабель Ли, Ольга Дмитриевна, — отвечал ей задумчиво Беженцев, глядя куда-то далеко пред собой.

Беженцев приехал только на день в Москву. Но остался из-за Ольги.

Курченинова он случайно встретил за завтраком в «Метрополе», и старые товарищи сделались неразлучными. Курченинов из ресторана отвез Беженцева к себе, и Беженцев в первый же момент встречи с Ольгой понял, что он должен остаться и изучить этот «интересный тип».

Много, много видел уже их Беженцев. Много перечувствовал, но еще больше изучил. Сейчас на сердце пришла новая полоса. Повеяло холодком. Перестали нравиться все красивые, манящие, обещающие женщины… Перестали волновать острые искры влюбляющихся глаз. Вспышки стыдливого румянца, за которым так бесстыдно таилась жгучая страсть. Неожиданные зовы случайно встретившейся души, искавшей в мгновенье ощущений вечности.

Все это пережито, изжито, — несмотря на молодость. Усталое сердце вносит в память только холодные наблюдения. Отмечает их, регистрирует. У жизни берется художественный материал. И богатая жизнь не скупится и посылает талантливому писателю, точно из рога изобилия, и красивые образы, и красивые, нужные краски.

Усердно работая, он, в минуты отдыха, благодарил свое прошлое за то, что оно было таким многообразным и многокрасочным. Благодарил всех, кто давал ему радости и муки. Благодарил трагедии своего сердца и вечную печаль своей души…

Все хорошо. Все для счастья людей. Все для творчества — единственно верной и прочной радости жизни.

И к Ольге поэтому Беженцев подошел холодно и настороженно. Он будет только изучать эту женщину с небесными глазами. Проникнет, точно ножом оператора, в ее душу, вскроет ее сердце и, как поэт, воспоет ее лучезарную красоту. Он — признанный талант и поэт души современной женщины…

Но Ольга Дмитриевна замкнулась сразу. Инстинктом женщины она тотчас распознала эту искусственную остроту взгляда Беженцева, эти постоянные наводящие вопросы, щегольство софизмами и парадоксами, чтобы вызвать на откровенный спор, который так легко обнажает душу.

И, замкнувшись сразу, она дразнила нетерпение Беженцева и заставляла его страдать своей неуловимостью.

Никогда с ним этого не бывало до сих пор. Он шел смело и открыто навстречу своим победам. Женщин он знал. Какой-то автоматической работой мозга он умел менять все свои «системы» и «методы» в отношениях к женщинам, и много ли душ осталось нераскрытыми пред ним? Мало ли в его дневниках записано признаний и исповедей, которые давали ему канву для таких блестящих психологических романов.

А эта женщина стоит пред ним загадкой. Прекрасной, но слишком строгой. Интересной, но слишком недоступной. И нет на ее лице тех теней скорби, которые так легко уловить у большинства женщин и которые, точно ключом, раскрывали потом ее сердце, если только умело подойти к нему.

И ни разу Беженцеву не удавалось остаться с Ольгой наедине. Очень просто и тактично она устраняла ненужный ей «tête â tête», и Беженцеву приходилось удивляться той грациозной ловкости, точно у кошечки, с какой она обманывала его ожидания.

На сердце у него все же было холодно. Влекло Беженцева к этой женщине. Но влекло не как к женщине, а как к тайне, еще неузнанной, но большой и значительной. Как к тайне которая драгоценнее разгаданного.

И вот сегодня последняя ставка.

Беженцев отлично знает, как помогает в таких положениях шампанское. Он ловил себя даже на циничных признаниях, он — совсем не циник, а только искатель художественного материала в жизни.

И сегодняшняя пирушка в загородном ресторане явилась результатом его настойчивых и страстных усилий, пред которыми уступила и Ольга. Беженцев убедил ехать за город на тройках и обещал Курчениновым очень интересовавший их «трюк»: на заданную тему сымпровизировать небольшую новеллу под аккомпанемент любого романса цыганского хора.

Смутно отдавал себе отчет в своем обещании Беженцев. Но, как отчаянный и зарвавшийся азартный игрок, он шел «ва-банк» во имя только одной, вечно оправдывавшейся для него истины, что — «счастье за смелым».

Но пирушка клеилась плохо. Было мало их — трое всего. И было так добродетельно и скучно. И вино мало туманило головы. И музыка не подымала настроения. И женщины на этом рынке женского тела не дразнили, не манили, не заставляли ощущать эту сладостную жуть открыто продававшихся возможностей минутного счастья.

Беженцев злился на себя, на Ольгу, на этого простоватого вахлака Петрушу, которому везло удивительно в жизни, при полной его бездарности. Везло в адвокатской практике. Везло в любви. Везло в семейной жизни.

И Беженцев, по своему обыкновению, взял себя в руки, настроил свои мысли на другой лад. Как упругой пружиной, он придавил в мозгу все ощущения данной минуты и заставил себя унестись в те предтворческие сферы, когда ум напряженно работает в поисках красивых художественных созвучий и новых реальных наитий.

И это ему удалось.

Так отчетливо, так ясно теперь все стало.

Новая тема… Новое настроение.

На рынок любви судьба выбросила юную чистую душу, вложенную в юное прекрасное тело. Тело было продано. Осталась чистая душа. Она тоскует на рынке любви. Среди музыки, смеха, веселья, красивого, но постоянного опьянения, тоскует красивая, юная душа, и каждый миг жизни ее есть вечное страдание. Но душа не умирает. В ней живет одно светлое начало. Не надежда, не порывы, не вера. Живет в ней красота.

А красота бессмертна. Ничто не может ее уничтожить, растоптать, обратить в прах.

И в юной душе, как в храме красоты, каждый день жизнь поет свои победные гимны.

И, как Мария Магдалина, как Мария Египетская, юная красавица на рынке женского тела продававшаяся, отдававшаяся и растленная, все же бережет в себе божественное начало жизни. И побеждает.

Голос Ольги вывел его из сладкого раздумья.

И проснулась жизнь. Проснулись забытые мгновенья. Проснулась та тягостная забота, которая легла почему-то на плечи Беженцева.

И, почти злой, Беженцев встал. Ему было досадно на себя. Зачем он читал эти стихи такой большой интимной красоты?