— Когда же вы решили убить Долидзе?

— Двенадцатого октября, когда узнал, что он посягает на Веру. Ему было мало моих орденов и медалей, моего дома, моей жизни, наконец. Ему захотелось еще и Веры — моей последней надежды. В тот день он пришел ко мне с требованием отступиться от Веры, напомнив об оказанных мне услугах. Это было двенадцатого октября в пятнадцать минут третьего. Сирадзе задумался. — А ведь, наверно, не случайно, что все произошло на Кецховели. Нет, не случайно. Его жизнь процветала, как некогда эта улица, и сгорела так же — в одно мгновение, превратилась в пожарище…

После того как Сирадзе был взят под стражу, я потребовал от Заридзе немедленно отменить постановление о невыезде Давиташвили и снять с него обвинение.

— Если вы не сделаете этого, я сейчас же дам в Тбилиси спецсообщение о том, что по одному делу вы одновременно обвиняете двоих. О, у нас же еще вчера был и третий — Багирян!

В горячке расследования я совсем забыл о Багиряне. Что с ним? Удалось ли ему вырваться из рук Расулова?

— Но в действиях Давиташвили есть состав преступления, — сказал Заридзе, имея в виду фиктивную справку, приобщенную к делу.

— Это не основание даже для подписки о невыезде. Выделите дело Давиташвили в отдельное производство.

— Хорошая мысль.

Заридзе сел писать постановление — последнее в должности прокурора. Я был уверен, что оно будет последним. Я собирался нанести визит прокурору республики.

На улице я снова вспомнил о Багиряне. Теперь он мог спокойно вернуться домой, если Расулов… Я даже думать боялся об этом. Я решил заехать по дороге в Тбилиси к Зейнаб.

Элиава настаивал, чтобы я провел вечер с ним, а уехал утром. У меня же было одно желание — поскорее оказаться дома. А мне еще предстояло полдня провести в Тбилиси.

Я надеялся успеть на последний рейс самолета и стал прощаться.

Все то время, пока мы говорили, меня мучило ощущение, что я о чем-то забыл. Я силился вспомнить и не мог.

Лишь в дверях я вспомнил, что хотел порекомендовать капитана Абулаву. Но то было два дня назад.

Я нерешительно остановился.

— Ну что, передумал? Остаешься? — сказал Элиава.

— А капитан Абулава будет неплохим начальником горотдела.

— А ты, я вижу, не меняешься.

— Помнится, в первый день ты был иного мнения.

— Первое впечатление бывает обманчивым.

— Ну так как с Абулавой?

— Твое мнение будет учтено при обсуждении его кандидатуры. Тебя не смущает такой, почти официальный, ответ? — Элиава улыбался.

— Нисколько. Жду в Москве. Привет! — Я закрыл за собой дверь.

…Около машины меня дожидался капитан Абулава. Он все-таки вернулся, хотя и опоздал. Я ведь хотел, чтобы убийцу задержал он…

— Я все знаю, — сказал Абулава.

— Садитесь в машину. Доброшу вас до горотдела.

— Вам же не по пути. — Абулава сел в машину.

Я не стал говорить, что горотдел находится на полдороге к дому Багиряна.

Мы молча доехали до горотдела.

Капитан вышел из машины. Я тоже вышел.

— Прощайте, капитан. — Я протянул руку.

Абулава крепко пожал ее и, резко повернувшись, стал подниматься по лестнице.

— Капитан, — позвал я. У меня неожиданно возникло желание предложить ему поехать со мной к Зейнаб. Он обернулся.

В это время издали кто-то крикнул:

— Товарищ майор!

В конце улицы я увидел Саркиса Багиряна.

— Товарищ майор! Это я — Саркис! — крикнул он и побежал ко мне.

— Знает, когда возвращаться, — сказал Абулава.

— Нет, — сказал я. — Он возвратился бы раньше, если бы ему удалось.

— Почему вы так думаете?

— Он же не знает об аресте убийцы и бежит не к себе домой, а к вам.

— К вам, товарищ майор.

Ну и хорошо, подумал я.

Заходящее солнце выстелило улицу светом, и казалось, что Багирян летит над мостовой.

Прекрасно, когда бегут к тебе, а не от тебя, особенно если ты инспектор уголовного розыска.

ЗАТЯНУТЫЙ УЗЕЛ

ГЛАВА 1

Отсюда, из соседнего дома, в бинокль его видно было хорошо.

— Ну что, висит? — спросил хозяин квартиры.

Мужчина лет сорока в спортивном костюме «адидас» висел под хрустальной люстрой. Грушевидные подвески касались чуть тронутых сединой волос.

— Висит, — ответил я и, вызвав по рации следователя прокуратуры, повторил: — Висит.

— Ничего себе! — сказал хозяин квартиры.

— Почему сразу не позвонили? — спросил я.

— Не было уверенности. Это вам хорошо с биноклем.

— Вы же все-таки позвонили. Что прибавило уверенности?

— День висит, другой висит. Неспроста же это. Вот и позвонил.

— Когда вы заметили, что человек висит?

— В понедельник, третьего, в начале десятого утра. Я в ночную выходил. Встал по привычке рано. Слонялся по квартире… Короче, стою у окна, курю и дом напротив от нечего делать разглядываю. Вот, думаю, понастроили дома так близко друг от друга, что раздеться догола стесняешься. Вижу — человек висит, вроде висит, а вроде и не висит. Засомневался я, значит, сильно. Пасмурно было, да и, чего греха таить, поддали мы с друзьями накануне, отправив жен с детьми на школьные каникулы в пансионат. Ну возвращаюсь из ночной — я таксистом работаю, — а он висит. Хотел позвонить в милицию, да опять, значит, засомневался. Что, если напрасно людей потревожу? У вас и без меня забот хватает. Думаю, отосплюсь и на свежий глаз еще раз взгляну. Может, и с погодой подфартит. Подфартило, как видите. Солнце с утра шпарит.

— Вы видели этого человека раньше?

— Нет, никогда не видел.

В квартире, где висел мужчина, сверкнула фотовспышка. Потом еще раз и еще… Это означало, что группа приступила к работе.

Эксперт Каневский обрабатывал замки на взломанной входной двери. Замков было четыре, два напоминали сейфовские. Замки о многом говорят. По их количеству и системам можно судить об общественном положении хозяина, его достатке и характере.

— Между прочим, дверь была заперта на защелку, — сказал Каневский, имея в виду английский замок.

«Между прочим» были словами-паразитами в его лексиконе. Нередко получалось, что даже очень важное он сообщал будто походя, именно между прочим. Я работал с Каневским больше десяти лет и знал, что просто так он ничего не говорит. Очевидно, хозяин квартиры, если, конечно, это хозяин, не покончил жизнь самоубийством, как можно было бы предположить, а впустил убийцу или убийц, ничего не подозревая. Дверь же взломали наши.

— Значит, вы постарались, — сказал я. — В отличие от вас преступники научились входить в квартиры, не взламывая двери.

Каневский выпрямился.

— Ваши шутки, между прочим, неуместны, когда рядом труп.

Я хотел заметить, что не думал шутить, но, оказывается, он не закончил.

— В начале каждого расследования вы совершаете какую-нибудь бестактность. Это недопустимо.

— Конечно, конечно, — произнес я обескураженно и направился в комнату, на пороге которой стояли понятые.

Труп уже лежал на носилках. Тошнотворный запах наполнял комнату, очевидно служившую гостиной. «Стенка» под ореховое дерево, диван-кровать с двумя креслами — одно перевернутое, журнальный стол, цветной телевизор. Дверцы «стенки» были распахнуты или плохо прикрыты, ящики выдвинуты. На паркете под люстрой остался след от ковра.

Доктор Никитин, судебно-медицинский эксперт, натягивал на пухлые руки резиновые перчатки. Это был флегматичный толстяк с ироническим выражением лица.

Следователь прокуратуры Миронова, миниатюрная женщина из тех, кого годы чуть задевают, что-то записывала в блокнот.

Рядом с празднично украшенной елкой стоял кинолог Абрамов с овчаркой. Я перехватил взгляд Абрамова. Он отрицательно покачал головой. Собака след не взяла.