— Вообще-то приходили разные люди, но чаще всех трое. Один, я уже говорила, Маркел. Другой — высокий молодой человек в очках. Довольно симпатичный. Зовут его Игорем Николаевичем. Третий весь такой заграничный, но воспитанный — не пройдет, чтобы не поздороваться. Имени его ни разу не слышала. Но в интересующие вас дни я их не видела.

— Евгения Осиповна, вы не знаете, где сейчас находится жена Олега Григорьевича? — спросила Миронова.

— Галина Ивановна с Лидочкой улетела тридцать первого декабря утром в Ленинград, погостить у матери. Надо вызвать бедняжку.

— Это мы сделаем сами. Спасибо, Евгения Осиповна. Возможно, мы еще раз потревожим вас.

Евгения Осиповна взглянула на труп и сокрушенно покачала головой.

— Не надо оставлять мужей без присмотра. Вот к чему это приводит.

— Скажите, Евгения Осиповна, Олег Григорьевич давно делал ремонт квартиры? — спросил я.

— Позапрошлой осенью, — ответила она.

— Спасибо, Евгения Осиповна, — сказала Миронова и обратилась к Хмелеву: — Проводите, пожалуйста, Евгению Осиповну.

Хмелев кивнул. Мне бы он сказал свое любимое «Понял» — дескать, понял, что его усылают продолжать опрос соседей убитого.

— Итак, судя по кровоподтеку, сопротивлялся, — сказал доктор Никитин, как только Евгения Осиповна и Хмелев ушли. — Его стукнули по голове…

— Ударили, — сказал я.

— Вы видите в этом существенную разницу? — спросил он.

— Да. Дальше, пожалуйста.

— А дальше повесили. — Он выпрямился с таким видом, словно считал свою миссию выполненной.

— Ясно, что потом повесили. Дальше, доктор, дальше, — нетерпеливо сказал я.

— Ясно? Вы отличаете посмертный характер происхождения странгуляционной борозды от прижизненного?

Он, конечно, не сомневался, что я понятия не имею о странгуляционных бороздах на шее висельников и не отличу замкнутые от незамкнутых. А мне было не до того, чтобы объяснить ему прописную истину — каждый работник МУРа разбирается в медицине не хуже среднего врача. Правда, наши знания специфические. На то мы и сотрудники правоохранительных, а не здравоохранительных органов. Очевидно, он впервые выехал с оперативной группой на место происшествия или я пришелся ему не по душе.

— Крови много, — сказал я, имея в виду кровь на голове убитого. — Рана глубокая и скорее всего смертельная.

Никитин одобрительно кивнул, как учитель нерадивому ученику.

— Но тело перемещали. На полу должны были остаться пятна крови. Не только крови, но и мочи. — Он втянул толстым носом воздух. — Мочеиспускание было обильным…

Меня снова замутило.

— На полу был ковер, — судорожно проглотив слюну, сказал я.

— Да? Ну это по вашей части.

— Когда совершено убийство? — спросила Миронова.

— Судя по трупным пятнам и степени окоченения, более двух суток назад, — ответил Никитин.

Миронова была не из тех, кого удовлетворит такой ответ.

— Более двух суток — это и трое суток и четверо, — сказала она. — Меня интересует хотя бы приблизительное время наступления смерти.

— После вскрытия получите точные данные. Нужны анализы…

— Ну да, пройдет еще двое суток, — пробормотал я.

Никитин не ответил, но мою колкость не оставил без внимания.

— По некоторым признакам — о них я не говорил, поскольку вы не специалисты, смерть наступила сорок восемь — пятьдесят пять часов назад. — Он наклонился над трупом и указал на рану в черепе. — Взгляните. И вы, товарищ майор, взгляните.

Я понял, что, если сейчас же не глотну свежего воздуха, мне станет совсем плохо. Я повернулся и пошел в кухню, встал на табурет и сунул голову в проем распахнутой форточки.

— Сергей Михайлович, что с вами? — услышал я голос Мироновой.

— Все нормально, — я спрыгнул с табурета. Не хотелось показывать женщине свою слабость.

— Вам надо в санаторий, дорогой мой, а не осматривать трупы.

За четыре года знакомства между нами установились добрые отношения. Знакомство началось с совместного расследования убийства шеф-повара ресторана. Помнится, с каким недоверием и настороженностью я встретил Миронову, первую женщину-следователя в своей практике. Мне казалось, что расследование затянется на месяцы — то у нее будет болеть ребенок, то будет хворать сама, не говоря уже о стиле допросов свидетелей и подозреваемых. А расследование заняло всего три недели. Потом было убийство актрисы…

От Мироновой приятно пахло весенними цветами. Я не любитель цветочных духов, но за окном лежал снег и потрескивал мороз. До весны было далеко.

— Франция, — сказала она, — Кристиан Диор. «Диориссимо». Василий на Новый год подарил.

Я хорошо знал Василия, ее мужа. Много лет назад, когда они только поженились, он собирался стать геологом, даже в экспедиции ходил, но Миронова убедила его, что лучшей профессии, чем следователь, нет, и они оба поступили на юридический. Он работал в главном следственном управлении на Петровке, но до сих пор придирчиво осматривал любой попавшийся под руку камень и коллекционировал минералы.

— Ксения Владимировна, убийство совершено не сорок восемь — пятьдесят пять часов назад, как утверждает Никитин, а пятьдесят девять часов назад, — сказал я.

— Почему так категорично? — спросила она.

Таксист впервые увидел из своего окна труп примерно в девять утра третьего января, а вызвал нас двое суток спустя. Разбитый будильник показывал пять минут одиннадцатого.

— Скорее всего, пятьдесят девять часов. Или плюс двенадцать часов. Но вряд ли. Этот заносчивый доктор не мог настолько ошибиться, — сказал я и протянул Мироновой молчавший будильник.

Кухня была просторной. Чехословацкий мебельный гарнитур, двухкамерный финский холодильник «Розенлев»… Для научного сотрудника, даже старшего, дороговато, подумал я. Один холодильник стоил почти две тысячи рублей… Ни на шкафах, ни на столе я не увидел ничего, что могло представлять интерес. В мойке даже грязная вилка не валялась. Я открыл дверцу навесного шкафа. На сушке стояли четыре тарелки, но ни одной рюмки.

— Что вы ищете? — спросила Миронова.

— Тряпку, чтобы вытереть табурет, — ответил я.

— Посмотрите под мойкой.

Пластмассовое ведро под мойкой оказалось стерильно чистым. В шкафу я не увидел и пустых бутылок. Может быть, Игнатов не держал в доме спиртного? Я взял с полки тряпку и протер табурет.

— Вы у нас аккуратист, — сказала Миронова. — Дома у вас, наверно, идеальный порядок. Надо полагать, что Игнатов сразу отправлял пустые бутылки в мусоропровод, а посуду мыл и тут же вытирал полотенцем. Видите полотенце? — Полотенце висело на ручке духовой дверцы газовой плиты. — Оно довольно мятое. Им пользовались не один день.

— От вас ничего не скроешь, — сказал я и открыл холодильник. На полке стояли початые бутылки лимонной водки и сухого вина «Гурджаани».

— Вы полагаете, что покойный распивал с преступниками? — спросила Миронова.

— Не исключено. Он их впустил в квартиру, ничего не подозревая. Во всяком случае, они не врывались. Иначе в коридоре остались бы следы борьбы. И крови. А в коридоре такой же идеальный порядок, как здесь, в кухне. Такое впечатление, что преступники знали, где искать ценности. Спальня ведь не тронута.

— Откуда у научного сотрудника НИИ могут быть ценности?

— Ну это уже другая тема разговора. Но ценности были, раз преступники учинили погром.

— Могли и не быть. То есть они полагали, что ценности есть, а их не оказалось. Ложная наводка.

— Тогда они перевернули бы вверх дном спальню. Вы считаете, что преступников навели?

— Пока я ничего не считаю. А может быть, это месть, инсценированная под убийство с целью ограбления?

— Да нет. Не похоже. Ценности были.

— Откуда такая уверенность?

— Двухкамерные холодильники «Розенлев» появились в продаже в Москве год назад. Стоят они почти две тысячи штука. Ремонт, мебель, холодильник, «Жигули» — и все за последние год-два? Неплохо для человека с окладом сто шестьдесят, ну от силы сто восемьдесят рублей?