— Я могу это сделать.

— Нет-нет.

Я должен был сам посетить управление. Подозрение, которое у меня возникло, еще не сформировалось в вопрос. Мне еще следовало подумать, как и о чем разговаривать в управлении.

Давиташвили теребил пуговицу на белом халате. Он никак не мог вспомнить, что читал вечером четырнадцатого октября.

— То ли Горация, то ли Аристотеля, — наконец сказал он. — Видите ли, я сразу читаю несколько книг. А какое, собственно, это имеет значение?

— Хочу выяснить, где и как вы провели время с десяти тридцати вечера до одиннадцати пятнадцати. Почему вы прервали чтение?

— Я же говорил! Пошел играть в преферанс.

— И не помните точно, когда вышли из дома?! Нормальный человек смотрит на часы и лишь тогда прерывает чтение, если он собирается куда-то идти.

— Как я могу помнить, что было четырнадцатого числа?

Этот почитатель Аристотеля и Горация, с пеной у рта разглагольствующий о чести и делящий общество на круги, вызывал у меня раздражение.

— Вы, конечно, не помните и то, где находились с половины второго до шести утра?

Он оставил в покое пуговицу и побарабанил по подлокотнику кресла.

— Я был дома, у себя дома.

— Неправда! Домой вы вернулись в шесть утра. — Я встал. — Явитесь в милицию. Повестку я пришлю.

— Видите ли, тут замешана женщина. Я обязан как мужчина оберегать ее честь. Мы с вами интеллигентные люди…

— Ну да! Я должен вас понять. Я не хочу этого понимать! За ложные показания вас привлекут к уголовной ответственности. Вы это поймите.

— Хорошо. Я все расскажу.

Допрос занял три страницы, и в нем как будто было все — почему Давиташвили отказал Долидзе в липовой справке, где он провел время с половины одиннадцатого до четверть двенадцатого и с половины второго до шести утра, — но меня не покидало ощущение недоговоренности в признаниях главного врача. Я перечитал протокол. Это ощущение усилилось.

В кабинет вошел капитан Абулава.

Я обратил внимание на то, что капитан не постучался, как обычно, но не придал этому значения. Я был слишком поглощен протоколом.

— Знаете, где Давиташвили находился с половины одиннадцатого до четверть двенадцатого? — сказал я. — В городском саду. В это время в саду, конечно, никого не было. Ни одного свидетеля! Утверждает, что сидел на скамейке поближе к улице, чуть ли не на той скамейке, на которой я сидел с Ворониной, и поджидал Долидзе. Хотел уговорить его купить липовую справку за полторы тысячи. Но не дождался. Очевидно, говорит, Долидзе прошел по другой улице. Я изучил маршрут. Вполне возможно. А с половины второго до шести утра он был у любовницы. Вот почитайте протокол.

Капитан уткнулся в протокол. Не отрываясь от чтения, он произнес:

— Галактион купил дом.

Георгий Долидзе все отрицал.

Я не хотел подводить Манану. Поэтому половина газеты «Вечерний Тбилиси» на допросе не фигурировала.

— Слушайте, Георгий, — обратился я к младшему Долидзе. — Ваш брат, судя по всему, человек обеспеченный. Но вы-то ради чего отказываетесь от тридцати тысяч?

— Каких тридцати тысяч? Не знаю я ни о каких тридцати тысячах. Не знаю!

— Ладно! Так и запишем. Учтите, мы найдем деньги, принадлежавшие вашему отцу, а у нас есть доказательство, что они принадлежали ему, именно ему. Что тогда?

Георгий облизнул пересохшие губы. Тридцать тысяч были очень крупной суммой не только для меня, но и для него, привыкшего к роскоши.

— Вы гарантируете, что я получу эти деньги? — спросил он.

— Никаких гарантий! Гарантирует сберкасса, — сказал я.

— Тогда я ничего не знаю.

— Дурак! — не выдержал капитан Абулава. — Тогда ты наверняка потерял деньги!

Георгий заколебался. Соблазн был велик, и он взял верх.

— Пишите, — сказал Георгий.

На улице Кецховели рабочие укладывали в траншею трубу.

Мы подошли к очерченному мелом силуэту трупа. Чугунная крышка плотно сидела в пазу, но капитан Абулава заметил:

— Крышку кто-то открывал.

У него был наметанный глаз. Я все больше убеждался в остроте зрения капитана, не только физического.

— Я ее недавно открывал. — Железным прутом я подцепил крышку.

Из колодца вырвался затхлый влажный воздух. Трубы в нем и кирпичная кладка жирно блестели в темноте.

— Я думал, это канализационный колодец, — сказал Абулава.

Я тоже так думал до тех пор, пока настойчивость, с которой патологоанатом утверждал, будто смерть Долидзе наступила между часом и двумя, не навела на мысль, что убийца не случайно перетащил труп.

— Здесь проходит труба, по которой в гостиницу подается горячая вода. Когда произошла авария и залило колодец, температура воды достигала 86 градусов. Аварию ликвидировали четырнадцатого поздно вечером. Так что крышка за сутки прогрелась основательно. К тому же температура воздуха в ту ночь в Натли не опускалась ниже шестнадцати градусов. Я проверял. Теперь улавливаете, почему убийца перетащил труп? Убийца знал, что труп будет остывать медленнее, чем в естественных условиях. Понимаете? Знал.

Вечером мы сидели у меня в номере. Я ждал телефонного звонка из Москвы.

— Товарищ майор, как вы оказались в Москве, да еще на Петровке? — спросил Абулава. — Вы же с нашим первым секретарем Тбилисский университет заканчивали.

Его, конечно, интересовало, почему я, филолог, оказался на службе в милиции. Почему? Я себе не мог ответить на этот вопрос точно. Призвание? Да, конечно. Но оно так и осталось бы во мне, а я занимался бы журналистикой, если бы не смерть Нины. В тот момент я горел желанием мстить всем преступникам подряд. Я не успел, слава богу, никому отомстить, иначе сам стал бы преступником. Желание быстро прошло, но сохранился интерес к новой профессии.

— Я учился на милиционера в Москве, — сказал я. — А как вы оказались в милиции?

— Тоже учился, но в Тбилиси, — ответил Абулава. — У меня физиологическая несовместимость с преступниками.

— Понятно. Куда девался начальник горотдела?

— Отправили на пенсию. Повезло вам, товарищ майор. У него характер хуже, чем у Заридзе. Очень тяжело было с ним работать. Почти невозможно. Ни от кого не терпел никаких возражений. Люди свободно вздохнули.

— В таком случае, повезло вам. Долго он был начальником?

— Да-а! Двадцать два года.

— Брал взятки?

— Нет! Он честнейший человек. В чем угодно его можно обвинить, но не во взяточничестве.

— Значит, он глуп?

— Совсем не глуп. Почему вы так говорите? Как-то нехорошо…

— Как же он мог не разглядеть, что Долидзе жулик?

— Вот вы о чем! Сложный вопрос.

— Ничего сложного.

— Сложный, товарищ майор, сложный. Не надо забывать, кто был Долидзе.

— Ну да, заслуженный товарищ, поддерживаемый бывшим первым секретарем горкома. Как говорится, против силы не попрешь. Но, дорогой мой, Долидзе не в один день и даже не в один год стал заслуженным человеком. Он набирал силу постепенно.

— Это верно, — вздохнул Абулава. — Видно, когда мой начальник спохватился, было поздно.

— Ваш начальник! Вы где были? Вы что, не знали, что Долидзе жулик? Только честно.

— Как вам сказать…

— Как есть.

— Догадывался, что он махинатор.

— А ваша физиологическая несовместимость с преступником? Дремала?

— Догадка не доказательство. Чтобы получить доказательство, нужно провести расследование, а чтобы провести расследование, надо получить санкцию. Вам это хорошо известно, товарищ майор. Мой начальник никогда на это не пошел бы. И не забывайте, что я всего-навсего заместитель по угрозыску.

— Понятно, понятно. Если бы вас назначили начальником, тогда провели бы расследование.

— Вы все о расследовании. Как будто не знаете, что для расследования нужна санкция прокурора.

— Он ее не дал бы?

— Конечно нет.

— Почему? Теперь первый секретарь горкома новый человек. Дал же Заридзе санкцию на арест жуликов, которых Элиава погнал в шею. Эти жулики, как и Долидзе, не сегодня народились, а вчера, позавчера…