Я сделал в блокноте пометки:

Хмелев был прав. По рассказам бывших сотрудников Игнатова у меня создалось о нем впечатление как о человеке, который не мог сидеть сложа руки. Возможно, он нашел выход в репетиторстве. Но что это для нас меняло? В вопросе «Почему Игнатова повесили?» мы не продвинулись ни на сантиметр.

Зазвонил телефон. Я поднял трубку и услышал голос Мироновой.

— В записной книжке нет Коробова, — сказала она.

— Интересно! Коробов не знает Игнатова, у Игнатова не записан номер Коробова, а связь между их телефонами была. Выходит, кто-то другой звонил Коробову из квартиры Игнатова. Не подтверждает ли это предположение, что у Игнатова находился знакомый, близкий ему человек? У него есть автомобиль…

Миронова перебила меня:

— Возможно. Но почему в этом предположении не идти дальше? Знакомый ушел, Игнатов остался один, а преступники пришли позже. Что с отпечатками пальцев? Я так и не дозвонилась до Каневского.

— Я уже не застал его.

— Странный сегодня день. Ни до кого не дозвонишься… Ни один телефон Маркела не отвечает…

— А все-таки похоже, что убили Игнатова его знакомые.

— Дорогой мой, если в квартире работали знакомые Игнатова, они наследили повсюду. Не стали бы же они надевать перчатки. Завтра Каневский прояснит ваши сомнения. До завтра.

О господи, помоги мне. Все вокруг были правы. Но ведь преступники вошли в квартиру беспрепятственно. Пусть они следили за квартирой, пусть дождались ухода того, кто звонил по телефону Коробову, — а следы на трубке и кнопках? — пусть…

Распахнулась дверь, и в кабинет вошел начальник МУРа генерал Самарин. Мы с Хмелевым вскочили.

— Сидите, сидите, — сказал Самарин.

Генерал не имел обыкновения заходить к подчиненным. У него хватало дел в собственном кабинете.

— Как ты? — спросил он меня.

— Нормально.

— А почему такой бледный?

— Это мой природный цвет, Владимир Иванович. Бледность не порок.

Самарин улыбнулся, сверкнув золотом. Зубы ему выбил ефрейтор Гутман в те далекие годы, когда, получив приказ «Взять живым», Самарин в девяносто четвертый раз переполз линию фронта. Фамилию немца он узнал, конечно, позже от штабников. Его никогда не интересовали фамилии пленных. Все они носили одно имя — «язык». Ефрейтором же он заинтересовался потому, что, по словам Самарина, «уж больно проворным оказался этот сукин сын». Еще бы Гутману не быть проворным, если он был профессиональным боксером. Вот тогда Самарин поклялся освоить все приемы самбо. После войны, работая в Московском уголовном розыске, несмотря на тяжелые времена, он выкраивал для занятий три часа в неделю и в 1949 году имел шансы стать чемпионом Москвы в среднем весе, но не смог явиться на финальную встречу — сидел в засаде. Тренером у него был основоположник самбо А. А. Харлампиев. Три часа в неделю для физической подготовки Самарин до сих пор считал минимальной нормой для работников МУРа. Только Хмелев никак не мог уразуметь этого. Даже зачеты по стрельбе он сдавал с трудом.

— Тебе потихонечку надо втягиваться в занятия по физподготовке. — Неожиданно лицо Самарина приобрело «генеральское» выражение. — Хмелев, по четвергам что у вас?

— Физподготовка, товарищ генерал.

— Мне докладывали, что ты манкируешь занятиями. Негоже это такому красивому молодому человеку. Бери пример со старших.

— Буду стараться, товарищ генерал. Я тут набросал план к завтрашнему совещанию. Может, взглянете, товарищ генерал?

Больше всего Хмелев боялся, пользуясь его словами, проколоться на совещаниях. Иногда он выражался похлеще. Трудом созданную репутацию можно разрушить за полчаса, говорил он. «Я что, добиваюсь дел попроще?! — отвечал он на мои упреки. — Наоборот. А вот стоит раз проколоться, и не видать нам больше ни одного сложного дела. Чудак! Я же не о себе, о нас с тобой забочусь». Поэтому Хмелев и подсунул Самарину план, который и планом, собственно, считать нельзя было.

Генерал надел очки и стал читать.

Незаметно для Самарина я укоризненно покачал головой. Хмелев подмигнул мне, осталось только сказать: «Будь спок. Все о’кей».

— Ты видел? — спросил меня Самарин.

— Нет, — признался я.

Я думал, Самарин напомнит Хмелеву о субординации, а он беззлобно сказал:

— Подстраховывается. Решил на начальнике МУРа апробировать свой план. Верно, Хмелев?

— Верно, товарищ генерал. Как же не воспользоваться случаем?

— За честность хвалю. Вот только напрасно ты стараешься выглядеть святее папы римского. Честолюбие вещь хорошая. Но никто еще в нашей работе сразу не попадал из пешек в дамки. — Самарин положил лист на стол и снял очки. — Да и не план это, а сплошной вопросник.

— Правильная постановка вопроса — путь к раскрытию преступления. Вас цитирую, товарищ генерал, — сказал Хмелев.

— Далеко пойдешь, лейтенант, — усмехнулся Самарин. — Ваш начальник отдела докладывал мне в общих чертах о деле Игнатова. Так почему преступники, убив Игнатова ударом по голове, потом повесили его? Да потому, что пришли с намерением повесить.

— Как об этом можно судить? — удивился я.

— Они принесли веревку с собой. Смертельный удар по голове не был предусмотрен. Предусмотрено было повесить. В квартире обнаружили помимо орудия преступления веревку?

— Нет.

— Так от чего преступники отрезали эти полтора метра веревки? От веревки, ненароком найденной в квартире Игнатова? Остальную, что взяли с похищенными вещами?

— Не просто взяли. Ею могли перевязать похищенный ковер, довольно большой — два на три метра.

— Как тебе известно, воры выносят из квартир ковры, сложенные в пакеты и перевязанные шпагатом, но не бельевой веревкой, в глаза бросающейся. Веревка с петлей новая. Не могли преступники рассчитывать на то, что в квартире окажется веревка. Не могли. Да и кто ее купил? Игнатов? Это легко проверить.

— У жены Игнатова? Игнатов мог купить веревку, но жена могла не знать о покупке. Принес, сунул в хозяйственный шкаф…

— Жена не знала, а преступники узнали? Каким путем? Разве только что Игнатов покупал веревку в присутствии преступников.

— Идея! Это подтверждает мою мысль, что Игнатов и преступники хорошо знали друг друга.

— Возможно. Но вряд ли они покупали веревку вместе. Веревку преступники принесли с собой. Ничего вам не навязываю. Думайте сами. Я бы исходил из этой предпосылки. Ну мне пора. Дела ждут. — Самарин взял меня за плечо. — Завтра у тебя торжественный день. В одиннадцать тридцать в Президиуме Верховного Совета тебе вручат орден. Форма, естественно, парадная.

— Ох и выпьем завтра! — радостно потирая руки, сказал Хмелев, как только за генералом закрылась дверь.

Хмелев не пил, вообще не признавал спиртного.

— Ладно уж, выпивоха! Зачем ты вылез с планом?

— Зато стало ясно, что с ним на совещание вылезать не стоит. — Хмелев разорвал план и выбросил в корзину. — Давай вкалывать. Через два часа наступят очередные сутки. В постель хочется.

— У нас ненормированный рабочий день.

— Но это не означает, что мы должны ночевать здесь. Ты, конечно, готов остаться, а я — нет.

Меня задел тон Хмелева. Маменькин сынок, подумал я. Он, конечно, торопился домой, в трехкомнатную квартиру, согретую теплом и заботой родителей. У него была любящая и нежная мать. Несмотря на болезнь, она никогда не засыпала, не дождавшись и не накормив сына. Да и отец Хмелева, суровый на вид мужчина, заместитель председателя одного из московских райисполкомов, был милейшим человеком. Это он однозначно решил проблему передвижения по городу сына и выложил на «Жигули» все свои сбережения, когда тот внушил ему, что передвижение и продвижение сыщика, особенно молодого, взаимосвязаны. Мне куда было торопиться? Ужин я сам готовил себе, квартиру согревал собственным теплом.

— Саша, ты хочешь стать хорошим сыщиком?

— Я им стану, обещаю. Только ночевать здесь не буду. Сколько лет ты потратил, чтобы войти в десятку лучших? Больше десяти. Я же на это потрачу четыре.