Мухтар выдержал его взгляд. «Ничего не признавать! — убеждал он себя. — Пусть бьет, пусть».

— Ну ладно, — ткнув папиросу в пепельницу, сказал офицер. — Допустим, что ты говоришь правду… Я хочу от тебя одного — покажи нам типографию или дом, где ты брал газеты.

Мухтар облегченно вздохнул.

— Я ведь уже сто раз говорил, что газеты я получил на улице, ни дома, ни чего другого не знаю… Ведь не могу же я вас обмануть, показать на какой-нибудь дом… Знаю только человека и место, где мы с ним встречались. Не верите? Принесите сюда коран, и я на нем поклянусь.

Офицер вдруг пришел в бешенство, топнув ногой, закричал:

— Не оскверняй священную книгу!

— Правду говорю. Ведь в Баку, эфенди, много домов. Да я могу показать и на ваш дом, но это же будет грех из всех грехов… — плаксивым тоном ответил Мухтар. — Я всегда стоял на углу у парламента Исмаили и ждал, пока мне принесут эти газеты… Откуда я мог знать, что в них есть и другие?..

Офицер схватил тяжелое мраморное пресс-папье и ударил им Мухтара по плечу.

Лицо Мухтара перекосилось от боли, но он не издал ни звука. Неукротимый дух парня привел офицера в еще большую ярость.

— В последний раз тебе говорю, — змеиным шепотом сказал он. — Или ты назовешь людей и покажешь дом, или мы привяжем к твоим ногам камень и отправим тебя в Каспий рыбам на завтрак.

— Как хотите, эфенди, — флегматично ответил Мухтар, — а я греха на душу не возьму. Аллах мой покровитель!

— Ладно, аллах, аллах… Мы тоже дети ислама, мы тоже пять раз в день молимся аллаху. Но я вижу, что ты явно обманываешь, — с угрозой произнес следователь. И вышел из кабинета, оставив дверь открытой.

Оставшись один, Мухтар думал только о том, откуда ему, этому офицеру, известно о разговорах в камере. «Конечно, это донес Баранов, — решил он. — Пусть отправят меня на дно моря, все равно не скажу! Лучше честная, храбрая смерть, чем быть трусом и предателем!» Убеждая и подбадривая себя, он ждал возвращения офицера.

Следователь вскоре вернулся. Он молча шагал взад-вперед по кабинету. Закурил папиросу и сказал:

— Ладно, я верю тебе. Сейчас ты пойдешь обратно в свою камеру, а завтра у нас с тобой будет последний разговор. Если ты каждое слово, понимаешь, каждое слово, которое там, в камере, услышишь, запомнишь и передашь мне, я велю вознаградить тебя и отпустить на волю. А если будешь врать, как это делаешь сейчас, или скрывать, то переломаю тебе все ребра, и пойдешь на морское дно, на радость ракам. Понял?

— Конечно, понял, теперь я все буду делать, как вы сказали, я не буду спать, буду только слушать и запоминать!

— Ну вот видишь, все ты хорошо понимаешь, — смягчил тон следователь.

Вернувшись в камеру, Мухтар молча уселся на краешке нар и обвел внимательным взглядом присутствующих.

Все вопросительно смотрели на него. Но Мухтар молчал.

— О чем они спрашивали тебя?

— Он говорит, покажи нам дом, где брал газету, а я его не знаю, — угрюмо сказал он.

Ночью он лежал с закрытыми глазами и делал вид, что спит, а сам вслушивался, заснул ли Баранов. Когда убедился, что тот действительно спит, а не притворяется спящим, он, тихонько растолкав Мехтиева и прильнув губами к его уху, повторил ему слово в слово весь свой разговор с офицером.

— Дядя товарищ Мехтиев, скажите, откуда этот офицер знает, что говорил Джангир? Неужели от Баранова? — спросил Мухтар.

Мехтиев вместо ответа прикрыл рот Мухтару рукой, повернулся к Гладышеву и начал с ним шептаться. Еще через некоторое время рассказ Мухтара стал известен Джангиру и Сантосу.

Днем, улучив момент, Мухтар шепнул Мехтиеву:

— Если меня вызовут снова, я буду терпеть и молчать.

— Думаю, тебя больше не вызовут, — сказал Мехтиев. — Ты им больше не понадобишься.

Мухтар не знал, что этой ночью в камеру была брошена записка, в которой сообщалось, что дни мусаватистов сочтены, надвигаются решающие события. Заключенные предупреждались о том, что мусаватисты усилили репрессии и торопятся расправиться с видными большевиками.

На рассвете Мухтара все-таки вызвали к следователю.

В кабинете сидел все тот же офицер-турок, а у двери стоял какой-то очень неприятный тип.

— Так мы проверили, ты действительно не знаешь дома, который нам нужен, — проговорил офицер.

— Алах милостив и покровитель наш, эфенди! — простодушно воскликнул Мухтар. — О, аллах вам сказал об этом, слава ему!

Следователь с трудом удержал улыбку.

— Хорошо, и я верю тебе, — согласился он, — но ты должен оправдать мое доверие. Сейчас тебя поведут на то место, где ты встречался с людьми, от которых получал газеты. Ты будешь сидеть там и ждать. Если к тебе подойдет человек, который тебе давал газеты, то подашь знак ему, — он указал на стоящего у двери агента. — Да смотри, если вздумаешь глупость совершить, улизнуть, то расстреляют на месте, понял?

— Понял, — ответил Мухтар.

— Идите, — приказал следователь своему агенту.

При выходе из тюремных ворот Мухтара охватило какое-то особое чувство: радость, перемешанная с тревогой. Он оглянулся по сторонам, посмотрел на небо, на ярко сияющее солнце, глубоко вздохнул и, покосившись на агента, лукаво улыбнулся.

— Хорошо на улице, раздольно!

Агент молчал, он подозрительно посмотрел на парня и ничего не сказал.

— Дядя, вы счастливый человек, — продолжал Мухтар.

— Чем?

— Свободны: куда хотите, туда и идете. Тоскливо сидеть весной за решеткой.

— А ты вот покажи сегодня этого типа, и тебя не только освободят, но и наградят.

— Конечно, покажу, если увижу. Обязательно, — сказал Мухтар, а сам подумал: «Как бы не так! Дожидайтесь!»

Он хорошо помнил один случай. В Сирии, в одном селе, отец убил родного сына за то, что он выдал арабского патриота французским карателям-палачам. «Нет, лучше честная смерть, чем предательство. Никогда!» — твердо решил для себя Мухтар и, бодро шагая по улице, даже замурлыкал какую-то песню.

Однако на душе у него было неспокойно. В голове стучала тревожная мысль: как ему спасти Сергея, Сулеймана или Акпера, если вдруг они встретятся с ним. Как?

Мысли беспорядочно теснились одна за другой. Вдруг ему показалось, что выход найдем. И, обращаясь к конвоирующему его агенту, он жалобным голосом сказал:

— Эфенди, я придумал, как поймать человека, которого вы ищете… Сделаем так: я сяду на землю и постелю перед собой платок, песнями буду просить милостыню, а когда он покажется, подниму платок и вы его арестуете. И, помолчав несколько секунд, добавил: — А все, что я соберу, мы разделим пополам.

Идея Мухтара пришлась агенту по душе. Он улыбнулся и в знак согласия кивнул головой. Мухтар обрадовался и стал сочинять в голове слова песни, которые могли бы предупредить его друзей.

Мухтар привел его на Николаевскую.

— Вот здесь, на этом месте! — он показал на большой красивый дом Исмаили, в полуевропейском-полувосточном стиле, где заседали депутаты мусаватистского парламента.

— Иди садись, где всегда, — строго приказал агент. — Я буду следить вон оттуда, — агент показал на портняжную мастерскую, расположенную на противоположной стороне. — Запомни, надумаешь бежать — застрелю!

— К чему мне бежать, я же не вор.

— Вор или нет, я за тебя головой отвечаю…

Мухтар понимающе кивнул.

— Так вот, как только к тебе подойдут те, кого мы ждем, подними не платок, а руки и начинай громко звать аллаха на помощь… это будет знак. А если они позовут тебя с собой, не отказывайся, иди за ними. Понял?

Мухтар сел, расстелив перед собой платок и зорко осматриваясь по сторонам. В голове стучала одна мысль: как предупредить товарищей, если они появятся? Пока они шли, он уже сочинил слова и начал негромко петь: