Заглядевшись на колокольню, слушая бархатистый звон большого колокола, прославлявшего короля-победителя, Сигизмунд сказал:
— Вы правы. Эти слова выбиты на языке колокола…
Летние месяцы еще принадлежали королеве и маленькому Августу, но уже ранней осенью король должен был покинуть Вавель, он уезжал на сейм в Петроков. Бона, уже знакомая с польской конституцией запрещавшей королю издавать новые законы без предварительного согласия сейма, посоветовавшись со своим канцлером, решила поговорить с королем о будущем их долгожданного сына, о его правах на престол. Она знала, что Ягеллоны наследуют престол Великого княжества Литовского, но королевский престол в Польше оставался выборным. Алифио уверял, что короля Ольбрахта во время выборов даже поддерживал вооруженный отряд, потому что одновременно с ним свою кандидатуру предложил мазовецкий князь, ссылаясь на то, что род его восходит к Пястам. Для Боны это известие было потрясением. Она полагала, что родился долгожданный наследник трона, а тут вдруг оказалось, что ей предстоит добиваться согласия сейма и сената на коронацию, ждать много лет, чтобы потом только, лишь после смерти Сигизмунда, обрести уверенность, что она мать короля Польши, а не только великого князя… От этой мысли она страдала и решила больше не таиться перед Сигизмундом. И вот в один из дней, когда муж ее с улыбкой наблюдал за тем, как сын его учится ходить, она стала поучать малыша:
— Иди прямо, не беги. Иди, carino! У него ваша походка. Теперь ступай к окну. И сразу же обратно. Саro mio! Слышишь? Иди ко мне.
Но Август обернулся и, судорожно держась за оконную раму, сердито крикнул матери:
— Нет! Bastа! Bastа!
— А это у него от вас, — улыбнулся король.
— Верно, — неохотно согласилась она. — Но я переломлю, пересилю его упрямство. Уведи королевича, — приказала она кормилице. — Санта Мадонна! Королевич! Что за титул? Что он значит? Ничего — ей-ей, ничего!
— Его носили мои братья, а долгое время и я сам… — объяснял король мягко.
— Но вы… Вы ведь получили перед этим великокняжеский престол в Вильне. Так же, как ваш отец и брат Александр…
— Не вижу связи. Да, я был королевичем. Потом получил великокняжеский престол, и, наконец, меня выбрали королем. Что из этого?
— А то, что путь к краковскому трону идет обычно через Великое княжество Литовское. И наш сын должен иметь собственный титул. Должен быть великим князем. Это уже звучит. И что-то значит.
— Бог даст, он будет им, когда вырастет, — согласился король.
Бона встрепенулась.
— Ждать? Чего ждать? Надо постараться, чтобы литвины возвели на трон Августа сейчас, немедленно.
Бона внимательно глядела на короля, но он сказал спокойно:
— Это мысль пустая.
— Но почему? — не унималась Бона. — Надо пытаться, пробовать несмотря ни на что.
— То, чего вы хотите, противоречит здешним обычаям и законам, — объяснил он.
— Напротив. Коль скоро княжество Литовское принадлежит Ягеллонам по наследству…
— Но согласно указам, принятым в Городле, — прервал он ее, — великого князя выбирает не король, а литовские и польские вельможи на общем сейме.
— Какой глупый указ. И для нас непригодный. Неужто вы не хотите уже сейчас быть уверенным в том, что Август станет королем?
— Но ведь ему… пошел только третий год…
— Я спрашиваю — не хотите такой уверенности? Молчите? Ведь в Литве свой великокняжеский Совет, свой сейм. Можно созвать тайное заседание этого Совета и получить обещание возвести Августа на великокняжеский престол.
Король отвечал уже с заметным раздражением:
— Да, но к такому странному решению едва ли удастся склонить хоть кого-то из тамошних вельмож. Ни Ежи Радзивилла, ни Гаштольда, ни князя Острожского. К тому же я хотел бы заручиться и согласием польских вельмож. Что я услышал во время собственной коронации? „Мы выбрали вас, ваше высочество, королем не потому, что вы наследник Литвы и Короны, а потому, что оба Совета дали на то согласие по доброй воле своей и добрые чувства к вашему высочеству питая“.
— Они посмели так сказать? — удивилась Бона. — Какая дерзость! Но каждую из сторон можно попытаться уговорить. Или расположить к себе. Всегда надо пробовать, добиваться…
— Чего? Чтобы престолонаследником стал двухлетний младенец?
— Ах, ваше величество, — небрежно бросила она, — у детей есть одна особенность — они растут.
Август станет великим князем не раньше, чем в три или четыре года… Король неожиданно рассмеялся.
— Поистине канцлерская голова! А какое упорство!
— Одно лишь слово: Si? Да? — спрашивала она.
— Я говорю „да“, потому что не верю, что на сей раз вам удастся поставить на своем.
В порыве благодарности Бона прильнула к королю.
— Вы и в самом деле мудрый правитель.
— К тому же не скрывающий своего восхищения королевой… Но также и своих опасений… — добавил он. — Неужто она всегда будет делать, что ей вздумается?
— Если король скажет „да“. А вы ведь согласились, не правда ли?.. Нельзя упускать ничего. Август должен получить наследство моей матери, вашего венгерского племянника, мазовецких и силезских Пястов.
— Вы метите высоко. Многого хотите. Быть может, слишком многого…
Она улыбнулась, уверенная в себе, радуясь одержанной победе.
— Но ведь ваш колокол на одной из самых высоких колоколен. И тоже великий из великих. Потому что он иод стать делам своего короля.
Не желая терять времени понапрасну, Бона на другой же день вызвала к себе епископа Мендзылеского.
— Вы, ваше преосвященство, знаете литовские нравы и обычаи. Ведь это вас посылал недавно его величество в Вильну мирить поссорившихся вельмож — Ежи Радзивилла с воеводой Гаштольдом?
Мендзылеский неохотно ответил:
— Миссия моя не была выполнена полностью, их вражда и по сей день — тяжкое бремя для Великого княжества Литовского.
— Канцлер Алифио говорил мне, что с недавнего времени Гаштольд воспылал ненавистью также к гетману Острожскому?
— Я слышал такие речи. Может быть, ненависть его продиктована завистью? Ведь король очень почитает гетмана. Да и то сказать: гетман — полководец знаменитый, победитель московского войска под Оршей.
— Ненависть разделяет людей, — согласилась Бона. — Но ваше дело примирить и объединить всех этих вельмож.
— Против кого же? — не понимал он.
— Ох, хотя бы против панов польских. Прошу вас, не удивляйтесь. Не надолго. На какое-то время… Повод всегда найдется. Прежде всего — Краков. Неужто шляхта Малой Польши, желающая присоединения Лихвы, не смотрит косо на всех этих восточных князей и бояр? А что, ежели Великое княжество Литовское отплатит им той же монетой?
— Его величество никогда не допустит… Бона прервала его сердито.
— Я знаю, знаю. Король осторожен. Предусмотрителен. Взвешивает каждое слово. Но на этот раз, синьор епископ, вы можете действовать свободно. Великокняжеский трон для королевича Августа мы добудем с его согласия.
Мендзылеский после долгих размышлений и колебаний сказал:
— Опасная игра. И нелегкая.
— Но отказываться от нее нельзя. Все надо порешить, пока у нас перемирие с крестоносцами и на восточных границах спокойно. Должно быть, войска хана Гирея нанесли сильный урон князю Василию?
— Просит перемирия с Речью Посполитой.
— Стало быть, впереди у нас несколько мирных лет. Бесценных лет, мы можем полностью посвятить их Августу, хлопотам за великокняжеский престол… Не мешкая поезжайте в Литву… Там, на месте, вы увидите яснее, кого следует поссорить, а кого помирить. А кого-то, быть может, и… купить.
Мендзылеский возмутился, даже помрачнел.
— Но, ваше величество…
Она поняла, что промахнулась, что святой отец и слышать не хочет о подкупах.
— Впрочем, этим займется канцлер Алифио, который поедет с вами, — поспешно добавила она. — Дай вам бог вернуться с добрыми новостями. И рresto! Рresto!
На вавельском дворе стояли четырехконные повозки, а королевские слуги тащили туда всевозможные тюки, оружие, охотничье снаряжение, гобелены. Вокруг повозок вертелся Станьчик, пока не наткнулся на Паппакоду, который как раз разговаривал с всадником из эскорта.