— Не совсем так. У меня свои расчеты и намерения. Вена с нетерпением ждет того дня, когда Бона наконец разродится.

— И какой услуги они от вас тогда ждут?

— От меня? — в свою очередь удивился Паппакода. — Никакой. Разумеется, никакой. Но от вас… Совсем маленькой, вполне невинной…

Если он полагал, что Марина у него в руках, то ошибся.

— В этой ужасной стране даже малейшая услуга… стоит так дорого, — вздохнула она, кутаясь в цветную шаль.

— О да, — должен был согласиться он.

— Что же это за услуга?

— Право же мелочь. Когда я первым в тот день узнаю, что…

— Родился сын?

— Да нет же! Дочь. Их интересует только дочь.

— Любопытно… Алифио может стать управляющим замка в Кракове, — сказала она, немного подумав. — А на какую должность в Вене рассчитываете вы?

— Увы, умудренный горьким опытом, теперь, после Кракова, я ни на что не рассчитываю. Сан? О нет. Я хотел бы, чтобы меня наконец оценили по заслугам. Я жду благодарности… Но об этом толковать еще рано.

— Разумеется, не время, — согласилась она, снова подливая ему вина.

Королева в последние дни не вставала со своего ложа и, хотя июль был на исходе, не надеялась, что решительный день близок. На все вопросы придворных медиков она упрямо отвечала — нет.

Уверяла, что никаких болей не чувствует, но не встает, дабы не оступиться случайно и не вызвать преждевременных родов. Медики только переглядывались — долгожданное событие, по их подсчетам, должно было произойти не позднее конца июля. Бона не подпускала их к постели, и они каждый день уходили от нее ни с чем, дивясь все больше и больше. Камеристки, разумеется, видели, как она часами стиснув рот лежит молча, читает, чтобы не заснуть по ночам, но боялись спросить, отчего она мрачна и столь нелюбезна с докторами. Лишь Марина иногда решалась спросить госпожу о здоровье, да еще как-то Анна, участливо глядя на побледневшее лицо королевы, лежавшей с полузакрытыми глазами, сказала:

— Может быть, мне развлечь вас пением?

— Нет, — коротко отвечала королева.

— Позвать музыкантов? Шутов?

— Нет.

— Станьчика?

— Не мучь меня. Не было ли вестей от его величества? С поля брани?

— Нет, госпожа.

В эту минуту появившийся в дверях Вольский возвестил:

— Пан воевода Заремба просит его выслушать.

— Отец? — обрадовалась Анна. — Он здесь, в Кракове?

— Только что прибыл в замок, — подтвердил Вольский. Королева вдруг оживилась.

— Проси! Проси! Ян Заремба, едва придя в себя после долгого пути, тотчас же поспешил к королеве, видно было, что он рад видеть ее в добром здравии, пусть даже в постели.

— Ваше величество, я пришел к вам от короля, он наказывал передать вам его поклоны и узнать…

Королева не дала ему договорить.

— Рада видеть вас в замке. — И, протянув руку, спросила коротко: — Где письма?

— Писем нет, — смутился воевода.

— Нет писем, — повторила она вслед.

— Но король тревожится о вас, — уверял Заремба. — Он просит, чтобы вы, ваше величество, были осторожны.

Она заставила себя улыбнуться.

— Даже так… Что же. Как видите, я здорова. Жду. Удачен ли был ваш поход?

— Поначалу он принес нам победу, — отвечал воевода. — Мы захватили Квидзынь, особливо помогли нам тяжелые орудия, те, что доставили из Кракова. В мае гданьские отряды штурмом взяли Клайпеду, а его величество с войском двинулся на Крулевец. Я находился при нем. Потом в лагере нашем появились непрошеные посредники, представители Альбрехта.

— А что же король?

— Он был этим весьма недоволен. Посланники папы и императора склоняли его к заключению мира или хотя бы перемирия, желая быть при сем посредниками.

— А он? — продолжала расспрашивать Бона.

— В великом гневе.

— Король? — В голосе Боны звучало удивление, словно бы она сомневалась в способности супруга разгневаться.

— Да. Его величество король спросил папского легата, что сказал бы Рим, если бы он выступил посредником в спорах между Равенной и Болоньей. Легат удивился и ответил, что оба эти города подчиняются папе. Так было, есть и будет во все времена.

— А король?

— Король сказал: „Передайте тому, кто вас сюда прислал, что все эти земли мои. Так было, есть и будет во все времена. Никаких посредников не требуется“. Посланники, не найдя на сии слова никакого ответа, твердили, что негоже сильному монарху биться со столь слабым противником. На это король отвечал: „Я и сам знаю, что гоже, а что негоже“. Наступило затишье, однако вскорости наемные войска с запада двинулись к Великой Польше, на помощь Альбрехту.

— А что король?

— Созвал против наемников посполитое рушение, сам же двинулся к Познани. Я при нем. Теперь будем держать оборону на Висле, под Быдгощем. Речную переправу удержим любой ценой.

— Тяжко приходится?

— Тяжко, — признал воевода. — Пользуясь тем, что переговоры затянулись, великий магистр уже сейчас, в июле, двинул войско в сторону Мазовии.

— Он способен выиграть войну?

— До развязки далеко. Если выстоит осажденный Гданьск, если не падет Тчев…

— Если… если, — повторяла она уже сердито. — Вы сейчас вернетесь назад, к королю?

— Я должен забрать отсюда оставшихся людей и идти с подкреплением на Гданьск.

— Оставшихся людей? — Бона, казалось, не верила своим ушам.

— Всемилостивая государыня! Это битва не на жизнь, а на смерть. Или мы победим, или лишимся Поморья.

— Вы уже завтра возвращаетесь в лагерь?

— К завтрашнему дню мне не собрать воинов. Да и король ждет моего возвращения с доброй вестью.

— С какой же? — Бона словно бы все еще не понимала.

— С вестью о рождении наследника, — осмелился произнести воевода.

Королева иронично улыбнулась.

— Да… Как погляжу, миссия у вас нелегкая. Но, увы, пока что вам королю сказать нечего. Утешьтесь тем, что и мне тоже. Анна, проводи гостя. У вас очаровательная дочка, пан воевода.

Он низко поклонился.

— Только бы она всегда была приятна вам, наияснейшая государыня.

С этими словами воевода вышел, но успел обвести взглядом опочивальню, словно бы ища чего-то.

Он уже не спрашивал ни о чем, но, идя по переходам, не выдержал:

— Мне возвращаться пора, а колыбели пока не видно. Король полагал, что супруга его родит в конце июля.

Анна кивнула.

— Медики тоже так говорили, но Марина… Она, должно быть, знает больше других и твердит, что королева желает родить в начале августа. Она сумеет себе приказать, у нее сильная воля…

— По какой причине? Чтобы меньше досаждала жара?

— Нет. Младенец, рожденный в августе, будет наречен именем римских цесарей, — объяснила Анна поспешно.

— Август? Рожденный в августе месяце? О боже! Вот уж никогда бы не пришло такое в голову.

Клянусь, не пришло бы!

— Вам не пришло, а ей — пришло. Только этой мыслью и живет. Не верится, но правда, она всячески оттягивает время.

— Что за женщина! — сказал воевода и вдруг схватил Анну за руку. — Послушай, дочка! Помоги мне! Не только королеве нужен наследник. Но и королю тоже. А стало быть, и мне, его посланцу.

— Чем же я могу помочь? — старалась она вникнуть в его слова.

— Буду ждать знака. Здесь я могу пробыть день-два, не больше. Если исход будет счастливый — вывесь в окно алое полотнище, и я вернусь к королю с доброй вестью. Если родится дочь, к окну не подходи. Запомнишь?

Анна кивнула.

— Да. Алое полотнище…

Наступила душная жаркая ночь. На небе высыпали звезды, но месяц был красноватый — первый день августа предвещал непогоду. Анна, стоя у приоткрытого окна, смотрела на высокое, распростертое над замком и над Вислой небо и вдруг услышала приглушенный стон. Марина по-прежнему неподвижно дремала в кресле — быть может, ей это только почудилось? Но через минуту стон повторился — Анна бросилась к постели. Королева лежала, уткнувшись лицом в подушку, впившись зубами в ее кружева.

— Марина, — прошептала Анна, будя камеристку. Теперь они уже обе низко склонились над ложем королевы, вслушиваясь в ее жалобные стоны.