“Клуб путешественников”

Мы с Машей любим путешествовать, совмещая приятное с полезным. Приятное — это впечатления. Полезное — деньги за концерты.

Многочисленные гастрольные поездки, песенные фестивали и творческие командировки позволили нам исколесить всю страну и еще полмира.

Телефонный звонок — и мы в самолете. Эта страсть к передвижению сохранилась по сей день.

Хотелось бы лаконично, в телеграфном стиле, рассказать о том, что сохранила память. Получится своеобразный “Клуб путешественников”. Только не с Юрием Сенкевичем, а с Александром Колкером.

Год 1964. Незабываемое путешествие, организованное радиостанцией “Юность”. В высокие полярные широты отправились поэтессы Инна Кашежева и Ольга Фокина, композитор Григорий Пономаренко со своей Катенькой Шавриной, композитор Александр Колкер со своей Машенькой Пахоменко, квартет “Аккорд”, музыканты, журналисты.

Маршрут: Архангельск, лесовоз “Туломалес”, Белое, Баренцево, Карское моря, остров Диксон, Норильск, Талнах, Дудинка, Игарка, Дивногорск, Красноярская ГЭС. Москва.

В Ледовитом океане я написал на стихи Инны Кашежевой песню “Опять плывут куда-то корабли”. Первая исполнительница — Маша. Пела она под мой аккомпанемент в салоне корабля. Первые слушатели — экипаж лесовоза.

Песня отзвучала. Тишина. Потом кто-то сказал: “Давай еще раз”. Потом еще, и еще…

“Опять несет по свету лесовоз дурман тайги и белый смех берез…”

Потом эту песню спела неповторимая Анна Герман. Спела по-своему, очень прозрачно и грустно.

Год 1965. Средняя полоса России, Гжатск, Фокино.

Огромный цементный завод неумолимо выбрасывает из труб продукт своего производства. Почему в воздух? Не знаю. Гигантские круглые печи, диаметром несколько метров, медленно вращают свои огнедышащие тела.

Пребывание в цехе этого монстра сравнимо разве что с изощренной пыткой.

Дома, деревья, земля, люди — взрослые и дети — покрыты устойчивым слоем цемента. Все живое болеет…

В концерте принимал участие композитор Евсей Веврик. Это наш земляк. Он был приличным пианистом и много лет аккомпанировал на международных соревнованиях нашим гимнасткам. Изредка Евсей писал песенки и фортепианные пьески для детей. Как он очутился в нашей компании, я не помню.

Зал переполнен. Артисты Фокино не жалуют. Объезжают стороной.

Выходит конферансье и, чтобы расшевелить мертвого зрителя, рассказывает какую-то похабель. Конферансье хохочет. Это самый ударный его номер. Зал молчит. Молчит как “рыба об лед”.

Смятение и растерянность заставляют ведущего объявить следующий номер подчеркнуто громко и празднично:

— А сейчас, дорогие фокинцы, перед вами выступит композитор… Еврей Веврик! Встречайте!!

Зал угрюмо молчит. Еврей так еврей.

Год 1967. Комсомольск-на-Амуре. Городу вручают орден Ленина. Да что там орден! На праздник везут самого Юрия Гагарина! Сверхчеловека! Идола!

Гагаринская улыбка, обнявшая весь мир, на этот раз выполняет более локальную функцию. Она обнимает целых два дня жителей легендарного города.

Медленно и величественно подходит к пристани белоснежный лайнер. На палубе, в самом центре Гагарин. Форма одежды парадная. Ослепительно сверкают золотые галуны. С двух сторон Юрия Алексеевича подпирают комсомольские вожди. Лучезарные улыбки не могут скрыть следов вчерашнего перегруза.

На нижней палубе группа пожилых людей. Одеты скромно. Седые головы и мешки под глазами красноречиво говорят “за их счастливую жизнь”. Это первостроители.

Они корчевали тайгу, они устанавливали на берегу Амура памятный огромный валун — “здесь будет город заложен”, они прокладывали первые улицы.

Потом их (полагаю, в знак благодарности) гноили в лагерях, неподалеку от этих мест. А кто остался в живых после вдохновенного ударного труда и лагерной баланды, сражался на фронтах Отечественной войны.

Первостроителей осталось совсем мало. Но это был их праздник, праздник их молодости, их звездный час.

Родина моей матери Могилев-Подольск, на Днестре. Могилев, потому что город окружен со всех сторон горами. Когда река разливается, город превращается в могилу. Жители, спасаясь от наводнения, лезут на крыши неказистых домишек. Взрослые поднимают над головой на вытянутых руках детей. Вода прибывает…

Если повезет, детей удается спасти.

Тогда в Комсомольске-на-Амуре наводнения не было, но крыши всех домов на набережной были заполнены горожанами. Высоко над головой, на вытянутых руках они держали детей. В их глазах навсегда должен был запечатлеться образ Гагарина. Божество!

В составе культурной делегации были и мы — Маша, Оскар Фельцман и я. Перед концертом нас вместе с Гагариным свезли за город. Подышать воздухом, показать окрестности.

Мы вылезли из лимузинов и поднялись на сопку. Ничего страшнее я потом в своей жизни не видел. Сиротливо торчали обуглившиеся невысокие палки. Сгоревшая мертвая тайга простиралась до горизонта. Нам объяснили, что главная беда в другом. Поскольку тайга здесь горит непрерывно в радиусе сотен километров, почва прогорела на большую глубину.

Пройдут столетия, а жизнь сюда не вернется. Здесь кладбище для всего живого.

Вечером был концерт. Потом банкет. Первостроители немножко приняли и запели… Пели Дунаевского, пели свои песни, с которыми умирали и выживали. Пели задорно, помолодев лет на тридцать, и пели грустно, затаенно.

Человечество не может ответить на два вопроса: куда деваются деньги и откуда приходят клопы. Есть еще один вопрос, на который я не знаю ответа, — как рождаются мелодии?

Песню “Зависть” я написал в том же году, после поездки в Комсомольск-на-Амуре. Впервые ее исполнил Анатолий Королев в Сочи на песенном конкурсе “Красная гвоздика”. Его свежий необычный тембр голоса, чуть-чуть с цыганским отливом, удивительно слился с мелодией, написанной в форме оперного монолога. Песня стала популярна после первого исполнения.

Волшебная сила телевидения!

Горечь оставило лишь одно — решение комсомольских вождей не приглашать на этот конкурс автора песни. Место Александра Наумовича было предоставлено другому композитору. Он, правда, не имел в своем портфеле столько популярных молодежных песен, зато обладал более звучным отчеством.

Весь этот фарс проходил у меня на глазах в московской гостинице “Юность”.

Мне не раз приходилось стискивать зубы в подобных ситуациях. А что было делать? Разве что крикнуть: “Я не еврей! Я — ленинградец!”.

Потом “Зависть” записали И. Кобзон, М. Магомаев, П. Кравецкий, Е. Нестеренко и даже тенор Большого театра В. Атлантов.

Год 1974. Поехать с концертами в группу наших войск, расположенную на территории Германии или Польши, Чехословакии или Венгрии, было не только престижно, но и очень выгодно. В те годы лишь единицы выезжали за кордон. Выступать перед нашими солдатиками было очень приятно. Самая благодарная аудитория. А когда на сцену выходила Маша, красивая блондинка с огромной косой (своей, натуральной), в зале раздавалось тихое подвывание. Я ревновал, но терпел.

Государство выплачивало огромные деньги странам, в которых временно располагались наши вооруженные силы.

Во-первых, за дорожно-транспортные происшествия, в которых наши лихачи, как правило, выходили победителями. Груды металла валялись вдоль роскошных автобанов.

Во-вторых — международные алименты.

Стоило нашему оголодавшему без баб солдатику зазеваться — и все! Ему крышка!

Через забор, окружающий нашу воинскую часть, молниеносно перелетают две девицы. Одна без штанов, другая свидетельница. В жалобе на имя командующего приводились подробности — где, когда, на чем и сколько минут “майн л ибер фройнд” насиловал свою жертву. Подпись свидетельницы удостоверяла сей постыдный факт. Государство выплачивало алименты, международные.

Каждый день нас перебрасывали в новую воинскую часть. После концерта командование непременно закатывало попойку. Новая часть — новая попойка!

— Наумыч! Обижаешь!

— Товарищ полковник! Не могу! Ваши соседи с левого фланга, у которых мы вчера выступали, не пожалели нас! Умоляю! Дай передохнуть!

— Наумыч! Обижаешь! Так то же был левый фланг! А мы правый!

В Германии, под Нойштрелицем располагалась наша танковая бригада. Командовал этой бригадой маленький, сухонький полковник, Герой Советского Союза. Вылитый Суворов. Говорил он тихо, почти ласково. Но подчиненные все его команды почему-то выполняли бегом.

Офицерские жены, накрутив с утра модные “халы”, разрывались на части. С одной стороны, безумно хотелось послушать любимую певицу, а с другой — сразу после концерта последует тихая, ласковая команда: “Наливай!”.

Где-то часа в два ночи после буйного застолья нас повезли на танкодром, показать, как молодые танкисты освоили приемы ночной стрельбы.

Первое, что мы увидели, выйдя из машины, был маленький походный столик. Все было готово к употреблению:

— Наумыч! Обижаешь! — И потом тихо и ласково: — По подвижным мишеням, трассирующими… огонь!

В четыре часа утра по приказу нашего полковника нас с Машей привезли в просторный одноэтажный дом. Выяснилось, что здесь всегда останавливался Геринг, приезжавший инспектировать войска.

Спальная кровать была сделана с учетом габаритов рейхсмаршала. Кастелянша постелила новенькое с вензелями накрахмаленное белье.

Сопровождавшие нас офицеры как по команде выхватили из карманов своих галифе нераспечатанные бутылки: “Сашок! Посошок!”.

Хорошо, что уснувшая Пахоменко не видела этого безумства.