Дурное настроение я решил выместить на дежурной по этажу. К этим созданиям у меня особая любовь. Вынеся из номера вещи, я подошел к ней и выпалил:

— Не стыдно брать за проживание такие деньги! Вы что, совсем обнаглели? У вас в ванной, в кроватях и даже в холодильнике огромные рыжие прусаки!

Отвернувшись от меня, дежурная смотрела в окно, залитое ласковым одесским солнцем. Она думала о чем-то сокровенном, глубоко личном. Она улыбалась…

— Любезная, в вашей гостинице тараканы! — прокричал я, желая вывести ее из состояния умиротворенности и покоя. — Понимаете, тараканы!

Не поворачивая головы, дежурная объяснила мне: “Весна…”.

Одесса провожала нас колоритно-загадочной надписью на часовой мастерской: “Ремонт часов всех систем и ПРОВЕРКА НА ЭЛЕКТРОННОМ АППАРАТЕ”.

Мы сели в такси. Как обычно опаздывали на самолет.

У нас с Кимом были любимые розыгрыши. Например, мы могли завести в городском транспорте громкий спор о том, как правильно и эффективно вести сельское хозяйство.

— Я продолжаю настаивать, что квадратно-гнездовой особенно хорош для яровых! — нападал на меня Рыжов.

— А я с этим в корне не согласен! Суперфосфат надо заводить под пары! — энергично возражал я новоиспеченному Терентию Мальцеву.

Даже те, кто имел об агротехнике знания на уровне дошкольника, начинали безудержно хохотать.

Здесь же, в такси, Кима черт попугал.

— Саня! Ты не знаешь, кто такой Водяной? — спросил он невинным тоном.

— Понятия не имею! Какой-то тип! — подыграл я ему.

И это мы говорили о нашем близком друге и собутыльнике Мише Водяном, настоящем опереточном гении, участие которого в спектакле гарантировало аншлаг и громкий успех. Одесситы утверждали, что популярность Водяного сравнима лишь с популярностью Ворошилова.

Когда одесская оперетта приезжала на гастроли, а рекламу не успевали расклеить (дело обычное), администраторы театра использовали такой прием. Один из них садился в автобус с передней двери, а другой с задней. Проехав одну остановку, они успевали произнести короткий диалог:

— Веня! Ты слышал, что приехала одесская оперетта?

— Ну!

— А Миша Водяной играет?

— А то!

Несколько таких налетов на городской транспорт, и без всяких афиш билеты были проданы на все спектакли.

…Шофер резко ударил по тормозам. Назвать в его машине Водяного типом! Извините, но это ша! И только наши искренние извинения и наличие у Рыжова костылей умерили пыл одесского патриота. Принцип материальной заинтересованности укрепил наши взаимные симпатии, и мы помчались с ветерком.

Уже видны были самолеты, когда наш мастер пролетел под красный свет. Из-за придорожного тополя, как молниеносный укол рапиры, вылетел жезл гаишника. Все! Полная лажа! Мы не улетим! До окончания посадки остаются минуты!

Если кто-то утверждает, что Одесса теперь не та, не верьте.

Наш водитель вежливо попросил нас не возникать.

Открыв беззаботно окно, он уставился в голубое небо. Инспектор ГАИ подошел к машине и облокотился на среднюю стойку, всем своим видом показывая, что вся эта история ему совершенно “до лампочки”. Мы не возникали.

Выждав долгую ферматную паузу, гаишник спросил:

— Что, это был зеленый?

— Это был желтый, — нагло ответил водитель.

— Червонец, — как-то бесстрастно и вяло произнес инспектор.

И тут произошел настоящий взрыв:

— А пять рублей это уже не деньги?!

В Ленинград мы улетели своим рейсом. А то!

Водить автомобиль меня учил Рыжов. Сначала теоретически.

Авторские гонорары позволили ГИНРЯРАМ приобрести новенькие двадцать первые “Волги” с оленем на капоте. Немногие деятели литературы и искусства могли себе позволить такую роскошь!

Сделав себе ручное управление, Ким довольно быстро освоил высоты шоферского мастерства. Меня он сажал рядом с собой и называл штурманом. В этом качестве я проездил с ним довольно долго. Теоретически я был готов к вождению, но практики не было никакой. Кимуха жалел свою новенькую “Волгу” и под любыми предлогами не пускал меня за руль.

После премьеры мюзикла “Свадьба Кречинского”, поставленного во многих театрах “у нас” и “у них”, я тоже стал счастливым владельцем автомобиля. ГАЗ-24 “Волга”. Черного правительственного цвета!

Очень хотелось ездить самому, но не было водительских прав. Что делать? Звоню Кимуше и слезно прошу его выступить в роли инструктора по вождению. Тогда водительские права мне не нужны. Я ученик. А то, что у моего наставника одна нога и костыли, это не их собачье дело!

Всю эту тираду я выпалил по телефону с пятого этажа на восьмой.

— Санечка! Зайчик мой! Ты же знаешь, что я никогда и ни в чем тебе не откажу, — отвечает Кимуха. — Но тут со мной приключилась маленькая неприятность. Вчера заскочил к Галине… Ты должен ее знать. Ну, такая гражданка с молодой спиной… А на улице мартовская кашица, скользко. Я упал и сломал руку. Правую. Она почему-то в гипсе.

— Ну и что?! — возмущаюсь я. — Эти несущественные подробности меня не интересуют! Умоляю, Кимушечка! Очень хочется прокатиться!

Спуск с восьмого этажа был трудным. Один костыль Ким держал здоровой рукой. Второй удалось подсунуть под загипсованную руку. Всю эту хлипкую конструкцию я поддерживал как только мог.

Спуск с Эвереста, вероятно, был не таким сложным! Главное было добраться до первого этажа, остальное дело техники.

И вот мой инструктор в машине. “Лыжи” — так Ким называл свои костыли — уложены на полу вдоль левого борта.

— Ехай! — скомандовал инструктор.

— Напоминаю тебе, дружочек, что у меня нет тормозной педали и вывески “Учебная”.

— Не влияет роли! — парирует Рыжов.

От Черной речки я доехал до Литейного проспекта. И туг последовала новая команда:

— Разворот в обратном направлении на сто восемьдесят градусов! Ты прекрасно водишь автомобиль, зайчик мой.

Все, кто учился ездить на автомобиле, поймут меня.

Конечно, я встал поперек трамвайных путей и, конечно, именно в этот момент мотор заглох.

Здесь к моей машине коршуном кинулся общественник с красной повязкой и жезлом гаишника. Нагло вскочив на заднее сиденье, он завопил:

— Вперед! Направо! В пункт ГАИ! Там разберемся!

Трезвонящие трамваи и орущий “хунвейбин” храбрости мне не прибавили. Кое-как, на стартере я дополз до пункта ГАИ. Просто счастье, что он находился за углом, на Пестеля. И вот тут-то и начался спектакль.

— Предъявите ваши водительские права! — потребовал общественник с красной нарукавной повязкой.

— У меня нет прав! Я ученик! — отвечаю ему с достоинством.

— А где же инструктор по вождению? — спрашивает этот тип.

— Он рядом со мной! Не видите, что ли?

— А вы не могли выбрать инструктора со здоровыми руками? (С заднего сиденья ему видна только загипсованная рука.)

— У моего инструктора большой опыт. Я ему доверяю!

— На заднем стекле у вас должна быть вывеска “Учебная”. Где она? — продолжает приставать общественник.

— Вероятно, она завалилась за заднее сиденье, — выручает меня Кимуха. И продолжает: — Ученик, помогите мне достать лыжи.

— Какие еще лыжи? — возмущается общественник.

— Сейчас увидите, милейший, — говорит Ким, — только позвольте вас немного потревожить…

Изловчившись, достаю костыли. Еще немного усилий, и хлипкая конструкция восстановлена. Рыжов, выбравшись из машины, принимает вертикальное положение. Я выполняю функцию опоры.

“Красная повязка” в глубоком трансе. И здесь появляется настоящий инспектор ГАИ. Старший лейтенант.

— Вот, товарищ старший лейтенант. Этот маленький в очках — ученик. А вот этот — без ноги и руки — инструктор… — докладывает ошалевший общественник.

Лейтенант озадачен.

— Вы что, действительно инструктор? — спрашивает он у Рыжова.

И вдруг Ким отвечает в предельно высоком теноровом регистре:

— Говорите громче! Я плохо слышу!

И в ГАИ встречаются люди с юмором. Узнав, что мы те самые Колкер и Рыжов, инспектор вынес приговор:

— Штраф! Один рубль.

Про Кима я могу рассказывать бесконечно. Память сохраняет мельчайшие подробности нашего содружества.

Я мог бы рассказать, как Иван Михайлович Рыжов, отец Кима, взял в плен фельдмаршала Паулюса. Да, да! Именно он, майор контрразведки Рыжов, въехал на видавшем виды армейском “виллисе” в окруженный Сталинград и доставил в распоряжение нашего командования фашистского генерала.

Я умышленно пишу про Кима так, как будто ему и сейчас двадцать пять, и преднамеренно опускаю трагические подробности тяжелейших недугов, которые преследуют его долгие годы. Я не описываю, с каким мужеством он несет свой тяжкий крест. Никто и никогда не видел его малодушным, жалующимся.

Но об одном я хочу сказать определенно и со знанием дела. Киму Ивановичу Рыжову наше общество крупно задолжало! Ему не воздано ни по таланту, ни по значимости написанного им.

Кто же виновен в этой несправедливости?

Один неписаный закон, убивающий даже самого стойкого, самого сильного духом. Этот порочный закон испокон века неотвратимо действует именно в нашей стране — НЕТ ПРОРОКА В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ.

Договорился с Мариной Петровой, нашим добрым гением, и записал на петербургском радио большую передачу о творчестве Кима Ивановича. Первый раз эта передача была в эфире 5 апреля 1996 года. По огромному числу откликов благодарных радиослушателей передачу “Ким Рыжов” повторили 16 июня 1996 года.