Был он на заводе. Был и на другом и на третьем… На первом ему сказали: «Несовершеннолетних не принимаем». На втором ответили: «С такими юнцами только одни неприятности». А на следующем посоветовали: «Приходите в апреле…»

По закону должны принимать!.. Ну, хорошо, для завода, допустим, невыгодно, чтобы он работал только шесть часов. Но он же может работать и все восемь. Он ведь не младенец. У него сил побольше, чем у иного взрослого.

Липст залпом выпаливает все свои горести и замолкает, излив мятущуюся душу до конца.

Лейтенант смотрит в глаза Липсту. Он слушает внимательно, Липсту кажется, будто лицо лейтенанта совсем рядом: так отчетливо в ярком электрическом свете он видит каждую морщинку, каждый волосок отросшей за день бороды. Наступает долгая пауза.

— Сегодня я был на велосипедном заводе, — несколько тише добавляет Липст. — То же самое!

— А потом ты встретил приятеля… вы малость выпили, повеселились, — спокойно продолжает лейтенант, будто читая все это на лбу Липста. — Ну, так было?

— Так…

На стене тикают часы. Нет, не на стене, где-то гораздо ближе. И часы не могут стучать так громко. Это гулко раздаются его собственные шаги на лестнице дома в Старой Риге. Потом Сприцис нажал кнопку звонка: «Откройте! Из газового управления…»

— Вот видите, — лейтенант мрачно обратился к сержанту. — Видите, что получается?

— Типичный случай, товарищ лейтенант. В этом возрасте в одиночку еще не пьют. Оно со временем приходит и тогда уже идет по другой категории.

Сержант хотел что-то добавить, но лейтенант перебил его:

— Да я не про пьянку… — лейтенант вышел из-за стола. — Может, у нас есть безработица, сержант Сондар? Как вы считаете?

Лейтенант остановился напротив Липста. Широкая, похожая на совок ладонь прошлась по подбородку.

— Значит, на велозаводе тоже был?

— Да, утром.

— Вот видите, сержант! При райисполкоме есть специальная комиссия по трудоустройству подростков. Вы бы только послушали, каким соловьем там разливался начальник отдела кадров велозавода!

Лейтенант взглянул на стенные часы, затем снял телефонную трубку и набрал номер. Липсту слышны длинные гудки в трубке.

— Поздно. Наверное, спать лег, — сказал лейтенант.

Наконец на другом конце линии кто-то отозвался.

— Товарищ Мерпелис? — черты сурового лица лейтенанта оживились, он даже кивнул головой, будто этот Мерпелис стоял рядом. — Говорит лейтенант Шеридо. Я не поднял вас? Нет? Тогда ладно… Понятно, необходимость. Иначе не стал бы вам звонить…

Телефонный разговор продолжается долго. Липст прислушивается к отрывистым фразам лейтенанта. Кое-что ему становится понятным. Но то, что он слышит, кажется совершенно неправдоподобным. Просто невероятно! Неужели он слышит все это, сидя в милиции? Быть может, он спит дома, в постели, и все это снится… Да нет, не спит он. Разбитый нос ноет так, что будь здоров.

— Ну вот! — положив трубку, лейтенант повернулся к Липсту. — Завтра с утра можешь идти на работу. Ясно? Надеюсь, впредь велозавод будет принимать на работу подростков.

Липст недоверчиво улыбнулся.

— Постой, паренек, не спеши. За витрину все равно платить придется.

Это уже мелочь — Липст улыбается.

И вот мир вновь обрел широту и краски. Надежды и мечты, словно искристый снег, запорошили все невзгоды.

Дома Липста встретила мать. Она еще не спала и сидела на кухне, уже в который раз подогревая ужин для сына.

— Где ты был, Липст? — спросила она взволнованно. — Как ушел с утра, так и пропал!

Какая она у него маленькая, добрая и заботливая.

— Знаешь что, мам! С завтрашнего дня я начинаю работать!

— Трудно тебе будет. Мог бы еще подождать…

— Ждать нечего. Теперь это решено окончательно!

Мать принялась было хлопотать над кастрюлями.

Липст схватил ее, крепко обнял и поцеловал в морщинистую щеку. Поцеловал и даже сам смутился — сколько лет минуло с тех пор, когда он поцеловал мать последний раз.

II

Вскоре после первой мировой войны некий делец из Мазсалацы — Янис Эренгельд, нажив хорошие деньги на спекуляциях зерном, открыл в Риге велосипедную мастерскую. Он поставил на счастливую карту, предприятие процветало, принося щедрые барыши. Медлительность выходила из моды, время навязывало новый темп жизни. В танцевальных залах публика отплясывала чарльстоны и кекуоки. Газеты сообщали об открытии воздушного сообщения. Богачи носились на гремящих «фордах», «фиатах» и «шевроле». Люди среднего достатка утоляли жажду скорости с помощью велосипедов. Это самобеглое чудо было предметом вожделения и рабочего человека в городе и подпаска в деревне.

Янис Эренгельд ходил в школу всего три зимы. За едой он громко чавкал, сморкался с помощью большого и указательного пальцев. Зато от корки до корки прочитал биографию Генри Форда.

Велосипедная мастерская постепенно разрасталась, но масштабы предприятия больше не удовлетворяли Эренгельда. Предприимчивый делец учредил акционерное общество, объединив виднейших в Латвии велопромышленников под вывеской новой фирмы «Эренгельд-Офега». Это мероприятие было выгодно по двум причинам: во-первых, крупное производство мигом поглотило мелких конкурентов; во-вторых, в руках Эренгельда оказались гораздо более значительные средства, что позволяло придать делу совсем иной размах. Скрывая от налоговой инспекции истинные доходы фирмы, акционерное общество значительную часть прибылей переводило на личные счета. Эренгельд выждал, пока в банке на его имя скопилась кругленькая сумма — сто тысяч латов, после чего приподнял шляпу и раскланялся:

— С приветом, господа компаньоны!

Так в результате довольно обычного для того времени мошенничества возникла велосипедная фабрика «Эренгельд-Оригинал», одно из крупнейших промышленных предприятий буржуазной Латвии.

Каждую субботу на граждан Латвии, открывавших газету «Яунакас Зиняс», смотрело громадное, во всю страницу, изображение улыбающегося велосипедиста. И улыбался он потому, что приобрел «неповторимый по качеству и умеренный по цене велосипед латвийского производства «Я. Эренгельд-Оригинал». Иногда вместо улыбающегося юноши бывал нарисован обливающийся потом обезьяноподобный выродок. Надпись над ним гласила: «За глупость приходится платить. Умный человек покупает велосипед только фирмы «Эренгельд-Оригинал» и ездит посвистывая!»

К газетным объявлениям присоединялся хор реклам и плакатов на столбах и стенах домов, транспарантов на трамвайных крышах, надписей-призывов на подставках для пивных кружек, на ежегодных каталогах и бесплатных календарях. Свой товар Эренгельд расхваливал с таким нахальным усердием, что даже самые упорные скептики в конце концов сдавались.

Получив крупный заграничный заказ, фирма Эренгельд в 1939 году перешла в решительное наступление на конкурентов и построила новый, огромный по тем временам заводской корпус. После реконструкции латвийский Форд выпускал за год двадцать пять тысяч велосипедов.

Во время фашистской оккупации производство заглохло, хотя Эренгельд лез из кожи, чтобы угодить гитлеровцам. При отступлении оккупантов ловкач из Мазсалацы удрал вместе с ними.

Завод остался в руках тех, кто сложил его стены.

Такова вкратце история завода, на котором начал работать Липст Тилцен.

Выйдя из отдела кадров, он увидел плакат:

«Дадим стране в этом году сто восемьдесят пять тысяч велосипедов!»

Сборочный цех тянется через весь верхний этаж главного корпуса. Большие окна льют обильный свет, придавая необозримо длинному помещению сходство с операционной в больнице или большой оранжереей. В воздухе пчелиное жужжание электромоторов. Пахнет ацетоном, нитролаком и еще не езженными шинами.

Войдя после полутемного коридора в сборочный, Липст в первый момент ничего не увидел, от яркого света пришлось зажмуриться. А потом, открыв глаза, он прямо-таки остолбенел — сколько тут велосипедов! Готовые, почти готовые, полуготовые. Приставленные к стенам, подвешенные к потолку, сложенные высокими штабелями. Повсюду велосипеды, велосипеды, велосипеды!