Крускоп пододвинул Липсту стул.

— Присядьте, — сказал он. — Потолкуем. Вы, как видно, не очень торопитесь. И правильно делаете. Все равно кто-нибудь уже работает на вашем месте. Вы извините нас, но, увы, весь цех не мог ждать, пока товарищ Тилцен соизволит пожаловать на работу. Конвейер мы все-таки запустили… A-а, на водичку поглядываете! Попейте, попейте! Не стесняйтесь! Вчера вам не было стыдно хлестать водку, а сегодня воды попить стесняетесь.

Липст чувствовал себя так, будто его вытащили из смрадного болота, когда не хочется шевелиться, чтобы промокшая в вонючей жиже одежда не прикасалась к телу. Отдельные уколы совести уже давно превратились в сплошную тупую боль. Он презирал и клял себя на чем свет стоит. И все же колючее ехидство мастера постепенно будило в Липсте дух противоречия. В нем закипала злость. Липст заслужил наказание, но за что его так мучают и унижают? Разве это справедливо? Разве другие имеют право смеяться, когда сам он чуть не плачет?

Во многом Крускоп прав, но все же он недобрый человек.

— Ну, хорошо, — сказал Липст, когда мастер выговорился до конца. — Что мне теперь будет?

— Что будет? — удивился Крускоп. — Да разве кто-нибудь смеет вас наказывать? Хе! Считайте, что официально вам объявлен первый выговор. И продолжайте в том же духе…

Липст направился к выходу.

— Да, чуть не забыл, — добавил мастер, — скажите спасибо Сперлиню. Из-за вас этот ненормальный работает за двоих.

Липст вышел из конторки мастера и, не подымая глаз, пошел к рабочему месту. Большинство не обратило внимания на его появление — мало ли тут ходит всяких, — лишь Циекуринь криво усмехнулась да Робис погрозил пальцем.

В цехе стояла сонливая атмосфера утра понедельника. Люди по-настоящему еще не втянулись в обычный ритм, работали вяло.

— Ну вот, порядок! — радостно воскликнул Угис. — Я же сказал, что ты придешь! Когда человек живет так далеко, все может случиться.

— Спасибо, Угис.

— Не за что. Это было для меня хорошей тренировкой. Теперь попробовать бы сразу на трех операциях. Сегодня я и сам чуть не опоздал. Трамвая долго не было. А потом подошел битком набитый, еле влез.

Липст молча принялся за работу. Рядом с ним тихо ворковала глубоким грудным голосом Клара Циекуринь:

— Не стоит, милый, спешить…

— Что ты вчера делал? — спросил Угис, моргая белесыми ресницами и внимательно изучая страдальческое лицо Липста.

Липст угрюмо отмахнулся:

— Скотина я, Угис… Надрался. Все пропил…

— И потому сегодня на работу опоздал?

— Сказал ведь: я скотина.

— Меня интересует только один вопрос. Ты хотел напиться?

— Нет! Вышло по-дурацки.

— Вот это хуже! Будь у тебя желание напиться, дело было бы не таким скверным. А теперь ясно — у тебя нет силы воли.

— Факт, нету.

— И потому ты заслужил наказание… Ладно. В наказание тебе я сегодня оставлю себя без обеда. Я купил очень вкусные булочки, но есть их не стану. Это китайский прием. Готов поспорить: ты будешь переживать. Наказание пойдет тебе на пользу.

— Не валяй дурака, Угис!

Угис сама серьезность.

— Я ничуть не валяю дурака, — сказал он. — К главному наказанию еще дополнение: до вечера я с тобой не разговариваю. Мне надо сказать тебе одну важную вещь, но я потерплю…

Это были последние слова Угиса. Потом он молчал как рыба. Липст испробовал все способы разговорить друга. Напрасно — Угис не отвечал.

Дальше был кромешный ад. Все превратилось в сплошные мучения: стоять, поднимать руки, смотреть на безмолвного Угиса, слушать, как поет Клара. Мясорубка морального похмелья безжалостно кромсала Липста самыми острыми ножами. Будь Угис человеком, так можно бы отвести душу, и Липсту не пришлось бы столько думать о случившемся. Сперлинь молчит, и унылые мысли Липста, словно стреноженные кони в ночном, топчутся на одном месте.

«Ты негодяй, Липст. Негодяй, негодяй!.. Нет, хуже того, дурак… Первый заработок вылетел в трубу… В следующую получку ты мог бы к новым брюкам прикупить и нарядный пиджачишко… И даже очень нарядный… А теперь ничего… Таскайся по-прежнему в старье… А мать? Сколько ты, благодарный сын, даешь матери на еду, на квартиру, электричество? Да, много она видит от тебя радости… Кормилец… Глава семьи… Добытчик… Теленок молочный! Эх, плюхнуться бы сейчас на ленту «конвейера да разбить дурацкую башку о какую-нибудь железяку!»

Липст провел испачканной в масле рукой по влажному лбу и тяжело вздохнул.

Это один Липст. Но есть и другой — до него стон доносится как бы издалека, и он злится. Да, этот второй Липст суров к первому, даже жесток. И слова, с которыми он обращается, заимствованы у мастера.

«Ты стонешь? — говорит он. — А почему? Ты же сам купил себе эту боль, которая теперь разламывает голову и терзает душу. На собственные денежки. И обошлась она ни более, ни менее, как в твой двухнедельный заработок. Так чего же ты ревешь теперь? Радуйся, веселись…»

Однако суровости второго Липста тоже хватает ненадолго. В конце концов и суровость испускает последний вздох.

В обеденный перерыв Липста потянула за рукав девушка с косой.

— Вы будете товарищ Тилцен?.. Вас вызывают в отдел кадров. К товарищу Мерпелису. Он вас ждет.

— Спасибо, — сказал Липст. Но он слишком поздно спохватился. Девушка была уже далеко и не слышала. Слышал только Угис, который демонстративно крутился тут же со своими очень вкусными булочками. От внутреннего напряжения глаза Угиса потемнели и стали совсем круглыми — до того трудно было ему молчать. На миг показалось, он не выдержит и вот-вот заговорит. И все-таки Угис удержался.

Липст стоит. Он ни о чем не думает. Он просто стоит, без всякой нужды помахивает отверткой и почему-то разглядывает стекла в окне: два разбиты, одно немножко темнее остальных. Все ясно.

— Ну, ладно, — берет он, наконец, себя в руки. — Идти так идти!

Подыматься на эшафот еще не означает идти вверх. На эшафот можно спускаться и по лестнице, притом даже перепрыгивая через две ступеньки, как это делает теперь Липст.

В кабинет начальника Липст прошел вне очереди, но Мерпелис говорил по телефону, и потому пришлось подождать. На громадном столе появилась за это время еще одна чернильница — с зелеными чернилами. В остальном здесь все выглядело, как две недели назад.

«Теперь начнется самое скверное, — подумал Липст. — Интересно, когда это мастер успел наябедничать?»

Наконец начальник положил трубку и с глубоким вздохом откинулся на спинку стула. Все внешние признаки показывали, что он утомлен и в плохом настроении. Эти телефоны и чернильницы, горы бумаг и многочисленные посетители высосали из него все силы, а тут на его голову свалился еще какой-то Тилцен. Ему ведь и так хватает всяческих неприятностей.

— Послушайте, Тилцен, — заговорил начальник надломленным голосом глубоко огорченного человека. — Ну что вы там натворили? Мы приняли вас на работу, несмотря на то, что вы несовершеннолетний. У нас и так из-за вас куча осложнений. А вы еще позорите коллектив!..

«Так и есть, — Липст хрустнул косточками пальцев. — Сейчас меня уволят. Этого следовало ожидать. Хоть бы он поменьше распространялся…»

— Почему так получилось, — распалялся Мерпелис, — об этом можете мне не рассказывать. Причины известны: алкоголь, распущенность, нигилистическое равнодушие…

«Аптекарь» все ему рассказал…»

— Беда в том, что поначалу у нас с такими разгильдяями слишком много нянчатся, а потом отдают под суд и приходят в изумление — откуда, мол, такие берутся? Церемониться с вами нечего и незачем…

«Крышка. Уволят как пить дать…»

Начальник взглянул на часы, насупил брови и умолк. Он торопливо достал из ящика стола небольшой листок бумаги и подал Липсту.

— Заплатите и впредь не безобразничайте. Некрасиво!

Липст разинул рот. Он ничего не понял. До сих пор речь начальника кружила по строго определенной орбите, как мячик на резинке. Последние слова — неожиданный скачок в сторону. Платить? За что? Кому?