Я ему на это посоветовала заткнуться — добавив, что такие, как он, позорят и Америку и ФБР, показывая, как его якобы гостеприимная страна по-настоящему относится к эмигрантам и что представляет собой его организация. Ну не хамила откровенно, а поначалу вообще пыталась спокойно объяснить, что Яша мне был близкий человек и партнер, пока не поняла, что бесполезно, — но разговаривала с ним жестко и конкретно. Позиция у меня с первого дня одна — возмущение его беспределом и обещание, что место свое он потеряет. Но ему нужен второй процесс Япончика, громкий, шумный и сенсационный — и неважно, что я совсем не та фигура. Он хочет русскую мафию разоблачить, пробравшуюся в Голливуд, святая святых Америки, — и я не сомневаюсь что своего добьется.
Да нет, я не пессимистка, хоть и признаю, что разговор с тобой начала на невеселых тонах. Просто вижу объективно, что моя невиновность здесь никому неинтересна, а когда придет ответ на направленный в Москву запрос по поводу моей личности, будет совсем худо. Пока они его не сделали, но ведь сделают, должны. Еще обыск в моем доме им поможет — был он, не было его, пока не знаю. Если найдут самый секретный сейф — у меня другой есть для отвода глаз, а самый секретный запрятан так, что хрен отыщешь быстро, но им же торопиться некуда, — а там документы на имя Елены Казаковой, оставленные на всякий случай, и пленка с Бейли и с конгрессменом — вот тогда точно срок мне светит очень солидный, лет десять, как минимум.
Надеюсь только, что не придет на фэбээровский факс статейка из московской газеты про убийство Кронина вместе с фотографией Лены Казаковой и не вскроется история со швейцарским счетом на мое имя. Это уже минимум лет двадцать — с возможной выдачей Москве и отсидкой в России, что более печально. Правда, практики такой вроде нет — обычно высылают после отсидки, но за преступление, совершенное на территории России, могут сделать исключение. Или сначала здесь срок, потом там — весело будет. Так что молю Бога, чтобы до этого не дошло. Ленчик, по крайней мере, заложить меня не успеет: если заказ еще не выполнен, то его выполнят сегодня ночью или завтра.
Признаться, мелькала мысль о том, чтобы заложить Ленчика — но нет у меня доказательств, и ничего хорошего мне это не принесет, да и зачем впутывать в это дело потенциального покойника? Неэтично как-то. К тому же, не лежит у меня душа к закладыванию кого-то — это он, вор в законе, готов был меня заложить, а я, никто, по его мнению, и по положению в блатном мире, такого не приемлю. Так что когда выйду — если выйду — смело смогу называть себя честным фраером. Хоть какое-то утешение.
Рассчитывать мне, понятное дело, особо не на кого. Адвокат только негодует и обещает, но так и не добился пока ничего. Хотя каждый день уверяет, что завтра я выйду, гарантирует страшные кары для ФБР за мой арест и незаконное прослушивание телефона — все же красавец Юджин, предвидел! — и одновременно предлагает мне нанять именитого Барри Слотника из Нью-Йорка, которого он знает лично: вместе учились когда-то. Но только Слотника и не хватало для полного счастья: он, хоть и известен всей Америке, но в качестве защитника мафиози, и Япончика он в том числе защищал, и репутация у него соответствующая. Мне таких параллелей не надо — мне нужен имидж невинно страдающей, который, думаю, тоже не поможет.
Ладно хоть Эд, адвокат мой, сделал все так, что в газетах пока ни слова, хотя и не верю, что все обойдется, но для меня это важно. Ни Ханли, ни Джо не могут знать, что со мной, а значит, Джо выполнит заказ, если еще не выполнил. Вторую часть денег, правда, не получит, но разве в этом моя вина?
Единственный шанс, который у меня имеется — это доблестный конгрессмен. Попросила адвоката связаться с Мартеном, сообщить, что со мной и чтобы хранил это в тайне и сообщил только Дику. Поможет ли? Вроде клялся и божился, тем более что действительно обвинение полностью идиотично, и, будь я не русской, а американкой, они бы даже арестовывать меня испугались. Мне главное встретиться с ним — и в случае, если он разведет бессильно руками, не желая вмешиваться, шепнуть про пленку. Да, шантаж, но это единственный шанс. Дойдет ли только до встречи — или придется как-то завуалированно ему намекнуть через Мартена? Думается, что второе более реально, потому что в тюрьму конгрессмен вряд ли поедет.
А вот компромат на Бейли мне не пригодится, хотя я так гордилась тогда своей хитростью, так радовалась тому, что пришла мне в свое время в голову идея с этим стриптизом — считала, что существование его, как быстро выяснилось, бессмысленно, оправдано только тем, что удалось-таки заснять спецагента ФБР с проституткой. Увы — вообще на фиг оказался мне не нужен этот клуб.
Потому что с Бейли я беседовала здесь: один раз это было, в первый же день. Он внешне несколько смущен был случившимся, пытался мне объяснить, что с Крайтоном не согласен, что тот превысил свои полномочия и пошел на этот шаг только потому, что узнал о моем отъезде, испугался, что я исчезну, хотя дело с самого начала ведет не Лос-Анджелес, а Нью-Йорк, и именно там должно было приниматься решение. Он этого не говорит конкретно, но я слышу в его голосе слова — уж раз арестовали, проще засадить, чем признать ошибку, слишком дорогой ошибка окажется. Я его спросила честно, сколько мне светит за то, чего я не совершала, и он отнекивался, уверяя, что любой суд меня оправдает, но потом сказал, что, в принципе, могут дать лет восемь, а через четыре выпустить с зачетом того, что уже отсидела до суда. Им ведь, по моему мнению, важен сам процесс, повышения и почести, а сколько конкретно я отсижу — это уже второй вопрос. Если, конечно, я сяду только за то, что они мне предъявляют сейчас.
Четыре года — мне в январе 2001-го будет двадцать семь с половиной лет…
Он еще сказал, что несогласие свое с действиями Крайтона вышестоящему начальству выскажет завтра же, вернувшись в Нью-Йорк, и будет протестовать. Не знаю, верю ли я ему — может, они с Крайтоном просто играют в хорошего и плохого следователей? Помню, что я ему сильно нравилась, что он меня хотел — и мне почему-то кажется, что нравлюсь и сейчас, несмотря на то что сменила особняк на камеру. Может, стала ему ближе в такой обстановке? А может, все дело в извечной моей похотливости, чуть искажающей действительность?
С чем с чем, а с этим тут проблем не будет. Здесь, в женском отделении тюрьмы предварительного заключения, уже ловила на себе специфические взгляды одной мужеподобной охранницы и черной соседки по несчастью и истолковала их абсолютно точно. Что ж, хоть с этим все в порядке.
Ну что еще? Пока сижу в комфорте — разумеется, отдельная камера. Довольно уютно, и одежда своя, и еду заказываю, так сказать, с воли — не из дорогого ресторана, конечно, чтобы никого не нервировать, а из обычного “Макдональдса”. Неплохо для разнообразия — давненько не питалась жутко вредными, по мнению проповедников здорового образа жизни, гамбургерами, чизбургерами и прочими прелестями фаст-фуд. Вредно, но вкусно — пока опять же — и немного потолстеть мне не повредит. Поинтересовалась у Бейли, каково мне будет в тюрьме — не скрываю от него, что не верю в их хваленую американскую демократию и не менее хваленое правосудие, — и он сказал, что, если вдруг до этого дойдет, условия у меня будут отличные, как и положено заключенным моего уровня. Максимум двухместная камера, никаких работ и всякие прочие поблажки — звучит неплохо.
Только вот забыла спросить, можно ли в тюрьме курить хорошие сигары, чтобы кто-то покупал, снимая деньги с моего счета. Вообще-то, вряд ли: кубинские же сюда доставляют контрабандой — кто будет для меня стараться? Вот это печально, хотя, в принципе, сойдут и бразильские или пуэрториканские, не на всю ведь жизнь — надеюсь, что не на всю.
Как себя чувствую? Поначалу, конечно, было совсем тоскливо — когда поняла в день ареста, что меня отсюда не выпустят. Так все было классно, так здорово и хитроумно решила все, так расслабилась, впервые с момента убийства Яши почувствовав себя счастливой — и тут оказалась в тюрьме за то, чего не совершала и не могла совершить. Не поверишь — хотелось рыдать в голос, крушить все вокруг, трясти прутья решетки, орать истошно. Те же ощущения, что у несправедливо, вообще ни за что обиженного ребенка — только куда более сильные. И это при том, что верила, отчаянно верила, что завтра-послезавтра окажусь на свободе.