— Объясняться могу. Кузнеца в Бадемлике, дядю Тимофея, помните? Он меня учил.

— Ну что же. Завтра поищу для тебя работу, — сказал Сеид Джелиль. — А пока иди умойся. Скоро откроется кофейня, позавтракаем вместе.

— Мне бы, Джелиль-ага, поспать немного. Голова болит.

— Вот постель, ложись! А я пойду поговорю с дядей Керимом.

На следующий день Сеид Джелиль вернулся домой поздно вечером. Целый день он пробыл в городе, пока с помощью Мангуби не договорился относительно работы Рустема в корабельных мастерских.

— Придется тебе поступить пока учеником, — сказал он Рустему. — Потом будет видно. Держи себя скромно, не горячись с людьми, не говори им лишнего. Постарайся освоиться с делом быстрее, иначе церемониться с тобой не станут. Выгонят.

— С кем я буду работать? — спросил Рустем, опасаясь, что люди Джелял-бея разыщут его и там.

— С кем? О, люди там порядочные, — ответил Сеид Джелиль, — они знают жизнь лучше, чем мы с тобой.

— Вы живете, Сеид Джелиль, очень прилично. Я это сегодня заметил.

— Да, мне повезло, Рустем, — ответил Сеид Джелиль задумчиво. — Но это приличие не радует меня.

— Почему?

— Об этом поговорим после.

Рано утром Сеид Джелиль и Рустем вышли с постоялого двора, толкаясь среди шумных продавцов и покупателей, приехавших на базар; они спустились по мощенной булыжником покатой улице и, дойдя до берега моря, быстро зашагали по сырой каменистой дороге.

Через четверть часа Джелиль остановился возле зеленых железных ворот и бросил на Рустема беспокойный взгляд.

— Сейчас зайдем к управляющему, — сказал он. — Будешь стоять около меня и молчать. Ты пришел не говорить, а работать. Сандлеру нужны лишь широкие плечи и крепкие руки. А ими бог тебя не обидел. Понял, Рустем?

— Понял, Сеид Джелиль-ага!

Они прошли во двор. Из открытых дверей четырех больших помещений доносились стук молотков, скрежет токарного сверла и напильников. Из закопченного окна пристройки вылетали смешанные с сажей желтые искры. Правая сторона двора была открыта и выходила на морской берег, к пристани, у которой стояли шаланды, лодки и катера, лениво качаясь на слабых волнах. На борту чрезмерно высокого судна с погнутым носом сновали рабочие в замасленных спецовках, клепали проржавевшее железо. Из глубины трюма доносилась заунывная матросская песня. Посередине двора рабочие грузили на подводы железные решетки и чугунные листы. Кругом стоял неугомонный глухой говор мастерового люда.

Сеид Джелиль и Рустем вошли в контору. Возле открытого окна стоял человек очень высокого роста, худой, с бледным маленьким лицом и, нервно покусывая губы, смотрел на рабочих, грузивших подводы. Он не слышал, как открылась дверь, и когда Сеид Джелиль поздоровался с ним, вздрогнул.

— Вот, Яков Самсонович, парень, о котором я вам говорил, — сказал Джелиль. — Полностью за него ручаюсь.

Яков Самсонович окинул Рустема с головы до ног строгим взглядом и спросил:

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два, — ответил за него Джелиль.

— Вот что, — сказал Сандлер, обращаясь к Джелилю. — Я принимаю парня на работу, поскольку его рекомендует такой почтенный человек, как Мангуби. Вас я тоже знаю давно. Учтите, буду надеяться, что вы меня не подведете!

— Можете не беспокоиться, — ответил Джелиль, вежливо раскланиваясь. — Я вам очень обязан.

— Объект у нас очень важный, — продолжал Сандлер. — Мне приходится головой отвечать за каждого работника.

— О нет… — начал было Сеид Джелиль, но Сандлер повернулся к окну и крикнул:

— Находкина ко мне!

Через минуту в контору вошел коренастый человек в чистой спецовке, лет сорока; лоб и щеки его были покрыты мелкими морщинками.

— Вот этого парня, — сказал ему Сандлер, указывая на Рустема, — проводите в слесарный и вручите Андрианову, пусть поучит его. И вы присматривайте. Чтобы он меньше шатался без дела. Поняли?

— Понял, Яков Самсонович! — ответил Находкин и, сделав знак Рустему, вышел. Рустем пошел за ним. Вскоре поднялся и Сеид Джелиль.

— Благодарю вас, Яков Самсонович! — сказал он, прощаясь. — Не забудьте в будущее воскресенье заглянуть ко мне. Время летнее. Я получаю из Гавра чудесные вишни.

Сандлер улыбнулся в ответ.

Так молодой Рустем вошел в среду рабочих большого портового города и в этой бурной жизни провел целый год.

Работа в корабельных мастерских показалась деревенскому юноше трудной и на первых порах даже странной и непонятной. В Бадемлике с рассвета до позднего вечера он гнул спину на табачных плантациях Джеляла и, возвращаясь домой, еле волочил ноги, но там были свои, близкие, родные люди, с кем можно было отвести душу, а тут постоянно звенело железо и раздавались окрики Находкина, который вечно рыскал по цехам, следил за работой каждого, накладывал на людей штрафы и доносил обо всем Сандлеру.

Тем не менее спустя несколько месяцев Рустем нашел, что работа здесь куда более интересная, чем в Бадемлике. Среди рабочих оказалось немало и татар. В первое время Рустем только с ними и общался. Но потом привык к Андрианову, пожилому человеку, искреннему и бескорыстному, который усердно старался передать ему все свои знания и опыт. Начав с ним работать как ученик, Рустем быстро втянулся в слесарное дело. Такое старание его было приятно Андрианову. Находкин и тот заметил: «Эта темная деревенщина усердно окунулась в работу». Но грусть, говорят, всегда преследует радость. Этот старый человек, изумительный мастер, вглядываясь время от времени в Рустема, неожиданно для себя обнаруживал на его лице признаки каких-то глубоких и тщательно скрываемых чувств. Горячий и живой от природы, Рустем часто становился задумчивым, беспокойным, словно боялся чего-то. И другие рабочие цеха, встречая в воскресные дни возле мясных будок идущего с опущенной головой Рустема, спрашивали его: «Что с тобой? Почему ты скис?» И тогда он вдруг начинал шутить, избегая прямого ответа.

Незаметно пришла вторая осень, тихая, теплая южная осень. Однажды утром в цехе появился Сандлер. Он объявил, что вчера принял срочный заказ на ремонт небольшого судна, пострадавшего в бурю где-то недалеко от Одессы.

— Даю вам двадцать дней, — сказал он рабочим. — Закончите к сроку, прибавлю к зарплате. Не закончите — вы больше мне не нужны.

Вечером, когда над Инкерманскими горами сгущались серые тучи, старый мастер и Рустем возвращались с работы.

— Я вижу, тебя что-то угнетает, — проговорил Андрианов. — В чем дело?

— А вас, Сергей Акимович, ничего не угнетает? — спросил в свою очередь Рустем.

— Меня? — Андрианов с удивлением посмотрел на Рустема. — Пожалуй, да!

— Почему же тогда я должен быть исключением?

— Сынок, то, что бередит мою душу, волнует многих. Но ты стал слишком замкнутым. Разве моя отцовская к тебе близость, моя откровенность недостаточны для того, чтобы ты не скрывал от меня ничего?

— Я не решался вам говорить. Я ведь бежал от преследования.

— Кто же тебя преследует?

— Джелял-бей из Бадемлика. Я избил его сына. И не знаю, жив он или умер.

— Стой! Это не сын ли того самого турка, для паровой мельницы которого два года назад мы собирали моторы?

— Он самый.

— Да пропади он пропадом!.. Так ты беспокоишься за его сына?

— Нет. Я беспокоюсь, что жандармы издеваются над моими матерью и отцом.

— Откуда ты об этом узнал, Рустем?

— Во двор к нам заезжают крестьяне из Бадемлика. Они говорят.

— Жаль… Но помочь твоему горю я не в силах. Скажи мне, сколько в Бадемлике таких, как Джелял?

— Двое.

— А сколько таких, как твой отец?

— Триста семьдесят человек.

— И тебе, Рустем, по душе такая жизнь в Бадемлике?

Мастер и его ученик медленно шли по узкому переулку. Слева шумели волны моря. Рустем вдруг остановился возле рыбной будки, нахмурил брови и пристально посмотрел на приземистую фигуру своего спутника.

— Нравится ли мне такая жизнь в Бадемлике? — повторил он его слова. — А разве такая жизнь только в Бадемлике?