Рустем накинул длинный брезентовый плащ, опустил капюшон на глаза и в самый ливень отправился на постоялый двор. У дверей кофейни он столкнулся с Сеидом Джелилем. Тот не узнал Рустема и, подозрительно покосившись, прошел мимо. Юноша дернул его за рукав и движением глаз поманил за собой. Войдя в зал, он скинул мокрый плащ, повесил на гвоздь у очага и обернулся к Сеиду.

— Ты? — удивился Джелиль. — Откуда?

Рустем оброс, сильно похудел, лицо его осунулось и посерело.

— Рустем, дорогой, что с тобой случилось? — спрашивал Джелиль. — Где ты был все это время? Ты очень изменился.

— Уже полтора месяца, как я нигде не работаю. Товарищей своих я растерял…

— А ты? Тебе разве не надо уходить? Смотри, кругом немцы и белогвардейцы.

— Но куда мне идти?

— Только в Россию. Хотя бы в сторону Ростова.

— Да, но как?

— Это можно устроить. У меня есть друзья в депо. Я сумею договориться с машинистом паровоза.

— Но у меня в кармане ни гроша.

— Найдем! — Сеид Джелиль поманил кофейщика. — Фазыл-ага, налейте, пожалуйста, нам кофе. Ты, наверное, голоден, Рустем? В пекарне есть слоеные булгача… Фазыл-ага, скажите там, пусть нам принесут горяченьких… Машинист довезет тебя до Джанкоя, а там передаст с рук на руки на другой паровоз. А в Керчи договоришься с рыбаками. Они доставят тебя в Тамань. Деньги? — Сеид Джелиль обвел взглядом кофейню и, убедившись, что подозрительных людей нет, вытащил цветастую пачку, сунул ее в карман Рустема. — Можешь выехать сегодня же ночью. Прошу тебя, не показывайся на улицах. Сиди до вечера у нас дома!

— Сидеть-то я могу. Но… я не совсем уверен, должен ли я бежать? Бегут те, кто боится за свою шкуру.

— Иногда бегут ради пользы дела, — возразил Сеид Джелиль. — Ты думаешь, я коммерсант и ничего не понимаю? Ошибаешься… Вот ты живешь у меня два года, но не знаешь, что этот постоялый двор с пекарней и кофейня — все это не мое. Владелец их пропал по дороге в Сухуми. Я — мнимый хозяин. Да! А ты слыхал, что большинство нашей молодежи из полка, где служил твой брат Фикрет, перешло на сторону большевиков и выступило против белых? А Фикрет… остался у белых.

Лицо Рустема потемнело, он гневно вскочил.

— Мой брат… Фикрет? Кто это сказал?

— Есть человек, который точно это знает. Я очень сожалею, что Фикрет не пошел по пути своего соседа Сеттара. Но не будем больше об этом.

— Скажи мне, Сеид Джелиль-ага, что делается в Симферополе? Говорят, там появился генерал… Сулейман Сулькевич и формирует татарские эскадроны!

— Да, это дело рук немцев. Сулейман их ставленник. Посмотрим, что из этого выйдет… Ты поешь и иди сейчас ко мне домой. Я тоже скоро буду. Жди меня.

Опрокинув свою чашку на блюдце вверх дном, Сеид Джелиль вышел из кофейни. Глядя в окно на его удаляющуюся фигуру, Рустем с болью в сердце думал о Фикрете…

Фазыл принес на подносе пирожки. Запах горячих и жирных булгача ударил в нос, и Рустем только сейчас почувствовал, как сильно он голоден.

4

Старика привезли из больницы, когда горы уже покрылись снежной пеленой. Он еще целый месяц не мог собраться с силами. Даже есть ему помогали родственники, соседи, друзья.

Оправившись от всего пережитого, Саледин поведал жене и младшему сыну о том, как его выпустили из тюрьмы. К нему в камеру при волостном правлении явился надзиратель, чтобы повести на очередной допрос. Дульгер пытался сопротивляться. Тогда разъяренный надзиратель, взяв лежавший в коридоре около караульного сапог, с размаху ударил кованым каблуком старика по голове. Подкова раскроила Саледину лоб. Тюремный врач немедленно сделал ему укол, привел в сознание. Боясь, как бы он не скончался в камере, со старика взяли какую-то подписку и поспешили выпустить.

Последствия удара давали себя чувствовать и после больницы. Голова его иногда начинала непроизвольно дергаться, и при этом он ощущал такую острую боль, будто в мозг вонзали шило. А шрам от удара подковой остался на лбу на всю жизнь.

Время шло… Уже второй год, как нет Рустема. Писем он домой не пишет. Раньше близкие к Саледину-ага люди, побывавшие в Севастополе, приносили о нем известия. Говорили, что жив и здоров. Теперь о Рустеме ничего не известно. Сеид Джелиль молчит.

В один из весенних дней в деревне появились немецкие солдаты. Боясь, что они могут отобрать его последнюю клячу, Саледин-ага, захватив с собой Мидата, уехал в лес на все лето — на заготовку древесного угля. Тензиле-енге пригласила к себе на это время дочь Сеяру с годовалой внучкой, отец которой, заслышав о начавшемся наборе в эскадрон Сулеймана Сулькевича, скрывался в горах.

Однажды Тензиле-енге сидела утром на Топчане и пила кофе. Неожиданно во двор вошла Гуляра.

— Селям алейкум, Тензиле-енге! — сказала она робко. — Я пришла к вам с вестью.

— Алейкум селям, дитя мое. Рассказывай, какая у тебя весть?..

— Моему брату передали письмо на ваше имя. Может быть, это от вашего сына Фикрета-ага и в нем что-нибудь сказано и о моем отце? — сказала девушка.

Вытащив из-за пояса, отделанного позументами, истрепанный конверт, испещренный множеством печатей, Гуляра протянула его старухе. Тензиле-енге осторожно вытащила исписанную зеленоватую бумажку и, надев очки, начала читать. Через минуту она радостно воскликнула:

— Правильно, дочка, письмо от моего Фикрета! Но я плохо разбираю его почерк.

В это время в дверях показалась Сеяре. Она обнялась и поцеловалась с девушкой. Дочь Тензиле-енге была на два года старше Гуляры и до замужества дружила с ней.

— Ты, Гуляра, что-то очень изменилась! Давно я тебя не видела.

— Я принесла письмо от Фикрета-ага! — сказала Гуляра.

— На, читай, дочка! — нетерпеливо попросила Тензиле-енге, обращаясь к Сеяре.

Девушка начала читать:

— «Дорогие, многоуважаемые и добрейшие родители! Шлю вам свой самый сердечный привет. Шлю также поклон сестре моей Сеяре и братьям моим Рустему и Мидату. Спешу сообщить вам, нас привезли в город Рыбинск в кавалерийский полк. Три месяца я участвовал в боях и получил ранение в ногу. Семнадцать дней пролежал в лазарете в городе Казатин. Сейчас я жив и здоров, чего и вам желаю от всевышнего аллаха. Стоим в деревне, в четырех километрах от Проскурова. В нашем полку служат также сыновья дяди Абдулгазы — Сеит Вели и Сеит Ариф, а также Сугют из соседней деревни Гавр. Как прослышал я, наших земляков также много в Шепетовке. За последние дни положение у нас изменилось. Многие солдаты начали переходить на сторону большевиков, которые хотят создать свое правительство. Я много думал над этим. Полагаю, что ничего из этого не выйдет. Но Сеит Ариф не послушался меня и сбежал к большевикам. Я уверен, что он потом раскается. Что делает Рустем? Где он? Что слышно о Сеттаре? Говорят, что в Петербурге произошел бунт. Пока вы не пишите мне. Похоже, что мы скоро уедем отсюда.

Ваш сын Фикрет. 28 ноября 1917 г.»

— Все! — вздохнула Гуляра. — О папе ничего не сообщает.

— Слава аллаху, мой Фикрет жив! — воскликнула, радостно сияя, Тензиле-енге.

— Письмо написано очень давно, — заметила Сеяре. — Интересно, где же оно лежало все это время?

— Может, за эти полгода с Фикретом что-нибудь случилось? — вдруг опечалилась Тензиле-енге.

— Будем надеяться на лучшее, — сказала Сеяре, — но письмо брата меня не только обрадовало, но и удивило.

— Почему?

— У нас все думают, что большевики справедливые люди, а Фикрет не хочет переходить к ним. Ведь он ученый и умный. Что с ним стало?

— Я ничего не понимаю в этих властях. Какие солдаты ни придут, все только и делают, что грабят, — пробурчала Тензиле-енге.

— Я слышала, большевики так не поступают, — возразила Гуляра. — Дядя Экрем встречался с ними в России.

— Этот Экрем всюду путается и во все вмешивается, — рассердилась Тензиле-енге. — Уже одну ногу потерял, кажется, потеряет теперь и голову. Говорят, он ходит на Бабуганскую яйлу, к дезертирам… А как поживает твоя мама, дочка? — переменила она тему разговора.