— Вызывал, Дульгер, заходи!

Саледин вошел. После долгого пути у него ныли ноги, и поэтому он хотел было присесть на свободный стул, но Малинин прикрикнул:

— Встань! Здесь тебе не каве-хане!

Старик отступил к стене.

— Нуредин-эфенди! — обратился Малинин к своему собеседнику в белом. — Это отец того самого Рустема, о котором я вам говорил. Узнаете его?

— Как же не узнать? — ответил юзбаши[17]. — Из Бадемлика…

Полулежавший в кресле молодой человек поднял на Дульгера красивые черные глаза.

— Где твой сын Рустем? — начал задавать вопросы Малинин.

— Не знаю, — пожал плечами Саледин-ага.

— А кто знает? Ты же сам его спрятал! Скажи, где сын?

— Не знаю. Я на ярмарку ездил. Когда вернулся, Рустема уже не было дома.

— Чей товар ты продавал?

— Свой, конечно. Вилы, грабли… Чей же может быть у меня товар?

— Я вижу, ты ездил прятать Рустема, не так ли? — мягко и вкрадчиво спросил Малинин.

— Нет, я никого не прятал. Со мной был Фикрет.

— А где сейчас Фикрет?

— Его схватили по дороге и угнали в солдаты.

— А тебе известно, что твой Рустем убил Исмаиля, сына почтенного Джеляла-бея?

— Нет, — ответил пораженный Саледин-ага, сразу меняясь в лице. — Об этом я ничего не знаю!

— Если ты не приведешь Рустема, мы тебя самого упечем на каторгу. Вот и подумай! У тебя голова уже седая! — закончил Малинин.

Нуредин-эфенди, внимательно смотревший во время допроса на Саледина-ага, поднялся и, поглаживая мизинцем тонкие длинные усики, подошел к двери. Повернув ключ, он снял со стены нагайку с вплетенным в ее конец куском свинца.

— Малинин-эфенди, — сказал он сухо, — вы слишком деликатничаете с этим карабаджаком[18]! Вы видели когда-нибудь отца, не знающего, где его сын? А ну-ка подойди!

Дульгер-Саледин не сдвинулся с места. Прижавшись к стене, он опустил голову и повторил:

— Я не знаю, где Рустем!

— Не знаешь?! — в бешенстве закричал юзбаши. — Мерзавец! — Он размахнулся и ударил нагайкой его по лицу.

Старик зашатался, но остался на ногах, прислонившись левым боком к стене.

— С тобой, видно, так и надо разговаривать! Теперь развяжешь язык! Ну, так приведешь сюда своего Рустема или сам в кандалах зашагаешь в Сибирь и сгниешь там?

Дульгер, с трудом оторвав спину от стены, сделал шаг вперед… Изо рта и рассеченной щеки струилась кровь.

— Не знаю, — еле слышно прошептал он. — Я не видел Рустема.

Юзбаши бил Саледина по плечам, по лицу, пояснице, ногам. И тот, окровавленный, повалился на пол. Нуредин-эфенди отбросил нагайку в сторону и, обращаясь к Малинину, сухо приказал:

— Надо убрать его отсюда и посадить в каталажку. И пока сын не придет за ним — не выпускать!

Малинин вышел в коридор. Минут через пять два жандарма, подхватив Саледина под мышки, увели его.

Старика допрашивали и избивали еще трое суток. Стегали, прижигали лицо горящей папиросой. Но ничего, кроме слов «не знаю», не смогли добиться. На четвертые сутки его выпустили.

Под вечер, весь в кровоподтеках и ранах, Саледин-ага добрел до дома. Но у ворот его покинул остаток сил, и он в беспамятстве повалился на землю.

3

На северной стороне Севастопольской бухты, которая среди татар получила название Насверн, недалеко от пристани находился постоялый двор — Хан азбары, окруженный рядом низеньких строений, в которых размещались пекарня, кофейня и склад для фруктов. Двор этот принадлежал Сеиду Джелилю — старшему брату мужа Сеяры.

Приехал сюда Сеид Джелиль шесть лет назад. Проучившись в гимназии три года, он был исключен из нее как сын несостоятельного крестьянина и, не зная, куда деться, поступил на службу мальчиком в мануфактурный магазин караима Мангуби на улице Нахимова. Но через год хозяин уволил Джелиля за ссору со своим сыном. Сеид опять остался без дела. Но тут его поддержал брат Белял, предложивший открыть фруктовую лавку. Фрукты для своей лавки они скупали у крестьян, приезжавших на постоялый двор грека Якусиди, человека уже старого, не имевшего ни детей, ни родственников. Больших выгод эта лавка братьям не приносила, и Белял вновь вернулся в Кок-Коз. Сеид остался один.

Однажды Якусиди спросил Сеида Джелиля:

— Скажи-ка мне, жениться ты не собираешься?

— Нет, пока с этим делом не тороплюсь, — ответил Сеид.

— Кто с тобой еще живет?

— Никто!

Старик задумчиво опустился в ободранное кресло из орехового дерева.

— Закрой свою лавку и переходи ко мне, — сказал он вдруг весело. — Я знаю твоего отца и мать, люди они очень порядочные. Старуха моя, как тебе известно, недавно умерла, и меня тяготит одиночество.

— Но сумею ли я быть для вас выгодным помощником? — пытался возразить Сеид Джелиль. — Ведь у меня нет капитала.

— Я этого не требую, — оборвал его Якусиди. — Мне нужен просто надежный человек.

Не прошло и месяца, как Сеид Джелиль распродал свою последнюю партию фруктов, рассчитался с владельцем помещения и переехал к Якусиди, юридически оформив свое вступление в торговое дело грека.

Проработав с Сеид Джелилем четыре месяца, старик, уже убежденный в деловитости помощника, решил поехать в Сухуми за маслинами. Но обратно не вернулся. Джелиль писал сухумскому городскому голове, справлялся в управлении жандармерии, ему отвечали: «Якусиди Харлампий Христофорович, рождения 1849 года, в Сухуми не прибывал». Так и не выяснив ничего об участи старика, Джелиль стал владельцем постоялого двора.

Однажды на рассвете во двор Сеид Джелиля заехала крытая брезентом арба, груженная лесными фруктами — кизилом, дикими яблоками, малиной и орехами. Из нее вышел хромой крестьянин, за ним Рустем. Узнав от владельца кофейни, где живет Сеид Джелиль, Рустем пришел к нему.

Сеид Джелиль еще спал. Открыв дверь и увидев осунувшееся знакомое лицо, он воскликнул:

— Рустем! Я тебя совсем не узнаю. Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного! — ответил Рустем тихо. — Вы не ждали меня, не правда ли?!

— Признаться, да. С кем ты приехал?

— С дядей Керимом.

— Садись, рассказывай, что с тобой стряслось? Почему так изменился? Ты что, болен?

— Ехали двое суток, — сказал Рустем, садясь на сет. — Я очень устал.

— Как жизнь в Бадемлике?

— Неважная, Сеид Джелиль-ага, — ответил Рустем, тяжело вздыхая. — Я бежал оттуда.

— Почему?

— Поцапался с одним… Исмаиля, сына Джеляла, помните?

— Помню, как же? Ну и что?

Рустем рассказал ему все, что произошло.

— Исмаиль умер? — спросил Джелиль, обеспокоившись. — Если умер, то дело плохо…

— Не знаю. Он упал с обрыва, а я не стал его искать.

— Что ты думаешь делать, Рустем?

— Приехал к вам, Сеид Джелиль-ага! Появляться в Бадемлике мне больше нельзя!

— Но тебя могут найти и тут. У жандармерии уши и руки длинные. Ты это знаешь?

— Знаю. Я надеюсь, что вы меня спрячете подальше.

— А как дядя Саледин? Тензиле-енге? Они знают о том, где ты?

— Нет.

Сеид Джелиль прибрал постель, потушил свет, раздвинул занавеску на окне. В комнату проник бледный свет раннего утра.

— Надо дать отцу знать, что ты у меня, — проговорил наконец Джелиль в раздумье. — Иначе они сойдут с ума. Ты что-нибудь говорил дяде Кериму?

— Говорил. Просил, чтобы он молчал о том, что я здесь.

— Это верно, но пусть он об этом скажет, по крайней мере, отцу и матери.

— Не лучше ли, чтобы и они пока ничего не знали? Тем более, что отец уехал в Мелитополь.

— Нет, пусть дядя Керим по возвращении в Кок-Коз пойдет в Бадемлик и сообщит Тензиле-енге, что ты у меня. Пусть она успокоится.

— Удастся ли мне, Сеид Джелиль-ага, устроиться на какой-либо работе?

— Найти какую-нибудь работу можно, Рустем, но времена тяжелые. А говорить ты по-русски умеешь?