— Что с вами, отец? Вам нездоровится? — забеспокоился Рустем, сидевший на топчане перед верандой.

Но из темной комнаты никто не отозвался. А через некоторое время оттуда послышался храп. Тензиле-енге покачала головой:

— Устал, видно. Уж очень он беспокойный — ходит быстро! Я тоже было испугалась: не стряслось ли чего? Пусть поспит. Назавтра опять будет свежий, как чеснок.

— Что-то не похоже, чтоб отец уснул так от усталости, — возразил Фикрет, строя про себя разные предположения.

— А что могло случиться? — беспечно ответила Тензиле-енге и, захватив лампу, ушла в свою комнату.

Фикрет и Рустем, как всегда, улеглись в мезонине. Рустем заснул мгновенно. А Фикрет еще долго ворочался в постели, тревожно прислушиваясь к голосам кузнечиков, доносившимся из сада, и к медлительному гуканью совы, вспорхнувшей на ветку орехового дерева, и думал о войне, о том, что и его могут призвать со дня на день.

Отец проснулся с зарей. Наточил свой обоюдоострый топор[9], завязал в платок обычный завтрак, запряг сани и не спеша поднялся в мезонин. Остановившись у постели сыновей, спавших в обнимку на широком сете, он невольно залюбовался их лицами. Ему жалко стало тревожить их сладкий предутренний сон. Но за холмами Стиля небо розовело все ярче, виноградники и сады наполнялись птичьими голосами. Пора!

— Рустем! — позвал Саледин-ага, дотронувшись до плеча Рустема.

Тот, приоткрыв глаза, сонно посмотрел на отца и отвернулся к стенке.

— Вставай, сынок, вставай! — старик снова потряс его за плечо. — Пора ехать в лес!

Юноша вскочил на ноги, быстро оделся и, позевывая, спустился вниз. Зачерпнув из чугуна, стоявшего в сенях, кружку молока, он выпил его, заедая хлебом, натянул на ноги чарыки[10] и вышел во двор. Взяв лошадь под узды, вывел ее на дорогу. Саледин-ага, захватив топор и узелок, последовал за сыном.

Когда солнце поднялось над горизонтом, отец и сын были уже в ущелье Кашкыр-сада[11]. Передохнув, они двинулись дальше по крутым и извилистым дорогам. Пройдя немного от Вилисова источника, остановились на склоне долины Канлы-сокак — Кровавой тропы и начали рубить стройные деревья и очищать их от коры. Вернулись они домой с санями, нагруженными толстыми бревнами, когда над высокими горами и глубокими долинами уже сгущались вечерние сумерки.

После ужина за вечерним кофе Саледин-ага, глядя на жену суровым взглядом, произнес:

— Фикрету надо уходить из деревни!

— Почему? — спросила удивленная Тензиле-енге. — Что случилось?

— Фикрета призывают в солдаты, ему надо бежать, скрыться, чтоб никто не мог найти. Сын авджы Кадыра Сеттар тоже хочет схорониться.

Помолчали.

— Он не желает служить царской власти, — продолжал Саледин. — Пускай и Фикрет уходит вместе с ним. Испытали мы на своей шее милость падишаха. Таким, как мы, от него хорошего ждать нечего. Фикрету надо бежать или с Сеттаром, или же поехать вместе со мной на ярмарку. Другого выхода нет.

— Вы думаете, он спасется, если поедет на ярмарку?

— Мы не пойдем проезжими дорогами, а на окольных путях нас никто не поймает.

Тензиле-енге приуныла, а Саледин-ага погрузился в думы. В это время пришел Рустем и молча опустился у порога на ковер.

— Ты что до сих пор не спишь? Где Фикрет? — спросил Саледин-ага.

— Стоит у ворот, разговаривает с Сеттаром-ага.

— Позови его сюда.

Рустем тут же побежал. Вскоре появился в комнате Фикрет. Заметив встревоженность отца и задумчивость матери, он понял, что дома произошло что-то неладное.

— Фикрет, — сказал отец тихо, но, увидя за ним Рустема, кивком головы велел ему пойти спать. — Фикрет, сын мой!

— Вы чем-то озабочены?

— Времена настали плохие. Ты старший у меня — на тебя можно опереться. Я не хочу, чтобы ты жил так, как живет сын Джеляла-бея. Еще не знаю, чем эта война кончится. Но мне будет очень грустно, если после нее люди в деревне скажут: Фикрет служил тунеядцам.

— Я вас не понимаю, отец! К чему эти слова?

— Говорят, что царь может потерпеть поражение.

— Почему, отец?

— Не знаю, но… говорят. Мне важно знать, куда тебя тянет, как ты собираешься жить.

— Людей отправляют на войну. Миновать ли мне этого?

— Сеттар сказал, что война эта — братоубийственная, неминуемая гибель для таких, как ты. Ее ведут богачи.

— Кто это придумал? — повысил голос Фикрет. — Мир ведь не создан так, чтобы в нем жили люди с одинаковой надеждой, с равным состоянием. Одни должны стоять выше, другие ниже. Одни работают, другие дают им работу.

Дульгер недоуменно посмотрел на сына.

— А разве не может быть так, чтобы все работали, чтобы никто ни с кого не драл шкуру?

— Едва ли.

— Тебе по душе эта убогость… в нашем доме?

— Нет. Мне бы хотелось, да и тебе, наверное, тоже, иметь не одну лошадь, а несколько; не четверть десятины земли, а гораздо больше. Вот тогда жизнь будет другая.

— Кто же нам все это даст? — развел руками Саледин-ага. — Кязим-бей? Джелял?

— Не знаю, отец, — ответил Фикрет.

— Ты молод, но и не ребенок. У тебя должен быть ясный ум. Скажи мне, ты согласен с тем, что говорит Сеттар?

— Сеттар? Но кто такой Сеттар? Всего сын авджы Кадыра.

— О чем же вы толковали с ним только что?

— Он предлагает бежать в лес.

— Ну? А ты?

— Какой смысл? Что могут сделать в лесу пять-шесть человек из нашей маленькой деревни?

Саледин-ага набил чубук душистым табаком, затянулся несколько раз, затем глухим голосом проговорил:

— Мало ты еще понял в этой жизни. Разум у тебя витает в тумане. Однако тебе необходимо скрыться.

— От кого?

— С глаз он-баши[12], волостного правления. Понял? А не спрячешься — погонят на войну. Через три дня заберут. Я человек темный, старый, но вижу: Джелял и Кязим-бей усердствуют в отправке людей на войну. Значит, она им нужна. А что им хорошо — для нас горе. Тебе надо бежать завтра чуть свет.

— Куда?

— Я покажу!

На следующий день Фикрета дома уже не было. Он исчез. Отец куда-то отправил его. Но куда? Об этом никто не знал. Через несколько дней во двор Саледина-ага зашел он-баши и справился о Фикрете.

— Лежит в Кок-Козской больнице, — отвечал Саледин-ага.

И хотя десятник недоверчиво покачал головой, больше с расспросами не приставал: проверить слова старика не решался. Идти в Кок-Козскую больницу надо было через горы. А в горах бродили качаки[13].

В течение месяца из Бадемлика забрали в солдаты, больше сорока джигитов. Деревня оглашалась воплями и плачем женщин.

2

Дульгер-Саледин, получивший от отца простое и суровое воспитание, растил и своих сыновей бесстрашными, энергичными джигитами. Летом каждую неделю устраивал в саду на оставленной вокруг скирды целине борьбу между Фикретом и Рустемом. Обучал поясной борьбе. Если замечал какое-либо отступление от правил, останавливал и показывал им правильный прием.

Осенью, в пору сбора орехов, Саледин-ага взбирался на самую высокую ветку. Ни за что не держась, обхватив обеими руками длинную палку, он сшибал орехи. Так же смело он заставлял действовать и сыновей. Саледин-ага был прекрасным охотником. Он брал сыновей по очереди на охоту. Повстречав зайца, сам не стрелял — пусть его убьет сын. И если первому зайцу удавалось удрать, Саледин-ага не возвращался с охоты до тех пор, пока сын не убивал другого. Он научил Рустема находить заячьи следы на совершенно сухой и твердой земле.

Но не только охота увлекала Рустема. Любимым его развлечением были скачки, джигитовка. Самые интересные скачки устраивались в дни свадеб. Свадьба удалого парня Ризы долго откладывалась. Отец его, Демирджи Куртбедин, был на войне. Но, вернувшись без правой руки и с двумя сломанными ребрами, он сказал жене: