Поэтому он ограничился тем, что ежедневно задавал Заннубе один и тот же вопрос: в исправности ли у соседей проводка или, может быть, в ней есть какой-нибудь дефект, который надо устранить. Заннуба отвечала, что все в порядке, но Абда нервничал и приставал к ней:

— А ты откуда знаешь? Ты ведь не спрашивала! — грубо говорил он.

Замечая его настойчивость, братья усмехались, а Мухсин холодно и резко бросал:

— Проводка в полном порядке!

Раздраженный всем этим, Селим не упускал случая вставить пару насмешливых слов.

— О господин, электричество действует превосходно! Тебе бы хотелось, чтобы его нарочно испортили? О господин, поищи себе другое занятие.

Однажды Абда вышел из себя и закричал:

— А тебе какое дело, дурак?

Селим спокойно спросил:

— Это я — дурак?

— И еще какой дурак!

— Вы слышите, люди?

— Чего ты суешься в мои дела?

— Аллах да простит тебя! Извиняюсь. Виноват!

Он умолк. Мухсин молча смотрел на братьев. Заннубы в комнате не было, она поднялась на крышу, чтобы с помощью Мабрука развесить белье. В спальне находился Ханфи, но «почетный председатель» лежал на кровати и не старался примирить спорящих. Он только смеялся и говорил из-под одеяла:

— Это нехорошие речи! Чего ты сердишься, си Абда? Раз электричество в тебе не нуждается, поищи другой работы! Не умеешь ли ты, например, чинить примуса или зонтики?

— Что? И твоя милость туда же? — огрызнулся Абда. — О человек под одеялом, спи! Так будет лучше! Не вынуждай меня много говорить!

Ханфи-эфенди немедленно ответил:

— Спать? А разве я много сплю? Приду на урок в школу, а в классе содом, вернусь домой, прилягу отдохнуть, начинается скандал. Я устал, и мой осел тоже[40].

Он тщательно закутался в одеяло, повернулся ко всем спиной, зажмурил глаза и засопел, погружаясь в дремоту. Через минуту послышался громкий храп.

Мухсин проводил уходящего Абду суровым, неприязненным взглядом и, посмотрев на спящего Ханфи, сочувственно прошептал:

— Как его жалко, дядю Ханфи! Ничего у него нет, кроме сна.

Селим ответил с насмешливым сожалением:

— Хотел бы я знать, какой он учитель? Такого увальня, как наш Ханфи, школьники должны считать дураком.

Мухсин так же, как и Абда, не был уверен, что его знакомство с соседями прочно, хотя и бывал у них ежедневно. Внутренний мир Саннии, ее душа все еще были для него загадкой. В тот день, когда Абда чинил в квартире соседей проводку, Мухсин почувствовал какое-то странное беспокойство.

Некоторые поступки Саннии ему не нравились, но он не замечал в ее обращении с ним перемены, которая подтвердила бы его смутные подозрения. Поэтому облачко в его сердце быстро рассеялось, но он все же продолжал чего-то опасаться и не доверял Абде. Поведение Саннии в тот день, когда к ним пришел Абда, заставило его призадуматься: вероятно, женщины чаще всего влюбляются в сильных, высоких мужчин с широкими плечами и грубыми голосами. Это происходит помимо их воли. Возможно, в них говорит инстинкт пола, и, вероятно, он, Мухсин, в сравнении с Абдой, кажется маленьким ребенком, неспособным внушать женщинам таких чувств. Мухсин вспоминал голос Абды, гулко раздававшийся в зале соседей, его сильные руки, так легко переставлявшие лестницу у стены. Эти воспоминания терзали мальчика, хоть он не понимал, да и не мог понять причины того смутного чувства, которое мучило его и заставляло недолюбливать Абду.

Чувство это росло из-за поведения Абды после его возвращения из квартиры соседей. Он не сердился на Мухсина и не ссорился с ним, как раньше, а просто не обращал на него никакого внимания, словно его и не было. Он держался надменно, как человек, уверенный в успехе, а Мухсина не ставил ни во что. Если Абда и допускал, что может иметь соперника, то, во всяком случае, не в лице мальчишки, им может быть только мужчина, достойный соревноваться с ним на поприще любви, мужчина, подобный хотя бы Селиму.

Мухсин чувствовал это своей впечатлительной, нежной душой, и сердцем его овладевала печаль. Особенную боль причиняла ему мысль, что он еще ребенок и не может даже считаться чьим-либо соперником.

Глава четырнадцатая

Кто знает, были ли то шутки судьбы или шутки сына человеческого!

Однажды Заннуба пришла домой и рассказала, что у соседей что-то случилось с роялем и она обещала Саннии спросить Селима, не знает ли он мастерскую, где чинят рояли. Ведь у Селима есть музыкальный инструмент — гармоника.

Выслушав сестру с величайшим вниманием, Селим мгновенно вскочил. Но Заннуба ехидно попросила его не беспокоиться. От него требуется только написать на бумажке адрес мастерской, работникам которой можно доверить инструмент, все остальное берет на себя Санния. Однако Селима это не устраивало. Как? Упустить такой случай? Если этот нервный, легкомысленный и в сравнении с ним отсталый Абда ходил в квартиру соседей чинить электричество, то неужели не проникнет туда он, Селим, мужчина опытный, находчивый, сведущий в житейских делах?

И Селим не замедлил проявить необычайную осведомленность в вопросах, касающихся роялей и всех музыкальных инструментов вообще. Он перечислил несколько мастерских и заявил, что в них за работу берут очень дорого, поэтому туда следует обращаться лишь в крайнем случае. Да и как знать, может быть, починить этот рояль очень просто и такой опытный человек, как он, Селим, сразу обнаружит неисправность и посоветует, что предпринять. Тогда не придется обращаться к этим жуликам из мастерских.

— Да, безусловно, — продолжал он, — я обязательно должен посмотреть, в чем там дело! Во всяком случае… Чтобы обследовать…

Мабрук услышал его слова и, улыбаясь, подмигнул Мухсину.

— Да, конечно, си Селим обязательно должен обследовать рояль! — подтвердил он.

Но Мухсин даже не улыбнулся. Побледнев, он спросил:

— Кто тебе сказал, что рояль не в порядке?

— Санния сказала, — ответила Заннуба. — После того как ты ушел.

Мухсин помрачнел.

— Я только вчера играл на этом рояле, — сказал он. — Должно быть, она не говорила, что рояль не в порядке. Вероятно, он просто расстроен.

— Нет, эфенди, — сердито перебил его Селим, — она именно сказала: «Не в порядке!» Отвяжись!

— Не может быть! Я только вчера…

В голосе мальчика звучало отчаяние. Он весь раскраснелся. Их пререканья продолжались бы еще долго, но в комнату вошел Ханфи-эфенди, который вернулся из города с пачкой тетрадок. Положив их на стол, он осведомился:

— Что опять случилось?

Когда Мабрук сообщил ему новость, он откашлялся и, взглянув на Селима, произнес:

— Поздравляю!

— Вы что-то сказали, си Ханфи? — холодно произнес Селим.

— Нет, ничего… Только… Не понадобится ли тебе подмастерье? Это ведь рояль, а не какое-то жалкое электричество.

Селим улыбнулся, но сейчас же снова принял серьезный небрежный вид.

— Клянусь Аллахом, ты меня удивляешь! Соседи обращаются к нам с просьбой, а ты устраиваешь из этого целую историю. Ведь дело проще простого: я пойду к ним, посмотрю рояль, узнаю, что нужно сделать, и взгляну…

— Короче говоря, ты идешь обследовать, — перебил Ханфи, коварно поглядывая на него через толстые стекла очков.

— Вот именно. А дальше что?

— Ровно ничего! Прошу прощения у Аллаха!

Ханфи направился к своей кровати, разделся, надел халат и шапочку и, как всегда, растянулся на постели.

К счастью для Селима, Абды не было дома, когда Заннуба рассказала свою новость. Вернувшись из училища, он застал брата за переодеванием. Юзбаши извлек из большого шкафа свою полицейскую форму и, невзирая на возражения родных, собирался в нее нарядиться, хотя и находился в отставке. Абда осведомился, что произошло, и, узнав, в чем дело, угрюмо замолчал. Он с трудом сдерживался, на его дрожащих губах блуждала улыбка холодной ярости. Он смотрел на Селима, который, основательно нафабрив усы, тщательно причесывался и говорил Мабруку, указывая на медные звездочки на плечах мундира, потускневшие от долгого пренебрежения: