Мне осталось рассказать вам самое главное, а на это нужно еще решиться. Тут обиняками да отговорками не отделаешься. Так вот я продолжал вести дело, занимался допросами, документами и отчетами, как вдруг меня вызвал к себе большой начальник. Я обрадовался, ну, думаю, наконец-то дело дошло до слуха ответственных лиц. А значит, оно действительно важное, теперь-то уж попранная справедливость восторжествует, а виновного постигнет заслуженная кара. Бросив все, я поспешил к большому начальнику. Он прислал за мной роскошную машину. В ней был телефон молочно-белого цвета, боковые стекла опускались и поднимались нажатием кнопки. Воздух внутри машины был какой-то особенный, прохладный и благоуханный. Я спросил шофера, в чем тут секрет. Не утруждая себя ответом, он указал рукой на небольшой мудреный ящик, вделанный в приборную доску. Я не понял, что же это такое, и переспросил. Шофер небрежно обронил заграничное словцо:

— Кондиционер…

Ясно, значит, воздух в машине искусственный. Он удивительно бодрил; откинувшись на сиденье, я стал размышлять о предстоящем разговоре. Я чувствовал себя окрыленным. И в самом деле, думал я, мы живем в золотой век. Самое высокое начальство интересуется мнением простых людей. А это ли не главное качество руководителя — следить, чтобы справедливость соблюдалась даже в отношении самых рядовых граждан? Недаром говорится: справедливость — основа правления, и поистине справедлив тот правитель, который глаз не сомкнет, пока меж его подданных есть хоть один голодный, нагой или бездомный. Что же до дела, которым я занимаюсь, то ведь оно способно растрогать и камень. Речь ведь идет о крови, пролитой во имя защиты родины. И кровь эта еще не высохла. Когда мы прибыли к большому начальнику, я не сразу понял, кабинет ли его суть продолжение автомобиля, или автомобиль — передвижная часть кабинета. Тот же свежий, благоуханный воздух, те же вокруг мягкие цвета. Большой начальник встретил меня довольно сдержанно. Не знаю, такова ли его обычная манера обхождения с людьми, или он держался так только со мной. Я молчал, ожидая его вопросов и собираясь доложить, что расследование мною почти закончено и остается лишь добиться признания омды. Впрочем, признание его не столь уж и важно, свидетельские показания полностью изобличают его, особенно показания маклера, прямого соучастника омды. Я решил попросить высокопоставленное лицо, когда мне представится возможность высказаться, чтобы суд состоялся как можно скорее, желательно в ближайшие десять дней, и чтобы приговор был самым суровым, ибо дело касается защиты родины. Большой начальник поднялся с места, вышел из-за своего роскошного письменного стола, подошел к окну и отдернул штору. Стоя ко мне спиной, он разглядывал маленькую площадь, куда выходило окно, и улыбался — видимо, его забавлял вид прохожих, ежившихся от непривычного еще зимнего холода. Потом, погасив улыбку, начальник обернулся ко мне.

— Когда вы закончите дело? — резко спросил он.

Я выпрямился на стуле, откашлялся и едва открыл было рот, как он недовольно бросил:

— Что ж вы молчите? Отвечайте, следствие закончено?

— Не хватает лишь последнего звена, признания главного обвиняемого по делу, — я старался говорить спокойно. — Рассчитываю добиться его сегодня, самое позднее завтра.

— Вам трудно заставить его признаться?

— Он от всего отпирается, несмотря на показания свидетелей.

— Что же вам даст его признание?

— На суде, — а я прошу назначить суд как можно скорее — отсутствие признания обвиняемого может быть сочтено недоработкой следствия. И тогда судья вправе потребовать повторного следствия или же самому провести расследование. А это внесет в дело ненужную путаницу.

— Вы говорите, суд? — удивленно спросил большой начальник.

— Конечно, — простодушно ответил я, — по окончании следствия прокуратура передаст дело в суд.

— Какое дело?

— Дело погибшего, которое я расследую.

— Которого же погибшего?

— Мысри, сына сторожа.

— Мысри, говорите?

— Но ведь он пошел в армию вместо сына омды.

— Какого омды?

— Да омды их деревни. Говорят, у него большие связи, но вина-то его доказана.

— Доказана чем?

— Документами, показаниями свидетелей, вещественными уликами, установлением личности жертвы…

— Какой еще жертвы? — Он почти кричал.

Я решил не отвечать. Ситуация была абсурдной. Я никак не мог понять, чем недовольно высокое начальство. Может, меня вызвали по ошибке вместо кого-то другого? Я почувствовал странную слабость, словно очутился в безвыходном тупике. Мне хотелось закричать, вскочить с места, кинуться на своего собеседника. Но этот огромный роскошный кабинет и меры предосторожности, предшествовавшие моему визиту сюда, машина, охрана, сама таинственная личность начальника парализовали меня. Я ведь толком даже не знал, над кем он начальствует, что возглавляет. Когда мне передали его вызов, я пытался расспрашивать, кто же он, человек, с которым я встречусь. Мне отвечали кратко — высокое начальство. Ткнув пальцем в мою сторону, начальник сказал, как отрезал:

— Слушайте! Никакого дела нет и не было. Феллахи в деревне подшутили над вами, сочинили историю наподобие полицейских романов. Сын сторожа пошел в армию. А чтобы скрыть свое низкое происхождение и выдать себя за сына благородных людей, с самого начала сообщил о себе фальшивые данные, назвался сыном омды. Под этим именем и погиб. Все произошло по его собственной инициативе. Усвоили? Никакого дела нет. Парень погиб. Это, конечно, звучит трогательно, и он, как погибший в сражении, заслужил место в раю. Но прежде чем погибнуть, он набедокурил, побуждаемый тщеславием, пошел на обман. Только нас уж это никак не касается. И вообще, по чьему указанию вы приступили к расследованию? Что? Дело было передано в прокуратуру полицией на основании заявления граждан? С точки зрения процедуры все это правильно. И все же вы совершили ряд грубейших ошибок. Взялись за дело, с самого начала зная, что оно не гражданское, а военное. А поскольку армия имеет свою полицию и судебные органы, дело это исключительно в их компетенции. И наконец, самое важное, разве вам не известно, что военные суды руководствуются не уголовным кодексом, а особыми законами? Вы же приступили к расследованию, даже не попытавшись связаться с компетентными армейскими органами, хотя это было вашей прямой обязанностью. Да, я признаю, вами двигало патриотическое чувство и сознание служебного долга. Совершено, полагали вы, преступление и ваша обязанность раскрыть его. Все это так. Но допустимо ли, чтобы следствие по такому делу велось гласно и все, кому не лень, были в курсе происходящего? Не думаю. Тут я с вами категорически не согласен. Мало ли дел, требующих закрытого следствия?! Война, на которой погиб Мысри, все еще продолжается. Мы пошли на прекращение огня, но лишь до определенного срока. Все наши земли должны быть освобождены. А значит, мы по-прежнему находимся в состоянии войны. И стало быть, в стране сохраняется чрезвычайное положение. Вы должны, вы обязаны были позаботиться о тайне следствия. Вам известно, что едва ли не у каждой египетской семьи сын на войне. Представьте себе состояние людей, видящих, как тело погибшего на фронте возят туда-сюда и не разрешают хоронить, потому что следствие должно установить личность погибшего и кому положено получить за него деньги. Тайна следствия в подобном случае такой же патриотический долг как и участие в бою. А кто, я вас спрашиваю, может гарантировать, что эта война для нас последняя? Способны вы или кто другой в этом поручиться? Ясно одно — рано или поздно мы снова будем воевать. Но ведь тогда ваше расследование может иметь самые дурные последствия. Став достоянием общественного мнения в Египте и за его пределами, эта история набросит тень на нашу победоносную войну и на наших героев. Кто здесь окажется в выигрыше? Сторож и его сын? Жертвовать всем во имя отечества — долг каждого египтянина. Сторож пожертвовал сыном, — честь ему и хвала. Мы долго обсуждали все обстоятельства дела. Некоторые требовали наказать вас за допущенные ошибки. Но я вас отстоял. Только потому, что убежден в искренности ваших намерений и уверен: вы исходили из лучших побуждений. Вот вам мое решение: считать следствие не имевшим места, все документы передать лично мне. Я уже отдал соответствующие распоряжения всем участвовавшим в расследовании ведомствам.