5) Получить личные вещи погибшего, согласно официальной описи, для вручения их лицу, названному в финансовом распоряжении. Указанное лицо обязано расписаться в получении вещей в той же описи.
6) Получить денежные суммы, предназначенные для похорон и выплаты единовременного пособия, — они определяются специальной инструкцией, — с последующей передачей их родственникам погибшего.
7) Получить, на основании свидетельства о смерти, разрешение на погребение.
8) Убедиться в том, что тело приготовлено для погребения и находится в плотно закрытом гробу.
9) Явиться по месту жительства погибшего к местным властям, затем к родственникам. Перенесение гроба с военной машины на кладбище совершается в присутствии родных и представителя власти. Крышку с гроба снимать запрещается.
10) По возвращении в часть офицер службы социального обеспечения составляет подробный отчет, в котором излагает также свои советы и рекомендации на будущее.
Внимательно перечитав записанное, я вызвал выделенного мне в сопровождение сержанта и приказал ему побыстрее получить разрешение на погребение, а сам отправился в финансовую часть за деньгами. Солдату я поручил выправить пропуск для автомашины и накладные на бензин. Встретиться договорились у входа в анатомичку через два часа. Выйдя из здания госпиталя, я очутился на многолюдной улице. Тысячи людей спешили куда-то по своим делам, и я вдруг почувствовал, как бесконечно далеки их заботы от наших. Вспомнил, что договаривался вечером, после ифтара[14], встретиться с друзьями, поделиться с ними своими первыми впечатлениями от службы в армии. Конечно, теперь уж мне с ними не встретиться — тут и чудом не обернешься до ифтара. Решил позвонить одному из приятелей, отложить встречу, не объясняя, конечно, причин. Это не тема для телефонного разговора, а потом, пусть думают, будто у меня какие-то особо важные дела. Встреча была назначена в Агузе[15], я там с тремя приятелями снимал квартиру. Одного из нашей компании, как и меня, призвали в армию, второй, единственный сын у родителей, имевших, помимо него, нескольких дочерей, не подлежал призыву. Четвертый сумел освободиться от армии, не хочется и говорить, какими путями. Телефона в квартире не было. Каждый из нас пользовался общим пристанищем по своему усмотрению, следовало лишь заранее предупредить остальных. Позвоню кому-нибудь на обратном пути, подумав, решил я, а сейчас лучше схожу домой за сменой белья, полотенцем и бритвой. И снова передумал. Мне говорили, что процедура передачи тела родственникам занимает самое большее час, а может и меньше. Да и кто станет удерживать человека, доставившего в гробу тело любимого сына. Я вспомнил свою возлюбленную, пышную блондинку, с которой так мило проводил вечера в квартирке, в Агузе, заранее договорившись с приятелями, чтобы они нас не тревожили. Они обычно многозначительно подмигивали, желая мне приятно провести время. Я с досадой подумал: предупредить ее о моем отъезде невозможно, а не явившись на условленное свидание, я неизбежно навлеку на себя упреки и буду вынужден долго объясняться и просить прощения. Потом я махнул на все рукой и пошел по своим делам. В кабинетах, где я побывал, восседали гражданские и военные чиновники, отгороженные от посетителей роскошными письменными столами. Ноги их утопали в мягких коврах, заглушающих все звуки. Возле столов стояли электрические или газовые камины, излучавшие тепло и уют. То и дело звонили телефоны и начинались разговоры о здоровье, о личных делах и ценах на мясо, давались обещания похлопотать о том о сем, выяснялся курс доллара на черном рынке и решался вопрос, где лучше провести вечер. Предъявляя документы, гласившие, что один из сыновей Египта отдал за него свою жизнь, я надеялся: уж к ним-то отнесутся со вниманием, постараются облегчить мне не слишком-то приятную задачу. Но, к моему изумлению, чиновник, сидевший за зарешеченным окошечком, просмотрев поданные ему документы, а затем, глянув на часы, сердито буркнул:
— Поздно приходите.
Снова уткнувшись в бумаги, он вернул их мне, сказав, что печать на свидетельстве о смерти неразборчива и ее следует проставить заново. Я возразил, ведь часть находится на передовой.
— Ну и что? — процедил он сквозь зубы.
Со времени смерти, стал объяснять я, прошло уже три дня. Но чиновник, не слушая, указал мне на дверь справа от него: там, мол, сидит начальник и изложить дело надо ему. Начальник перебирал длинные четки, губы его беззвучно шевелились, бормоча что-то известное лишь ему одному. На мои слова он ответил не сразу. Продолжая правой рукой перебирать четки, он протянул левую за документами. Долго читал их, шевеля губами, потом сказал, имея в виду чиновника:
— Он прав.
После долгой утомительной и бесполезной дискуссии, он, учитывая особые обстоятельства, пошел мне навстречу и велел написать расписку в том, что печать на свидетельстве о смерти подлинная. Моя подпись под этим документом возлагала на меня всю ответственность в случае, если бы печать оказалась подложной. Совершенно обессиленный я вернулся в госпиталь и, дожидаясь своих подчиненных, оформлявших другие документы, успел позвонить одному из приятелей и предупредить о том, что не явлюсь на вечеринку.
Наконец собралась вся группа. Мы погрузили гроб в кузов автомашины, туда же уселись механик и двое сопровождающих. Друг погибшего сел между мною и водителем. Время приближалось к полудню. Выезжая из Каира мы прикинули, что будем в деревне после ифтара. Чтобы, как водится, поесть в час ифтара, придется остановиться где-нибудь по дороге, скорее всего в Танте. Ощупав карманы, я убедился, что записка с адресом при мне. Путь предстоял долгий, машина далеко не новая, тряская. Когда мы выехали на шоссе Каир — Александрия, бледное желтое солнце светило нам прямо в лицо. Ехали мы медленно. Шофер, оправдываясь, расхваливал свою колымагу: она-де запросто обгонит любую машину. В доказательство он ткнул пальцем в спидометр, последняя цифра на шкале равнялась ста шестидесяти километрам в час, и, вздохнув, объяснил, что командир транспортной части во избежание аварий, тем более, автострады всегда перегружены, приказал поставить ограничитель скорости. Теперь из машины не выжмешь больше шестидесяти в час. Прислонясь головой к стеклу дверцы, я задремал, убаюканный неспешной ездой. Сидевший рядом солдат вроде тоже уснул. Но нас тотчас растолкал шофер, прочитавший нам целую нотацию о том, как надлежит вести себя, сидя рядом с водителем автомашины, мчащейся по шоссе. Сонливость пассажиров, сказал он, — главная причина чуть ли не всех аварий. Лично он во время поездок требует, чтобы с ним непрерывно беседовали и развлекали его разными историями. Чем разговорчивей собеседник и занимательней его байки, тем меньше хочется спать. Упаси только бог от разговоров о науке и политике — сразу же сморит сон. Ну, а как быть, спросил я, если рядом нет словоохотливого пассажира. Шофер засмеялся, сбавил скорость, сняв с головы каскетку, повесил ее на переключатель скоростей и, завершив тем самым торжественные приготовления, начал долгий и обстоятельный рассказ. Водительскому делу он учился у шофера, работавшего в свое время в английских военных лагерях, тот наставлял его: если случится ехать без пассажиров и от долгой тряски станет клонить ко сну, есть одно испытанное средство: разговаривай с самим собой. Так он и делает, рассказывает себе старые бабушкины сказки, разные непотребные истории и анекдоты. А когда их запас иссякает, он переходит к следующему этапу — насвистывает знакомые несложные мотивчики или поет во весь голос. Мне скоро наскучило его слушать, хоть рассказ его и был довольно забавен. Чтобы прервать его, я спросил: как же быть, если все попытки прогнать дремоту окажутся тщетными? Вопрос мой, заметил шофер, весьма серьезен и свидетельствует о редком для офицера уме. Когда все средства исчерпаны, пояснил он, остается последнее. Знаете, какое? Я, конечно, не знал. Ладно, заявил он, так и быть, открою вам свой секрет: самое распоследнее средство — дергать себя посильнее за волосы. Правой рукой он держит баранку, а левой во всю мочь дергает себя за чуб. Разглагольствования шофера оборвал стук из кузова, сидевшие там требовали остановки. Мы вышли из кабины. У выпрыгнувших из кузова сержанта, механика и солдата лица были красные и потные, они заявили, что задыхаются, от гроба идет тошнотворный запах. Тут я понял, каково сидеть рядом с телом человека, скончавшегося три дня назад, если при этом труп лежал сперва в полевом лазарете, а потом в госпитале. Еще утром от солдата, заведовавшего анатомическим театром, я узнал, что помещение это совершенно не приспособлено для хранения трупов, хотя и используется уже много лет, через него прошли тела погибших на четырех последних войнах. Мы присели на обочине передохнуть. Шофер долил воды в радиатор. Всю оставшуюся дорогу он по-прежнему говорил без умолку. Только теперь — о своих многочисленных поездках: он перевез на своем веку великое множество покойников — и погибших на войне, и умерших от болезней. Хвастовству его не было предела. Главным своим достоинством он считал железные нервы. Шофер, ездивший до него на этой машине, свихнулся от такой работы и загремел в психушку, не мог вынести вида родичей покойного во время передачи им тела и на похоронах. А он как-никак ездит четвертый год, и гнусная работенка эта совершенно не повлияла на его психику. Вспомнив о погибшем, которого мы везли, шофер спросил, что это за место, куда мы едем, — городок или деревня? А когда я ответил, что деревня, он, со знанием дела, заявил: мол, деревенские жители люди благородные и тяжелое горе свое переносят с достоинством. Солнце клонилось к закату. Радио у нас не было, но когда движение на шоссе вдруг прекратилось и дорога обезлюдела, мы поняли: азан уже прозвучал и наступило время ифтара. Остановились мы в первом же встречном городке. Идея утолить голод в местном ресторанчике меня не вдохновляла. Оба солдата отправились на базар и вскоре вернулись с провизией. Мы уселись прямо возле машины, поели, напились чаю, принесенного из ближайшей кофейни. Один из солдат и механик попросили разрешения сходить в кофейню выкурить трубку наргиле. Я отпустил их, но велел не задерживаться. Вскоре мы снова ехали по шоссе. Тьма быстро сгущалась. Друг покойного стал припоминать приметы, по которым нам следовало ориентироваться. Я очень боялся заблудиться и проехать то место, где мы должны были свернуть на проселочную дорогу. По словам солдата, поворачивать надо было у железнодорожного моста, неподалеку от станции, возле которой стояло здание начальной школы. За школой находились дома рабочих-железнодорожников, а перед ними — переезд, — он-то и вел на проселок. Съехав с шоссе, мы оказались словно в другом мире, нас окружал кромешный мрак. Пришлось остановиться. Друг погибшего отправился к переезду, где горел фонарь, освещавший небольшое пространство вокруг и кучку людей, пивших чай. Он спросил мужчину в железнодорожной форме, как проехать к нужной нам деревне. Железнодорожник вместо ответа ткнул рукой в сидевшего рядом феллаха и объявил, что тому здорово повезло: он, мол, родом из этой деревни и давно сидит здесь, ожидая, кто бы подбросил его до дома. Мы же, по всему видать, добрые люди и держим путь в столь благословенный час не иначе, как с благородной целью. Вот мы и подвезем феллаха, а он укажет нам дорогу. Феллах поднялся с земли, отряхнул галабею. Железнодорожник предложил нам чаю, но мы отказались. Рассыпаясь в благодарностях и твердя, что видать само небо послало нас ему в эту пору, феллах залез в кабину.