— Значит, ты ни словом не обмолвился о своем деле?

— Нет, не время сейчас.

— Если тебе неловко, хочешь, я возьму это на себя.

Но Мысри отказался. В обычное время, сказал он, между ним и сыном омды тысячи различий, но теперь все стали равны. Имена, положение, обличье утратили всякое значение. Участие в освобождении египетской земли, это великая честь — не важно, под каким именем и в каком качестве человек принимает в нем участие. То же самое сказал он и командиру части, добавив, что только на фронте сможет вернуть себе утраченное самоуважение. Вспоминая об этом, я думаю, неужели Мысри искал смерти? Чего желал он, уезжая на фронт сражаться или погибнуть? Не потерпел ли он поражение еще до встречи с врагом, в битве с самим собою? Я не могу ответить на эти вопросы, но я пишу и мне кажется, будто в жилы мои вливается кровь другого человека, ставшего мне особенно близким, роднее единокровного брата. Мысри погиб. Это слово я слышал от него не раз. Увы, единственное, что я могу сделать для него — рассказать о нем и оплакать его память. Но много ли в том толку? Умерший уходит из жизни, а другие, даже самые близкие ему люди, продолжают жить. Так в чем же его вина? А я — в чем я виноват? Его история лишний раз убедила меня только в одном: нет в нашем мире справедливости. Если мы, люди, и вправду уважаем свое человеческое достоинство, наш долг — требовать у бога справедливости. А если он откажет, искать себе другого бога. Но смысл справедливости заключается в одном: дать силу и мощь бесправным. Прошу вас, не спрашивайте меня: а ты, что ты сделал, чтобы помочь Мысри? И почему перекладываешь ответственность на небесного владыку? Зачем окутывать эту историю метафизическим туманом и превращать ее чуть ли не в легенду? Где твоя вера в мощь человека и его способность быть создателем и вершителем своей судьбы?

Но вернемся лучше к Мысри. Его настойчивое желание скорее попасть на фронт удивило меня. Я пытался отговорить его, но он ничего не желал слушать и продолжал укладывать вещи. Я не мог понять его поведения. Согласно полученному нами приказу на фронт отправлялся лишь определенный контингент солдат. Мысри в него не входил. У каждого служащего в нашей военно-медицинской части своя специализация. От нас требовали санитаров, рентгенологов, лаборантов и поваров для полевых кухонь. Мысри же был братом милосердия. Они в приказе не значились, но он настоял на том, чтобы его включили в группу, отбывающую на фронт. Таких людей, как Мысри, я раньше не встречал. Было известно: многие, особенно родственники высших военных чинов и прочих влиятельных лиц, всячески уклоняются от отправки на фронт, обрывают телефоны, добиваясь поблажек, да и сами влиятельные персоны названивают в часть и сладкими голосами уговаривают не отправлять их сыновей и зятьев на фронт, они ведь — солдаты, а много ли проку сейчас от солдата в зоне Суэцкого канала! Ну и, само собой, у этих солдат — отпрысков богатых семей есть уважительные причины: один — владелец торговой фирмы, приносящей пользу стране, другой содержит семью, у третьего отец уехал по важным государственным делам за границу. Впрочем, какое это имеет значение — одним солдатом больше или меньше. Мысри оказался единственным в своем роде. Он так рвался на канал, словно был уверен, что там отыщет решение всех своих проблем или же смоет с себя в его водах коросту многолетнего терпения. Наконец Мысри кончил укладывать вещи и подошел ко мне. Его словно прорвало, он заговорил с необыкновенным жаром. Сказал: мол, главная причина, по которой он согласился идти в армию вместо сына омды и по которой не хочет сейчас поднимать этот вопрос — желание выполнить свой патриотический долг. Поэтому в его поступке нет ничего зазорного: он не крадет, не наживается. Превыше всего он любит Египет. Единственная радость в его безотрадной жизни — это его имя. Он не знает, нарек ли отец его так умышленно или случайно, но он бесконечно благодарен отцу, ведь имя его происходит от названия любимой страны[13]. Никогда еще я не видел Мысри в таком возбуждении — на разрумянившемся лице его блестели капли пота. Казалось, я был свидетелем рождения нового человека.

Перед самой отправкой Мысри спросили, не хочет ли он что-либо изменить в своих финансовых распоряжениях. Нет, заявил он, никаких изменений вносить он не собирается. Потом Мысри отвел меня в сторону и предупредил: я единственный, кто знает его тайну, и если его не станет, мой долг рассказать всю правду. При жизни его вечно преследовала несправедливость, и он не желает быть ее жертвой и после смерти. Теперь я выполняю свой долг. Но нет, я не намерен разжалобить вас рассказами о судьбе Мысри, вызвать у вас слезы сострадания. Я хочу вместе с вами подумать над тем, что же произошло. Не стану описывать моего прощания с Мысри, его отъезд среди ночи, не буду пересказывать слов, которыми мы обменялись напоследок.

На другой день в часть пришел приказ об отправке еще одной группы. Я попросился в нее — мне хотелось быть рядом с Мысри. Мы встретились, и я поразился происшедшей в нем перемене. Хоть он опередил меня всего на один день, мне показалось, будто прошли годы, и юноша, изнемогавший под бременем своей тайны, превратился в бывалого солдата. Он провел меня по расположению полевого госпиталя, словно по родному дому. Времени было в обрез, и мы не успели толком поговорить. Я прибыл на фронт в пятницу, в полдень. Сутки спустя началась война. Едва закончилась переброска людей и снаряжения, мы начали рыть окопы и возводить укрепления из мешков с песком. Поставили палатки для командования, для операционной и других медслужб. Самая большая палатка предназначалась для раненых, ожидающих отправки в тыл. Была и еще одна — в ней, как сказали нам, разместится морг. Расчищая место для нее и вбивая колья, мы чувствовали, как сжимаются наши сердца. После того, как все наши объекты были замаскированы и вырыты укрытия для автомашин, мы установили походную кухню и поставили временные склады для медикаментов и боеприпасов, — работа эта оказалась долгой и изнурительной. Потом мне еще предстояли кое-какие административные дела: подготовка журналов дежурств и караульной службы, проверка списков личного состава и прочей документации. Со всем этим тоже управиться было нелегко. Но охваченный душевным подъемом, я не чувствовал усталости. Вечером нам приказали лечь спать как можно раньше. Наш госпиталь не был стационарным, он назывался «Полевой сортировочный госпиталь номер один». Название говорит само за себя: госпиталь наш расположится рядом с передовой и будет принимать раненых прямо с поля боя. Им окажут первую помощь тут же на месте; легкораненые вернутся на передовую, другие останутся ждать отправки в тыл. Предусмотрены надлежащие меры и в отношении погибших.

Мы получили приказ направить группы, укомплектованные братьями милосердия и санитарами с носилками, в расположение наших передовых частей и поднять флаг с красным полумесяцем. По международным законам он должен охранять нас от обстрела во время боя. Начальник госпиталя выстроил санитарные группы, чтобы решить, какие из них отправятся на передовую линию. Она в то субботнее утро проходила по западному берегу Суэцкого канала. Построение началось в семь часов утра. Мысри стоял справа от меня. Одет он был в мятый, никогда не видевший утюга комбинезон. Думаю, ночью он клал его под голову, чтоб хоть немного разгладить. Надо, объявил начальник, назначить санитаров для отправки на боевые позиции. Мысри поднял правую руку и решительно произнес:

— Эфендим.

Не дожидаясь разрешения начальника, он сделал два шага вперед, встал перед строем и, отдав честь офицеру, заявил, что хочет первым отправиться на передовые позиции. Начальник, судя по выражению его лица, остался доволен. Ответив на приветствие Мысри, он приказал первым занести его имя в список. Я тоже хотел отправиться с Мысри на фронт, но мои административные обязанности требовали, чтобы я оставался в части. Комплектование групп быстро закончилось, Мысри был назначен командиром одной из них. Получив медикаменты, сухой паек, противогазы и фляжки с водой, фронтовые группы приготовились покинуть расположение госпиталя. Поговорить с Мысри мне не удалось. Последний раз я видел его помогающим товарищу нести носилки. Профиль Мысри четко выделялся на фоне песка пустыни. Он обернулся к нам, и я заметил, что лицо его лоснится от пота. Их группа медленно двинулась на восток. Мысри шагал быстрее всех, мне показалось, что тело его устремлено вперед и даже изогнулось от напряжения как туго натянутый лук. Мог ли я знать, что в последний раз вижу его на ногах.