Бабтоня жаждала подробностей, можно подумать, что я побывала на приме в Букингемском дворце. Она смотрела на меня с праздничным видом и было ясно, что скупым рассказом типа ну посидели, ну поговорили от неё не отделаться. Не расстраивать же человека, в самом деле, и я постаралась все живописать в деталях, даже в таких, которых не было — вроде того, что именинник собственноручно наливал мне чай, предлагал пирожные, в общем, выдумывала разную фигню. Само собой, реальные подробности я предусмотрительно опустила.

— Все-таки Валентина умеет воспитывать детей, — сделала Бабтоня неожиданный для меня вывод. Ни хрена себе, детей… воспитывать… Это Мишенька-то воспитанный ребенок?! И вообще, на что такое Бабтоня намекает?

Мне окончательно сделалось так паршиво, что я молча пошла за пастушкой.

— Вот, — сказала я, поставив свой незаконно добытый трофей перед Бабтоней, — я передумала и подарила ему книгу. Забирай.

Я не смотрела ни на пастушку, ни на Бабтоню, да ну их всех. И даже не сразу поняла, что она мне такое говорит, ну в смысле, чтобы я оставила это у себя. Все-таки Бабтоня многое умеет замечать даже одним глазом.

Короче, потом я водрузила дружную парочку прямо перед собой на столе, возле лампы. Теперь они были моими, теперь я была владелицей чего-то настоящего, что любили и чем дорожили. Я почувствовала себя тем самым Кощеем Бессмертным, владеющим несметными сокровищами. Я тоже буду любить своих овечек и, может быть, и они полюбят меня и признают своей хозяйкой. Конечно, у меня были еще куранты, но их нельзя была взять в ладони и согревать, и бояться разбить. Да, все-таки день закончился не так уж плохо, даже, можно сказать, хорошо закончился.

Летние каникулы все-таки начались. И чего это я так их ждала? Люшка стала приходить всё реже, а потом исчезла совсем. В нашу последнюю встречу она по-прежнему сразу взгромоздилась на постель, немыслимо переплела свои вмиг загоревшие ножищи, но это была уже не прежняя Люша. Теперь от нее незнакомо пахло, она обзавелась какими-то новыми словечками, а иногда я ловила на себе ее странный, чуть отрешенный взгляд, будто Люшка силилась вспомнить, а кто я, собственно, такая. Ну вот, она тоже становилась совсем как Полковник. Подруга внимательно рассматривала свои руки, еще бы — одна половина ногтей была синей, другая красной, а я тем временем, несколько опешив, таращилась на ее волосы.

Обалдеть можно, у павлина в зоопарке точно бы перья повылезали от зависти, потому что на Люшкиной голове присутствовали все цвета радуги, похоже, что какой-то сумасшедший художник вытирал о ее волосы свою видавшую виды палитру. Впрочем, неизвестно, что бы произошло с павлином, а Полковник точно должен быть в ауте, это он открывал Люшке дверь.

Она трещала без умолку, свистела, шипела и булькала, а в моей голове в каком-то замысловатом хороводе переплетались Зайки, Мухи, Сергуны. Но как же Люша встряхивала своим немыслимым оперением! Такого движения я раньше у нее тоже не замечала. И неужели было время, когда я не хотела, что бы она ко мне приходила?

После Люшиного ухода я встала перед часами и стала рассматривать в стекле свое отражение. Да, часы — это то, что надо: вон она я, но не в отвратительных деталях, а так, лишь в самых общих чертах. Но даже эти самые общие черты мне не нравились. Я натягивала руками юбку — ужас, какая я жирная, приподнимала повыше подол — ноги… ноги толстые, спасибо, что не кривые. В конце концов, я взяла в руки Златовласку: будь довольна, что я не набила тебя ватой до отказа, а то сидела бы сейчас вместо грелки на чайнике.

Бабтоня поделилась со мной радостью: "Внучек Лёвочка приезжает". Ну приезжает и приезжает. Я представила себе краснощекого карапуза, которого начнут усиленно кормить пирогами, а мне, может быть, доверят иногда гулять с ним. С этой моей фантазией произошло то же самое, что и с остальными, то есть она оказалась похожей на действительность точно так же, как я похожа на английскую королеву.

Внучек приехал, и Бабтоня привела его знакомиться. Нда, краснощекий карапуз… Насчет цвета щек я угадала правильно, но к щекам прилагался крошка на голову выше меня, причем, очень упитанный. И кого-то он мне жутко напоминал. Я минут пять растерянно таращилась на долгожданного Лёвочку, а Бабтоня гордо смотрела на него снизу вверх и всё приговаривала, вот он, мол, у меня какой… вот вы и познакомились…

Потом Бабтоня и внучек-переросток ушли, а я пошла в свою комнату переживать. И эти… тоже мне, ходики, пробили с невозмутимым видом семь вечера, будто всё шло как надо. А меня, между прочим, предал последний человек, которого я любила. Да-да, теперь Бабтоня будет ходить вокруг этого балбеса, а про одинокую девочку Ксению и не вспомнит. И пусть не ждут меня на эти свои пироги, я навеки запрусь у себя и буду умирать голодной смертью.

Потом я представила толстомордого Лёвочку, уплетающего Бабтонину выпечку. Кого же он все-таки мне напоминает? Страшная догадка промелькнула в голове и заставила меня подойти к часам. Точно! Я с негодованием смотрела на себя в стекло. Да, в этот день все были против меня, даже куранты. Вон он, этот самый толстопуз, только в юбке, таращился на меня. Как я сразу не сообразила: внучек был щекастым как я, толстым как я, очкастым как я. Итак, у тетушки совы появился братец филин. Вот это открытие… И амурчик определенно смотрел на меня с ехидством! А сам-то…

Но! Я не картавила и, надеюсь, не сопела, и однажды даже смогла влепить одному придурку… И я, больше не сомневаясь и не стеная, пошла на пироги и без малейшей робости глядела на филина Лёвчика и он, кажется, смущался куда больше, чем я в свои худшие минуты. Хотя, насчет смущения я видимо ошиблась, или все-таки от робости он так много жрал? Молчал и жрал, за него говорила Бабтоня. И что выяснилось? А то, что мальчик старше меня на год (всего-то), к бабушке приехал отдохнуть и окрепнуть. Ни фига себе, подумала я, куда же еще крепнуть дальше и от чего это он так устал?

Внучек уписывал за обе щеки угощение, при этом периодически утыкался носом в раскрытую на коленях книгу и следующий пирог брал не глядя, на ощупь. Определенно, это был и Татин внук тоже — годами лежавшая без дела книга теперь обильно посыпалась крошками — мальчик любил читать. И я успокоилась, отчего-то решив, что уж этого типа можно не опасаться, вообще не брать в расчет: он будет целыми днями есть, уткнувшись в книгу, потом отвалит восвояси, а мы с Бабтоней заживем по-прежнему.

Но Лёвчик очень скоро меня удивил. Я в тот момент увлеченно вышивала на лице Златовласки бровки. Я возлагала на них большие надежды: пусть будут домиком, как у Люши, тогда, возможно, они с Жирафой быстрее поладят. И вот в такой ответственный момент в дверь позвонили. Я на секунду обрадовалась — неужели Люшка объявилась но, открыв дверь, сначала обалдела, а потом рассердилась, увидев на пороге громко сопящего Лёвчика. Так мы не договаривались!

Братец филин топтался в дверях и уходить, судя по всему, не собирался. Мы стояли, пялясь друг на друга через очки, и молчали. Наконец до меня дошло, что Лёвчик не может раствориться в воздухе, сколько бы я его не гипнотизировала, и мне пришлось отступить. А он только этого и ждал и уверенно потопал прямиком в комнату, спасибо, не на кухню. Ну погоди, мстительно подумала я, сейчас Георг тебе покажет, сейчас полетят клочки по закоулочкам. Странное дело, Георг рвать непрошенного гостя не захотел. Он лишь отпрянул от протянутой руки и раздраженно улегся на шкафу. Как! И это всё?!

— Симпатичный котик, — как ни в чем не бывало изрек Лёвчик и подошел к погребенному под ворохом лоскутков столу, тут же навалившись на него своим толстым пузом. Первым делом он взял в руки пастушку и поднес к самому носу, понюхать что ли? Я насторожилась.

— Это ценная вещь, мой дед коллекциониговал такие. К сожалению, почти ничего не осталось.

На что это он намекает?

— Бабтоня мне подарила, насовсем, — почти воинственно объявила я, и тут же вспомнила Голована. Он бы еще добавил: безд-возд-мезд-но…