Я уйду, убегу из дома! Вот уходит же Галоша, и ничего, а почему я не могу? Заберу Георга, Жирафу, и только нас и видели. Подозрительная подружка… Да одна такая подруга лучше десятка, нет, сотни Полковников. И тут я наконец вспомнила, что собиралась перед уроками зайти к этой самой подруге.

Весь вчерашний день я храбрилась и сама себя уговаривала — а что такого, зайду и всё, не съедят же меня там. А воображение услужливо подсовывало темный страшный подъезд, подозрительные тени на лестнице. А что если дверь мне откроет тот самый отчим…, а вдруг он набросится на меня? Но потом вспомнились снисходительные усмешки одноклассников, удивленный взгляд Химеры, нет, надо идти. Только вот после безобразной стычки с Полковником весь мой боевой запал куда-то улетучился, и мне никого не хотелось видеть, даже Галошу. И хорошо, что… этот не вламывался ко мне. И вообще, в квартире стояла абсолютная тишина, даже стука железяк не было слышно — затаился…

Что касается Галоши…, может быть, именно сегодня она придет в школу, или её вообще нет дома, опять убежала. Алая Жирафа на моем столе смотрела на меня в упор и вроде как с укором, я повернула ее лицом к окну, но все равно, нитяные патлы ее черной гривы возмущенно торчали в стороны. В общем, я собрала ранец и пошла. Пусть впереди меня ожидали ужасы, но и оставаться дома лишнюю минуту тоже не хотелось.

Подъезд был самый обыкновенный, не лучше и не хуже других. Вот дверь в нужную квартиру — да, она показалась мне какой-то сиротской и неприветливой, но ясное дело — это всё мое никудышное настроение. Я решительно позвонила, на всякий случай взяв увесистый ранец в правую руку, вдруг придется кого-то лупить.

Дверь открылась как-то вдруг и вроде сама по себе, я даже не сразу догадалась посмотреть вниз: в темноте коридора стоял маленький черненький мальчишка, похожий на какого-то жучка. И я сразу успокоилась и даже успела спросить: "А Валя дома?". Именно успела, потому что мальчишка тут же повернулся, не закрыв дверь и, дробно стуча голыми пятками, понесся куда-то вглубь квартиры. Побежал звать? Или показывает, куда идти… Я несколько секунд постояла в нерешительности и поняла — второе. Осторожно, как по минному полю, я пошла по горячим следам и встала на пороге небольшой комнаты. На кровати сидела Галоша, или это не она? Нет, все-таки Галоша. Просто половина её лица была черной…

Я забыла все заранее заготовленные слова и медленно пошла вперед. Галоша смотрела на меня молча, она не сделала ни одного движения, и только черный единственный глаз прожигал меня невидимым лучом. Второго глаза не было, нет, он был, наверное, но заплывшее веко выглядело так страшно и безнадежно…

— Люша, — я и сама не знала, откуда вдруг выплыло это имя, никто и никого так при мне не называл, — Люшенька…

И вдруг из зрячего Галошиного глаза выкатилась слеза. Одна единственная. Она проложила на щеке мокрую дорожку и скользнула в уголок рта. И Галоша её слизнула. А я, я заревела изо всех сил: и страшное Галошино лицо, и мама ко мне не приехала, и Полковник меня ненавидит. И минут через пять я поняла, что сижу на кровати рядом с Галошей, нет, Люшей, и она же меня и успокаивает.

Я поспешно сняла очки, но все равно Люшино лицо было страшным.

— Кто тебя так? — я уже знала ответ, но другой вопрос не придумывался.

— Мамкин ухажер…

Я испуганно посмотрела на дверь — а вдруг этот урод где-то рядом, и Люша именно так и поняла мой взгляд, потому что тут же объяснила:

— Да она его выгнала, и морду ему тоже хорошо разукрасила.

Люша говорила это совершенно обыденным тоном, но я теперь отлично всё понимала. Выгнала, разукрасила… В который раз? И сколько еще таких… разов будет впереди.

— Люша, — я погладила подругу по плечу, — а давай ты у меня будешь жить, всегда. Я уговорю Полковника, вот посмотришь.

Я действительно верила, что уговорю, ну а не уговорю, значит, всё равно будет по-моему, без высочайшего согласия. Но Люша устало и совершенно по взрослому посмотрела на меня единственным зрячим глазом и вздохнула:

— Нет, Семён, тут сейчас сестра с пацаненком живет, ты его видела. Я с ними пока буду, а то без меня пропадут.

Да, я тоже теперь точно знала — пропадут, без Люшки им никак нельзя. Я вон и то начала вроде бы пропадать. Только теперь я увидела убогую комнату: широкая железная кровать, подушки непонятного цвета, какой-то хлам в углу… Да что там говорить, даже комната Полковника была по сравнению с этой образцом чистоты и уюта.

— Хорошо, что зашла. Ты соври там что-нибудь, ладно? Справки-то все равно не будет, — и Люша вздохнула.

Надо же, справки… У неё, может быть, глаза не будет, а она о справке вздыхает.

— Люша, — уже в дверях остановилась я, — ты давай, скорее… ну это, выздоравливай. Придешь ко мне, я кое-что покажу, тебе понравится.

Подруга осторожно улыбнулась, прижав к черной щеке ладонь.

— Ладно, и Георгу там привет передавай. Мы теперь с ним прямо одно лицо, у обоих фонари под глазом.

И мы засмеялись. Надо же.

Я шла в школу уже совсем в другом настроении, вон как Люша мне улыбнулась. И как с именем удачно придумалось: Валя, Валюша, Люша, и от Галоши кое-что осталось, красивой и блестящей. Только нужно было еще что-нибудь сочинить для классной.

— Ням-ням, где моя котлетка? Хочу котлетку! — взвыл Гусь, увидев меня в одиночестве. Я на всякий случай сняла очки — а ну как врежет и разобьет, и сказала прямо в кривую физиономию:

— Пошел вон, урод.

— Чего-чего, кто-то что-то вякнул, или мне показалось?

Теперь я отчетливо видела его серую прыщавую рожу и совиные глазки, даром что без очков. В животе шевельнулся ледяной клубок, но я упрямо повторила:

— Пошел вон! — и отпихнула его из всех сил. Я и не думала, что могу с такой силой кого-то толкнуть.

— Ты чё, совсем охренела! — взвыл Гусь, потирая грудь, и пнул мой ранец, но и только.

Поле боя осталось за мной. Ну вот, оказалось, что у меня сильная правая, и левая тоже… Может быть, стоит все-таки отыскать скакалку?

Я совсем уже было нацепила очки, чтобы насладиться зрелищем своего триумфа, но тут же спохватилась — рано. Мне еще предстояло одно ох нелегкое дело — что-то соврать про Люшу. А врать в глаза Химере… ну почти то же самое, что отшить Гуся, а может быть, еще труднее. Я вообще-то решила отправить Люшку в деревню к заболевшей бабушке… Нда, придумочка была так себе, не хватало еще приплести корзинку с пирожками и маслицем, но ничего другое за столь короткое время в голову лезть решительно не хотело.

— Ох, Денисова, Денисова… — вздохнула Химера, обращаясь непонятно к кому, — вот ведь хлопает своими невинными глазищами и всё, приходиться верить. Ну, передай подружке и её бабушке привет, пусть выздоравливает, и чем скорее, тем лучше.

Я отошла с горящими щеками, еще не веря своему счастью — получилось! Или почти получилось. А то ведь Химера могла спросить что-нибудь про серого волка, например. Она же не только в одной своей химии волочет. И что она такое сказала про глаза, нет, глазищи? "Хлопает невинными глазищами…". Кажется, это комплимент. Просто замечательный комплимент! Надо будет вечером посмотреть на себя в зеркало вни-ма-тель-но. И что если решиться сказать Виктоше "да"?

Май я любила всегда. Потому что это весна, весна не в прошедшем и не в будущем времени, а в самом что ни на есть настоящем, даже если холодно. И еще потому что лето только будет, и есть время помечтать о чем-то таком удивительном. Новогоднее предвкушение совсем другое, это всё равно что, затаив дыхание, распаковать красивую коробку, оставленную кем-то неизвестным, но очень для тебя важным. Пускай я ничего такого не распаковывала, но всё равно эту картину ясно себе представляла.

А летом… летом хотелось вздохнуть полной грудью и куда-нибудь полететь. Конечно, поближе к маме. Там непременно должно пахнуть морем, хотя опять же я не знала, как пахнет море. Первая звезда класса Климченко каждое лето ездила с матерью к какому-нибудь морю и потом говорила, что её достал запах йода. Я понюхала дома флакончик, да, такой запах мог достать кого угодно, но это означало только одно — Климченко врет и выпендривается, море так пахнуть не может.