— Ну, как? — спросил Павел утомленного непривычным стоянием Григорьева.

— Как? — конечно, хорошо — не сразу ответил парторг. — Знаешь, надоело повторять, подобно попугаю, то, что тебе на сегодняшний день партия мелом на доске напишет… надоело. Я попов не люблю, — раздраженно обернулся он к Павлу, — но то, что он говорил сегодня, выше жвачки, которой нас пичкают каждый день!

— Ну, и что же? — спросил Павел. На мгновение у него мелькнула мысль довести разговор до конца, но, с точки зрения конспирации, это было бы непоправимой глупостью.

— Ну, и ничего, — приходя полностью в себя, ответил Григорьев. — А ты не боишься, что я на тебя за антимарксистскую пропаганду в ГПУ донесу? — вдруг криво усмехнулся он и пошел по шумной, грохочущей трамваями улице.

Павел некоторое время стоял и смотрел на широкую спину парторга.

Кого он мне напоминает? Григорьев… Григория! — обрадовался Павел. — Да, это тот же тип, только Григорьев уже развращен партийной работой, а Григорий честен и потому сильнее… С парторгом лучше не связываться, а за Григория надо будет взяться всерьез.

Глава шестая

ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ БУДНИ

Павел склонился над книгой и старался, не отвлекаясь посторонними мыслями, целиком погрузиться в подготовку к экзамену. Но мысли не давали покоя. Многое изменилось в жизни Павла за последние годы. Павел давно потерял комнату, в которой жил с Верой Николаевной — ее занял крупный коммунист, живший ранее в том же доме, а Павлу предоставили жилплощадь на окраине города в облупленном, полуразрушенном доме. Дом был полон бедноты и сомнительных личностей. Квартира состояла из четырех комнат, кухни и коридора. В одной комнате жил сапожник, такой, каких описывали в социальных романах XIX века — тихий, забитый человек с вечно беременной женой и кучей оборванных ребятишек. Сапожник работал дома, беря работу в артели, ребятишки копались на грязном полу, в комнате пахло сыростью, грязью, кислой капустой и селедками. В другой комнате жила семья, повидимому, занимавшаяся воровством и спекуляцией. Туда постоянно приходили таинственные фигуры и трудно было понять, какой народ там живет. В третьей комнате, рядом с Павлом, жил бывший бухгалтер, отсидевший уже три года за растрату и ожидавший окончания еще 3 лет т. наз. поражения в правах. По его словам, это значило, что в течение 3-х лет он не имел права работать. Жил растратчик на средства жены — худенькой забитой женщины, с утра уходившей на службу и возвращавшейся поздно вечером. Пил он денатурат и за всё время совместной жизни Павел ни разу не видел соседа совсем трезвым, менялась только степень опьянения. Раз или два в день в дверь Павла раздавался неуверенный стук.

— Войдите! — говорил Павел. Дверь со скрипом отворялась, не сразу вся, а постепенно, неровными рывками. В образовавшееся отверстие высовывалась тощая, бледная фигура, одна рука опиралась на ручку, другая судорожно цеплялась за притолоку..

— Здрасьти… — Павел неохотно отрывался от книги. Вы знаете… моя жена… ик… знает французский, английский… ик… и немецкий.

— Простите, — говорил Павел по возможности вежливо, — мне очень некогда, я готовлюсь к экзаменам.

— Ах… извиняюсь… я зайду после…

Фигура исчезала так же медленно и неуверенно, как и появлялась.

К вечеру сосед напивался до такого состояния, что уже не мог передвигаться по комнате. Бедная жена, придя с работы, иногда часами не могла попасть в комнату. Тогда в коридоре раздавался нудный, безнадежный стук и измученный женский голос механически повторял: «Саша, открой, это я, проснись, Саша».

Но не мысли об отвратительной квартире и сомнительных соседях волновали и отвлекали Павла. Он уже привык переносить внешние материальные лишения, уходил в себя, — просто игнорировал окружающую обстановку. Волновало его другое.

Минувший год не прошел даром для организации. Она выросла и окрепла. Регулярно работало несколько кружков. Человек 15 молодых людей полностью отдавались делу, около 100–150 человек оказывали ту или иную поддержку. Группы работали разрозненно и разными методами. Николай и Павел были не столько руководителями, сколько связующими звеньями организации. И вот за последнее время Павел начал чувствовать всё возрастающее беспокойство. Что-то было не так. Неприятные признаки слежки всё возрастали. Первые глупые ошибки не прошли даром. Валентин, арестованный еще давно член организации, в свое время рассказал достаточно. После этого, несколько месяцев тому назад, двоюродного брата Павла Вячеслава, совсем не члена организации, вызвали в ГПУ. Через неделю Вячеслав как-то вечером зашел к Павлу. Войдя, он тщательно закрыл за собою дверь и подозрительно осмотрелся.

— Вот что, Павел, — начал он тихо, — я твоих дел и знакомств не знаю и знать не хочу, но должен предупредить, что тобой интересуется ГПУ. Откуда я это узнал — дело мое, но имей ввиду, я точно знаю, что на тебя имеется целое дело.

Павел знал, что расспрашивать в таких случаях не полагается. Глаза Вячеслава чуть бегали, но не от подлости, а от волнения и беспокойства, в них не было ни тени враждебности, раздражения и надрыва, обычно появляющегося в глазах невольных агентов ГПУ.

— Спасибо, — сказал Павел, крепко пожимая руку Вячеславу, — мне бояться нечего. Я, конечно, не сторонник советской власти, но и вины за мной никакой нет.

— Ну, это уже твое дело, — недоверчиво ответил Вячеслав, берясь за ручку двери. — Конечно, тебя не надо предупреждать, что этот разговор останется между нами.

— Митя арестован!

В суровом, почти холодном лице Николая сквозила жалость.

Павел невольно смутился. Он уже давно ждал этого и всё-таки неприятное известие потрясло его.

— Жаль, но, к счастью, мы уже приняли меры и арест не должен отразиться на организации.

— Может быть, не отразится… — в тоне Николая чувствовалось сомнение.

— А мать?

— Наверное теперь совсем сойдет с ума, — задумчиво ответил Николай.

— Уже целый год Митя отстранен от организации, — невольно раздражаясь, сказал Павел.

Митя, слишком порывистый и нервный, был отстранен за неосторожность. Кроме того, мать Мити, потерявшая во время революции мужа, так боялась за сына, что могла пойти на любую истерическую выходку.

— Я слышал, что он был связан с какой-то новой партией — группа крупных инженеров и экономистов вырабатывала свою программу. Митя каким-то образом сумел их обнаружить и войти с ними в контакт.

— У меня несколько иные сведения, — возразил Павел, — он, говорят, хотел использовать уголовников для приобретения подложных документов.

— Вернее всего было и то и другое, во всяком случае, мои сведения о партии верны, — Николай не проявлял никакой нервности.

— Надо организовать помощь, вероятно, мать сможет носить передачи, — сказал Павел.

Уже сделано — в нашем приходе много девушек, одна из них давно знакома с Телегиным, ей поручили помощь Митиной матери.

— Кстати, как с вашим приходом? — спросил Павел.

— Главный священник, как ты знаешь, арестован, но у нас недавно посвятили двух новых — один бывший юрист, другой — врач, они и служат. Мы на всякий случай уже начали подготовку к полному разгрому. Следующие три кандидата в священники примут тайное посвящение и не будут носить ряс.

В дверь постучали. Павел повернул страницу истории Покровского и сказал, как бы отрываясь от чтения: «Войдите!».

— Извиняюсь… моя жена знает английский, французский и немецкий…

— Простите, — почти грубо вырвалось у Павла, — мы готовимся к экзаменам.

— Извиняюсь… ик… я потом… Дверь медленно закрылась.

— Ох, уж и надоел! — тяжело вздохнул Павел. — Вот что, Николай, я наткнулся, повидимому, на две организации. Миша Каблучков в твоем ведении, у него есть знакомые в сельскохозяйственной академии. По моим сведениям, студент Золотарев из этой академии и его ближайшие товарищи создали группу. Надо проверить, что они за люди. В случае, если они действительно нам подходят, я смогу с ними связаться. Вторая группа, очевидно, создается одним инструктором волейбола. Я его наблюдаю уже целый год, около него много совсем хорошего народа. Сейчас ГПУ хотело арестовать его брата — факт этот и то, как он себя при этом держит, окончательно склоняют меня в его пользу.