— А проверял ты его со стороны? — холодно спросил Николай.

— Не проверял… постой, — вдруг сообразил Павел, — у меня есть одна возможность расспросить о нем.

— Но ты ведь говорил, что он атеист и бывший комсомолец?

— Да, бывший комсомолец и бывший атеист. Теперь он хотя и неверующий, но понимает значение религии и сочувствует православию. По правилам мы бракуем только воинствующих безбожников.

— Не забывай правил, которые сам вырабатывал, — продолжал Николай прежним тоном. — Кандидат должен быть сознательным врагом советской власти, не может быть воинствующим безбожником, должен любить родину и быть нравственным, честным человеком. Личная жизнь должна быть также изучена.

— Я же тебе говорю, что изучаю его год, — обиделся Павел, — верь моему опыту, человек подходящий…

Павел ехал в трамвае через неделю после разговора с Николаем. Народу в вагоне было немного. Стройная молодая дама несколько раз оборачивалась и внимательно всматривалась в Павла.

Почему она на меня смотрит и где я ее видел? — думал Павел. Дама сошла вместе с Павлом, решительно подошла к нему и спросила:

— Простите, если я не ошибаюсь, вы Павел Истомин?

— Да, — удивленно ответил Павел.

— Вы меня, очевидно, не узнаете? — Дама несколько смутилась и улыбнулась. Улыбка была ясная, хорошая.

— Простите, никак не могу припомнить, где я вас видел, — в свою очередь смутился Павел.

— Я сестра инструктора Быстрова.

Павлу сразу всё стало ясным. Быстров был одним из помощников Григория, белобрысый, некрасивый молодой мужчина из хорошей дворянской семьи, не получивший, благодаря этому, высшего образования и существовавший преподаванием гимнастики. Одно время он вел спортивную группу в школе Павла и Павел несколько раз бывал у инструктора дома. Быстров жил с старушкой матерью и двумя сестрами. Павел вспомнил, как поразило его тогда, что у такого заурядного человека, как Быстров, оказались такие умные и интересные сестры. Павлу с первого взгляда стало ясно, что это типичная семья «бывших людей», обреченных режимом на уничтожение. Быстрова поручили взять на учет, как своего человека, одной из групп, и на этом дело кончилось. Вскоре незадачливый инструктор был арестован и выслан на три года в Вологду.

— Вспомнили?

— Конечно. Простите меня, пожалуйста.

— Видите ли, — замялась опять дама, — я через две недели еду к брату на свидание, может быть, вы захотите что-что-что-либо передать ему?

Павел понял, что у Быстрова совсем нет денег и надо произвести сбор среди знакомых.

— Спасибо, — сказал он, — я к вам зайду через две недели и занесу передачу.

Сестра Быстрова в свою очередь поблагодарила Павла за заботу и память и исчезла в переулке, легкая, гибкая и несчастная.

Собирание денег для ссыльного было делом небезопасным, но интересным. Если бы Павел во время сбора натолкнулся на секретного агента ГПУ, тот немедленно бы донес, а донос мог повлечь за собой арест.

С другой стороны, именно в таком деле можно было проверить людей. У Павла был хороший знакомый старичок-доктор, знавший многих спортсменов, в том числе ближайших друзей Григория. Со старичком, конечно, нельзя было говорить о вербовке в организацию, но говорить о сборе средств для ссыльного было вполне уместно и, таким образом, открывались возможности спросить о Григории и его друзьях.

— Быстрова? Как же не знать… знаю, знаю, вот, молодой человек, как теперь надо быть осторожным. За что посадили Быстрова, никто не знает, не знает, конечно, и сам Быстров — а всё потому, что кругом много разных мерзавцев. Так и норовят на кого-нибудь донести, так и норовят!

Доктор даже рассердился и от негодования его гладко выбритые щечки покраснели, а козлиная бородка затряслась. Павел был очень рад такому обороту дела и сейчас же использовал создавшееся положение.

— Вы совершенно правы, Иван Иванович, — начал он осторожно, — теперь людей надо сначала проверить и только потом иметь с ними дело. Быстрову надо помочь, я предполагал обратиться к его старым товарищам спортсменам, например, к Григорию Сапожникову и Юрию Чернову. — Чернова Павел назвал, зная, что он близок к Григорию. — Вы их знаете лучше меня, как по-вашему, не подведут?

— А, Юра Чернов? Как же — сын моего покойного приятеля, конечно, конечно… Юра? Ему вы можете доверять, как мне. Юру я еще маленьким знал — под стол пешком ходил… — Старичок одобрительно закивал головой. — Что касается Сапожникова, знаю мало. Ничего плохого сказать не могу, но знаю мало, — доктор развел руками, — а вы вот что — идите вы сначала к Юре. Я ему записку напишу. Ведь вы его адрес знаете?

— Нет, я у него дома не бывал.

— Ну, тогда сходите на стадион, знаете стадион общества пищевиков? Он недавно переехал на новую квартиру, я знал только его старый адрес. Сходите, передайте мою записку и, посоветуйтесь насчет Сапожникова. Они хорошо знакомы, он вам всё о нем расскажет. Ну, с Богом… Вот для Быстрова 25 рублей, а насчет осторожности вы правы: теперь надо быть осторожным.

Павел ушел, довольный своей выдумкой. — Иван Иванович хоть и не умен, но знание человека с пеленок может заменить ум, а Чернов, повидимому, очень умен — его характеристика Григория будет весьма ценной.

Павел застал Чернова на беговой дорожке. Осторожно ступая шипами беговых туфель, Чернов прошел следом за Павлом к лавочке, сел, перекинул одну гибкую ногу через другую и спокойно посмотрел на собеседника. Павел передал записку Ивана Ивановича. Чернов мгновенно прочел ее, как бы схватив сразу одним взглядом, и сказал так же холодно и спокойно, как глядел:

— Я готов помочь вам чем только могу.

Павел уже давно собрал кое-какие сведения о Чернове. Блестяще способный, волевой, Чернов был сыном очень известного врача. Три года подряд он выдерживал первым конкурсные экзамены в высшее техническое училище и три раза его не принимали по социальному происхождению. Теперь Чернов, отчаявшись в возможности получить высшее образование, налег на спорт и уже сильно выдвинулся в легкой атлетике. Это был как раз тот тип людей, за которыми особенно охотился Павел, но в то же время в умном, самолюбивом лице спортсмена было нечто возбуждающее подозрительность Павла. Такой человек, если ему будет нужно, ни перед чем не остановится.

— Вы, конечно, знаете Быстрова?

— Знаю, — Чернов охватил Павла одним взглядом, как только что схватил письмо.

— Быстров находится в ссылке на севере. Я встретил его сестру, она едет на свидание, надо собрать денег на передачу.

Чернов молча достал бумажник и передал Павлу не считая пачку трехрублевок.

— Молодец, — подумал Павел, — я предполагал, что он более расчетлив. — Как вы думаете, к кому можно еще обратиться? — спросил Павел..

— А к кому вы предполагали сами?

На одну секунду подозрительность усилилась в душе Павла. Может быть не спрашивать? Нет, уже поздно останавливаться.

Я хотел обратиться к Сапожникову. Как вы думаете, можно ему доверять?

Взгляд Чернова погас и ушел куда-то в темноту.

— Сапожников человек совсем наш, — сказал он просто и дружески.

— Вы ведь его давно знаете? — небрежно спросил Павел.

— Да, очень давно, когда он еще был в комсомоле… — Черные глаза чуть-чуть усмехнулись.

— Очень вам благодарен.

— Если надо будет еще кому-нибудь помочь, я к вашим услугам.

Павел от всего сердца пожал тонкую сильную руку. Идя по улице, Павел всё время обдумывал детали разговоров с Иваном Ивановичем и Черновым. Вдруг одно странное обстоятельство пришло ему в голову: почему Чернов ничего не сказал об обыске у Григория? Он должен был об этом знать. Нет, мог и не знать: такие вещи остаются неизвестными иногда самым близким людям. А всё-таки это свидетельствует о том, что Григорий говорит ему не всё. Если у Григория и есть организация, то Чернов в нее наверное не входит.

Глава седьмая

ГРИГОРИЙ

Прошел месяц после обыска у Григория. Опасность как будто бы миновала, но настроение его нисколько не улучшилось. Став врагом советской власти, Григорий внешне оставался вполне советским человеком: произносил на клубных собраниях стандартные речи, скопированные с передовых «Правды», призывал подписываться на заем, не пропускал демонстраций — одним словом, делал всё, что полагается делать лояльному советскому гражданину. Одновременно он подбирал единомышленников. В технике подбора и вербовки Григорий уже давно пришел к той же системе, которой придерживалась группа Павла и Николая, с той только разницей, что проблемы глубоких душевных сдвигов были ему чужды и непонятны. Зато техника внешней проверки и понимание психологии молодежи совсем советского воспитания были у Григория на еще большей высоте. Григорий исходил из очень простых и общедоступных положений: правящий слой царской России устарел, отстал от жизни и разложился. Революция очистила путь для выдвижения нового слоя, вышедшего из недр народа. Энергичная, руководимая умным и сильным Лениным группа большевиков воспользовалась моментом междувластия и узурпировала завоевания всего народа. НЭП был необходимой поправкой нереальных идей коммунизма — гибкий Ленин пошел на требуемые народом уступки. Сталин хочет опять повторить старые ошибки, стало быть, народ опять будет готов к восстанию и свержению неудовлетворяющей его требованиям кучки. Важно не пропустить удобный момент и собрать к этому времени достаточно энергичную и многочисленную группу, способную организовать вооруженное восстание. Переубеждать и особенно перевоспитывать никого не надо, это бесполезная и даже вредная работа: здоровые элементы отсеются сами, а кто не способен разобраться, тот либо дурак, либо мерзавец и карьерист. Обе категории могут только засорить любую организацию. Программы тоже никакой не надо. Лозунга кронштадтских матросов — «Советы без коммунистов» вполне достаточно, тем более, что в НЭП это почти и было осуществлено. Вопросы религии и материализма — частное дело каждого. Попы разложились, их теперь поразогнали. Конечно, гонения на религию надо прекратить, тем более, что большинство крестьян верит в Бога и исторически православие имеет много заслуг перед русским государством. Этим требованиям удовлетворяли многие товарищи Григория. Единомышленники были уже в Ленинграде и Нижнем Новгороде. Виделся с ними Григорий на различных соревнованиях, коротко делился сведениями о ходе отбора и об изменениях общих настроений, знал каждого до тонкости и в самое последнее время перед обыском уже хотел создавать координационный центр для руководства планомерным проникновением в армию и в важные, в военном и политическом отношении, учреждения. Политический карантин, вызванный обыском, и неясность судьбы брата заставили Григория приостановить всю свою деятельность. И вот тут-то на него нашли сомнения. Бессонные ночи с ежеминутным ожиданием ареста, слезы и непрерывные молитвы матери заставили Григория углубиться в те вопросы, которые он раньше считал второстепенными и ненужными.