Горбушину надоели беспричинные придирки директора:

— Мне лучше знать, Усман Джабарович, почему детали расположены так. Не понравятся машины, когда будут собраны и пущены в работу,  — пишите рекламацию. А заранее нечего устраивать панику.

Джабарова это вроде бы обидело:

— Ну да, Джабаров ишак и водопроводчик, где ему понимать ваши сложные машины!  — Он отошел к Рудене и сейчас же вернулся: — Хочешь, бригадир, проверить мое умение работать слесарем? Готов с тобой соревноваться…  — И достал из кармана несколько болтов размеров на три осьмых дюйма каждый, стал подбрасывать на ладони.  — Перебьешь такой болт одним ударом, поверю, что ты мастер.

— Я попробую!  — сказал Гаяс.

— И Акрам попробует!  — подскочил Шакир.  — Верно, Акрам, не испугаешься?.. На это чхать, если саданешь молотком по кулаку со всей силы. А кто следующий? Вы, Нариман-ака?

— Шеф-монтеры классом выше слесарей, им показывать пример!  — задорно подхватил Рахимбаев.

— Инициатору, инициатору соревнования давать пример!

— Могу, Шакир…  — согласился Джабаров.  — На, зажимай болт!

Рахимбаев, взглянув на Горбушина, напомнил, что давно уже не было перекура, и все подошли к верстаку, достали курево. Шакир проворно зажал в тисках болт, затем извлек из верстака молоток, зубило, подал Джабарову.

Директор поплевал на ладони, как заправский мастеровой… Потом он взял молоток в правую руку и далеко ее отвел и поднял для удара, левой приставив зубило к болту, и, не примерившись к нему, то есть не тронув его слегка молотком, как делают многие слесари, готовясь рубить толстое железо, хватил по зубилу с такой великолепной уверенностью, что головка болта отлетела от тисков к стене, шлепнулась о нее и подкатилась к тисках.

Гаяс захохотал от удовольствия,  — мастер оценил мастера. Улыбались и что-то восклицали остальные. Более других чувствовал себя возбужденным Шакир — ведь его хлебом не корми, только дай подначить!

— Вот это удар! У тебя так не получится, Акрам! Товарищи, я совершенно убежден, что, если мы продолжим это соревнование, кому-то из нас сегодня выпишут бюллетень минимум на месяц. Оплачивать его должен инициатор соревнования, наш директор, и, конечно же, из собственного кармана. Поэтому, не желая вводить его в материальный расход, я отказываюсь рубить болт. Акрам тоже празднует труса. А кто следующий?

— Я на фронте не трусил, дорогой товарищ!  — сказал Акрам.

— Так то фронт: трусишь или не трусишь, а идешь. Но зачем в мирные дни делать себя инвалидом?

— Зажимай болт!  — повысил голос Акрам.

Джабаров, однако, протянул молоток Горбушину:

— Доказывай, бригадир!

Горбушин молоток не взял:

— Мне не перебить одним ударом, признаюсь сразу.

— Тогда ты не можешь быть бригадиром!

— И не держусь, Усман Джабарович, за бригадирство. Не интересно отвечать за худую работу других.

Гаяс изобразил удивление: а почему, собственно, Шакир подбивает Акрама взять молоток?.. Сам-то где, в кустах? Или действительно все шеф-монтеры рубить с плеча не умеют?.. И тогда Рудена решительно сказала, что защищать честь шеф-монтеров будет она, если Шакир и Горбушин спрятались в кусты.

Шакир не стерпел такого предательского удара.

— Тогда жребий, жребий!  — воскликнул он.  — Мне рубить или Акраму?

Молоток взял Акрам, и опять все на минуту притихли. Ведь руку и правда можно было разбить ужасно… Три осьмых дюйма — это восемь с половиной миллиметров, и пересадить этакий болт одним ударом мог лишь человек, обладающий хорошей физической силой и истинным мужеством.

Акрам тихо стукнул по зубилу раз, другой, третий, четвертый, пятый, все примериваясь, и наконец хватил по зубилу с полной силой. Головка болта наклонилась, перерубленная примерно на две трети. Однако и этот удар понравился товарищам, а Шакира прямо-таки восхитил, хотя слова его прозвучали двусмысленно:

— Отличный удар, я именно такого и ожидал от тебя, дорогой товарищ! Но перед следующим соревнованием лагмана ешь побольше, тогда перерубишь, факт!

Рудена подошла к Гаясу, азартно поглядывая на зажатый в тисках недорубленный болт, предложила ему рубить новый.

— Потом я возьму молоток. Надо же выручать нашего слабосильного бригадира товарища Горбушина,  — панибратски улыбнулась она Никите.  — А Шакир только треплется, сам не будет, я его знаю.

Шакир вырвал у Акрама молоток:

— Тысяча и одна ночь! Какие оскорбления в адрес артиллериста Курмаева! Женщина обвиняет его в трусости. Сейчас отомщу ей — разобью себе руку, пойду на бюллетень, и слесарь-директор оплатит мне его, тогда все узнаете, где раки зимуют.

— Разбей хоть две руки, рубля не дам. Не умеешь — не берись,  — сказал Джабаров.

Шакир долго переступал перед тисками с ноги на ногу, а было похоже, что он пританцовывает, выбирая позицию поустойчивее, испытывая терпение товарищей, но еще дольше он помалу клевал зубило молотком, прилаживаясь, примериваясь, и, когда нанес удар, головка болта, как и у Акрама, лишь наклонилась, недорубленная,  — и было же издевательного хохота над Шакиром! Даже старый Рахимбаев взялся за живот.

Кажется, тут Шакир сполна получил сдачу за все насмешки над другими. Шутки звучали, пока молоток не взяла Рудена, пристально при этом посмотрев Горбушину в глаза.

— Женщинам не обязательно состязаться с тяжелоатлетами,  — проговорил он равнодушным тоном, в котором, однако, она услышала тревогу за нес, и почувствовала благодарность.

А взгляд ее все же как будто угрожал Горбушину: вот сейчас я назло тебе, милый, разобью себе руку, узнаешь тогда, как обижать меня. Сколько дней прошло после установки машин на фундаменты? Ждала, что ты подойдешь, заговоришь, что дурное забыто, ты принимаешь мою любовь… Так вот сейчас и получишь за все.

А Горбушин, сделав свое замечание, подумал: это первое его обращение к ней со дня возвращения из Ленинграда на хлопкозавод, и не надо было делать его, она все равно не послушается.

Рудена ощутила вдруг прилив сил. Да, ей захотелось показать себя перед любимым ловкой, сильной, она не только ни в чем не уступает мужчинам, она сильнее их. Приблизившись к тискам, она встала перед ними, немного отставив правую ногу, опираясь на нее, и неожиданно для окружающих, потому что не примеривалась, нанесла, широко замахнувшись, удар такой силы, что и достижение Джабарова оказалось слабее: головка болта шлепнулась о стену, отрекошетила к тискам, ударилась о них и свалилась на пол к ногам Рудены.

Захохотал один лишь Шакир. Почтительное уважение к русской женщине, способной на такой необыкновенный удар, на такую отчаянную смелость, с которой он был нанесен, читалось на лицах буквально всех… Только Горбушин облегченно вздохнул.

Рудена, кладя молоток на верстак, была очень бледна.

47

— Здорово, Сашка!

— Привет, Горбушин, привет!

— Потрясающая слышимость, знаешь… Иногда я с Выборгской стороны звоню к себе на улицу Герцена и слышу отца куда глуше, чем сейчас тебя.

— И я тебя отлично слышу. Да здравствует советская дальняя телефонная связь! А может, потому хорошо слышно, что сегодня воскресенье, деловых разговоров меньше? Ну, что нового у тебя? Почему не звонишь и не пишешь?

— Новое то, что начинаем вручную вытаскивать из машины узлы, а наигравшись ими за двенадцать часов, еле тащимся домой, валимся и спим мертвецки. Письмо я отправил заводоуправлению вчера вечером. Раньше не имело смысла, все утрясалось. Но скажи, почему звонишь ты, а не Скуратов?

— Ушел в отпуск и уехал в Николаев. Так директор и Лука Родионович попросили Елену Тимофеевну связаться с тобой, выяснить, как идут дела, всех нас здесь твоя работа беспокоит, а ты молчишь. Ну, Елена Тимофеевна ко мне: «Сынок, позвони ты, я еще чего не расслышу или перепутаю…» В общем, побоялась тебе звонить. Так вот отвечай: письмо наше сработало?

— Отлично сработало! Первый секретарь райкома Бекбулатов строительство нашей ДЭС взял под личный контроль.