— Кто это? — спрашиваю я у одного паренька, приткнувшегося к двери.

— Это Ачил-ака, — шепотом отвечает паренек, — голова ремесленников.

Ачил-ака, обливаясь от духоты потом, говорит внушительно, подчеркивая каждое слово и перемежая речь понятными примерами, пословицами, поговорками.

— Друзья, товарищи! Дело такое: время теперь наше. Но чтобы добиться своих прав, достигнуть своих заветных желаний, нам — всем ремесленникам, штукатурам, поденщикам, всем трудящимся — надо объединиться и сплотиться с русскими друзьями-мастеровыми. Рабочие Петрограда говорят: заводы, фабрики, земля, вода, словом все должно быть отобрано у баев, потому что все это принадлежит трудовому народу. Русские рабочие Ташкента, объединившись, стали могучей силой. Они создали свой Совет и уже крепко работают. Мусульманские баи, с одной — стороны, досточтимые улемы, с другой стороны, обманывают народ, выставляя вперед веру — ислама. Товарищи! Если мы объединимся с русскими рабочими, и дружными усилиями прогоним Временное правительство, мы избавимся от насилия и жестокости — баев, купцов, добьемся свободы и счастья. Наш долг — показывать дорогу трудящимся, руководить ими в этой борьбе.

Слышатся возгласы:

— Правильно! Правильно!..

Ачил-ака долго говорит о тяжелом положении рабочих, о хитрости и коварстве улемов, баев. Затем выступают еще три-четыре человека, они тоже говорят о трудном положении ремесленников, бедняков, неимущих, о необходимости объединиться всем трудящимся.

Средних лет человек с коротко подстриженной бородой сказал:

— Говорят, надо объединиться улемам, баям и всем трудящимся и встать под знамя веры ислама. Говорят об автономии Туркестана. Они хотят обмануть нас пустыми словами и снова накинуть петлю на шею. Товарищи, будьте настороже! Давайте вести дело в дружном согласии всех трудящихся, всех рабочих и бедных дехкан с русскими рабочими, чтобы быть с ними как одно тело и одно сердце!

Потом с речью выступил какой-то смахивающий на джадида щеголеватый человек в чесучевом камзоле, в новой бархатной тюбетейке, с золотыми очками на носу. Он начал с истории и долго зудел насчет «величия Тимура», насчет «золотой земли Туркестана».

— Господа! — кричал он. — У всех у нас одна вера, один бог, один пророк с его сподвижниками. Мы есть племя тюрков, история наша светом озарена, прошлое наше, слава и честь наши велики. Конечно, нельзя сказать, что у нас нет скупых баев, и мы молим аллаха, чтобы он наставил их на путь справедливости и чести. Если мы объединимся дружно, даст бог, возродится наше счастье. Самоуправство недопустимо, надо подчиняться Временному правительству нашему и верно служить ему. Господа! Наши наставники улемы и…

В землянке поднимается шум, слышны выкрики:

— Довольно! Довольно!

— Хватит болтать, байский хвост!

— Да он и Сам из купцов! Валяй отсюда, пощелкивай копытами!

Оратор пытается продолжат но люди уже не слушают его, ропот усиливается. Оратор бледнеет и дрожит весь то ли от страха, то ли от бессильной злости.

Взмокший от пота, я кое-как выбираюсь из землянки наружу. Покупаю в табачном ряду насвая, затем отправляюсь к знакомому еврею, продавцу шелковой пряжи, купить шелку по наказу матери.

Осень. Медленно падают листья. Ночи уже холодные, с заморозками. Прошли два-три дождя… Но сегодня прояснело, голубеет небо.

Отец приехал из Янги-базара и, кажется, надолго. Он каждый день доставляет домой дрова, уголь, сало, маш — все необходимое по хозяйству. Цены поднялись невиданно, — весной не было дождей, не уродились пшеница, ячмень. Отец купил джугары.

Утром после чая я сел на иноходца и поехал к оврагу. В овраге заросли талов, карагача. Тишина. Я отпустил повод, жду, когда напьется конь. Внезапно в воздухе прогремело несколько винтовочных выстрелов. Что бы это значило? В новом городе, что ли? А кажется, что стреляют где-то неподалеку.

Когда я выехал из оврага, перестрелка участилась. Подстегнув коня, я скачу к перекрестку. Лавочники, посетители чайханы тревожно переглядываются между собой: «Что такое?»

Вернувшись домой, я торопливо привязываю коня в конюшне. —.

— Что еще за напасть? Из ружей стреляют будто? — говорит занятая стиркой мать.

— На гузаре, говорят, это восстание…

Мать растерянно оглядывается. А я опять бегу на перекрёсток. Люди здесь в тревоге. Никто ничего не знает. Лавочники, ремесленники закрывают лавки, мастерские. Но в чайной народу полно. А перестрелка все разгорается.

Извозчики, нахлестывая лошадей, катят со стороны нового города. А туда один за другим бегут пустые трамваи.

— Восстание! Большое восстание! — отвечая встречным, кричат едущие на извозчиках.

Я шныряю всюду, прислушиваюсь к разговорам. В полдень отправляюсь домой. Стрельба в новом городе не стихает, наоборот, все больше набирает силу.

— Мама, новостей сколько! — говорю я, присаживаясь на террасе. — Идет восстание. На одной стороне Временное правительство с баями, на другой стороне рабочие, бедняки.

— Слыхала уже, приходила учительница, рассказывала, — говорит мать. — В России есть город — как-то он там называется? — так он целиком перешел в руки рабочих:

— Петроград называется тог город! — подхватываю я. — Революция оттуда началась. Не знаю, говорят: «революция», «революция». А мастер говорит: «Это солнце свободы, братец!»

Вечером прибегает Тургун.

— Мусабай! Идем, быстро!

— Что случилось, друг? Где ты пропадал? — с тревогой спрашиваю я. — Идет восстание, слышишь, стреляют из ружей?

— Э, друг, ты сам сидишь тут, забился в дом. У меня уйма новостей! — говорит Тургун, облизывая губы от волнения.

Я заинтересовался, тороплю его:

— Ну, давай, рассказывай!

— Мы отравились за город к тетке. Далеко, верст двадцать-тридцать будет. Ну, пришли, попили чаю, потом начали собирать опавшие листья. Понимаешь, моему телку — я выпросил его у дяди — нужен корм. А там много опавших листьев, сколько хочешь мешков можно набрать. Ну вот, вдвоем с отцом смели мы листья в кучи большой метлой. Рядом большой арык воды бежит. В нем полно рыбы, я сам видел. Жаль, удочки не было со мной, а то — ух и — наловил бы!..

Я перебиваю нетерпеливо:

— Вот, дурень! Хватит тебе, развел болтовню!

— Друг! Потерпи, послушай, ты же сам перебиваешь.

Вот так мы почти три дня собирали опавшие листья. Потом отцов приятель, старый его знакомый, дал нам большущий, в обхват, арбуз. Другой знакомый дехканин дал фазана. А муж тетки подарил мне нож, такой острый! Я дома спрятал… чтоб не затупился…

— Ну и болтун же ты! Тянешь, тянешь, — сержусь я.

— Э-э, как раз дошел до самого интересного, а ты опять палку вставил, дурень! Ну ладно, слушай. Так вот, отец и говорит: сегодня уже поздно, переспим эту ночь, а Завтра отправимся. Тетка жирную лапшу приготовила. Я здорово наелся. Вечером зять — муж тетки — с отцом долго говорили о прошлом, о бедности, о Временном правительстве, о баях, бедняках-неимущих. Старик многое знает о батраках-мусульманах и русских рабочих: Утром чаю попили с густым каймаком. После чая вместе с отцом сложили листья в угол сарая. Отец, бедняга, туго-натуго Набил листьями большущий чувал, завязал его, потом вскинул на спину и обмотал веревкой крест-накрест через грудь. Тетка дала мне порядочно джиды, большую тыкву и еще сюзьмы прибавила. Ну, попрощались мы с зятем, с теткой, пообещали через неделю прийти за листьями и отправились в дорогу. Долго шли. Отец совсем уморился: очень много листьев натолкал в чувал. Часто отдыхая, мы в полдень едва-едва добрались до нового города. Смотрим, на улицах никого. Только время от времени слышно стреляют где-то: «Бах-бах, бах-бах-бах». Да кучки солдат, пригибаясь, пробегают куда-то. Редко-редко какой-нибудь случайный прохожий попадется. Идем с опаской, оглядываемся по сторонам. Русские женщины запирают двери, ставни на окнах. А старики, выглянув наружу, кричат: «Хей, уходите! Скорее добирайтесь до дому. С ума, что ли, сошли, держитесь ближе к домам, стрельба идет!» Отец растерялся, стоит, как вкопанный. А я держусь смело, объясняю ему: «Идем, говорю, это восстание началось. Я же говорил вам, что рабочие не дураки, что они еще покажут буржуям!» Долго кружили мы по всяким обходным улкам-закоулкам. Вдруг, смотрим, рабочие:. у всех в руках ружья, лежат, за деревьями прячутся и — бах-бах! — стреляют. И солдат между ними порядочно. Какой-то мусульманин кричит нам: «Эй, друг! Что вы тут делаете? Еще под пулю попадешь. Валяйте отсюда!» Мы свернули в затишек. Всюду среди рабочих видны и мусульмане с ружьями. Они подшучивают над отцом: «Какие могут быть листья в такой суматохе?» А один кричит сердито: «Уходите отсюда, да побыстрее!» Долго шли мы, виляли туда-сюда, смотрим, а под деревом лежит раненый. Подзывает отца, стонет: «Воды, воды!» Я положил на землю все, что у меня было в руках, сбегал, принес воды в тюбетейке, напоил его. Он благодарит: «Спасибо, спасибо! Молодец!» — и показывает рукой: иди, иди, мол, уходите скорее. Перебегая с улицы на улицу, а потом переулками позади сада князя, выбрались на Урду, и только на закате солнца добрались до дому. Так-то, друг. Считай, что Временное правительство сковырнули сегодня.