— Смотри, сколько там знатного народу собралось!

Во дворе медресе и правда собралась тьма народу: чалмоносцы в огромных чалмах, студенты медресе, пузатые баи… Один за другим выступают ораторы и все большие улемы.

Тургун подталкивает меня в бок:

— Пошли! Болтают, болтают, только и знают читать наставления. Бедняки голодные, голые, а эти все кричат о вере. Лучше бы хлеба дали!

Я громко смеюсь:

— Верно, друг! Твоя правда.

Сидим мы в тесном дворике позади мечети на берегу арыка, протекающего между густых талов, и громко зубрим на разные голоса. Учитель расположился в стороне на свернутом вчетверо одеяле. Рядом с ним тучный бай, в новом сияющем легком халате без подкладки, с огромной чалмой на голове и с розой за ухом, — левой рукой он легонько шевелит кончик густой бороды, а правой пропускает меж пальцев янтарные четки. Я сижу близко и слышу их разговор. Учитель время от времени подливает в пиалу крепкого чая и с должным почтением подносит баю.

— Положение очень трудное и очень путаное, уважаемый, — говорит бай. — Улемы своими наставлениями и наущениями, с великим трудом, правда, начинают подтягивать поводья черному народу, иначе бы люди совсем отбились от рук, но… Не знаю, последние, что ли, времена настают, — много развелось дурных людей, смутьянов и бунтовщиков. Слышал я, будто какие-то профсоюзы, что ли, будь они прокляты, объявились, а к чему они, не могу уразуметь. И ремесленники будто бы уже стакнулись с русскими, мутят народ. А там кое-кто из этих еретиков-джадидов вопреки разуму требует какой-то «реформы школы», попирая тем самым шариат. Да, время настало трудное, почтенный, и нам ничего не остается, кроме как обратиться с молитвой к богу, он один в силах облегчить наши затруднения, Учитель поддакивает ему, подливая в пиалу чаю, и строго поглядывает на учеников.

— Бой-бой-бой, какая жара, а, почтенный! — говорит бай, опахиваясь платком и отирая пот. — В России, особенно в Петербурге, как я слышал, тоже нет порядка. Его величества белого царя не стало — и началась смута. Временное правительство понемногу наводит порядок. Так что придет время, все уладится. К тому же есть слухи, что аристократы и руководители правительства в Петербурге возможно нового царя поднимут на трон. Досточтимые улемы и люди достойные, с достатком, должны оказать великое рвение, чтобы наставить народ на правильный путь, на путь покорности властям. Время сейчас, как полая вода беспокойная. Но, даст бог, умиротворится.

Бай и учитель беседуют долго и в дружном согласии. В полдень бай поднялся, потянувшись, вытер пот с лица, потом попрощался с учителем и степенно, не торопясь, ушел со двора мечети.

Ученики уже устали, охрипли и проголодались, перешёптываются: «День-день, наступил полдень! Школяров доля — наступила воля!» Учитель говорит: «Все!» Ребята живо, громко, нараспев читают отрывок из корана, разом встают и в одно мгновенье с шумом разбегаются.

Последнее время я стал увлекаться петушиными боями. Петуха я нарочно привез из Янги-базара (мне в конце концов все-таки удалось поймать того, золотистого!).

На этот раз моим противником оказался Ахмад. Я прежде всего оглядываю его петуха, а потом уже отпускаю на круг своего. Петухи схватываются, азартно треплят друг друга. Ребята притихли, а обо мне и говорить нечего, я весь дрожу от волнения, побледнел даже. Петух Ахмада силен. Но и мой бьется хорошо, не уступает ему. С бойцов летят перья, головы их покрываются кровью, они шатаются от изнеможения. Ребята начинают кричать: «Довольно, довольно! Пусть отдохнут немного». Мы разводим петухов. Я прижимаю своего к груди, глажу по перьям, целую в окровавленный гребень. Ребята уже спорят между собой, одного хвалят, другого хаят. А Тургун тихонько шепчет мне на ухо:

— Смотри, не загуби петуха! Петух Ахмада вредный и похоже сильный.

— Ладно, на то и риск. Но по-моему наш сильнее, я уверен…

Дав петухам передохнуть, мы опять бросаем их на круг. Бой разгорается сильнее прежнего. Оба петуха бьются отчаянно. Покружат, покружат и опять начинают трепать друг друга. Одно время кажется, что петух Ахмада одолевает, но мой делает внезапный наскок один, затем другой, и гот не выдерживает, вдруг выскакивает из круга и убегает. Ребята поднимают крик, шум, свист. Я подхожу к своему петуху, подхватываю его, счастливый, дрожащей рукой поглаживаю ласково, Ребята толпой бегут за мной и тоже тянутся приласкать победителя, некоторые целуют даже. Так, гордый победой, сопровождаемый отрядом мальчишек, я шагаю домой.

Сентябрь… Однажды в голову мне приходит мысль заняться торговлей. Я пошел за советом к Тургуну.

— Знаешь, сейчас поспевают фрукты. Найдем дешевых яблок, слив у дехкан, потом сядем где-нибудь на углу и продадим. Что ты скажешь?

Тургун даже привскочил:.

— Здорово! Вот это ты здорово придумал! Фруктов всяких на базаре много. Особенно быстро расходятся сливы, они же дешевые. Но ведь денег нет? А для оборота нужны деньги, — говорит он, подумав.

— У меня было накоплено немного, у отца, у матери выпросил в разное время, но, сам знаешь, во сколько мне перепел обошелся (было у меня и такое увлечение!), теперь осталось всего шесть серебряных монет по одной теньге. Ты проси отца, Тургунбай, прибавишь столько же, и начнем дело.

Мы идем к Тургуну. Отец Тургуна, чахоточного вида человек, сидел на террасе, грелся на солнышке, прислонившись к стене и подложив за спину подушку.

— Дада, послушайте, — заискивающе говорит Тургун, опускаясь на корточки перед отцом. — На базаре много фруктов, ох и много!

— Правда, фруктов много, да вот денег нет у нас, — улыбается отец Тургуна. — Особенно, когда о дынях заговоришь, у меня слюнки текут, малыш. Корку хотя бы поглодать…

Тургун сердится:

— Э, не поняли вы! Вы послушайте сначала, о чем ре. Мы с Мусабаем на базар собираемся. У Мусабая есть шесть монет наличными, да я прибавлю столько же, купим мы слив по дешевке, у садоводов возьмем, поторговавшись как следует, потом вынесем их в Ак-мечеть и продадим в розницу.

Тут и я принялся обхаживать старика. Тот подумал-подумал и говорит: А верно, придумано не худо. Только Мусабай, сынок, ты сам знаешь Тургуна, он привирает часто. Денег я дам, только как бы он не проел их на пельмени, на шашлык, на разные сладости.

Старик, бедняга, оторвался от подушки, достал из-за пазухи кошель. Пересчитав несколько раз, протянул Тургуну шестьдесят копеек серебром и медяками.

На фруктовом базаре торговля шла вяло. Народу почти никого, если не считать нищих и попрошаек. Мы рыщем всюду в поисках слив. Слив на базаре много, но дороги очень.

Наконец находим, как будто по нашему карману. Правда, они недозрелые, мелкие, даже мало чем похожие на сливы.

Тут к нам начинает приставать какой-то старик:

— Идите-ка сюда. Тоже мне — сливы! Тьфу! Вонючие, есть никто не станет, — шепчет он тихонько. — Вы полюбуйтесь этими вот персиками! Смотрите, не успеешь языком шевельнуть, как сам проскочит в горло. И цена сходная…

Мы осматриваем персики.

— Ладно, давайте! Почем они? — спрашивает Тургун.

— По теньге за фунт. Почти даром, как вода в арыке. Очень дешево, светы мои.

Начинается великий торг. Поспорив, погорячившись, мы договариваемся по теньге без пятака за фунт и берем на шесть монет — половину нашего капитала. Хозяин отвешивает нам персики, стараясь подсунуть побольше раздавленных, гнилых, уже почерневших. Мы укладываем их в большущую корзину, прихваченную из дома. Покидаем базар и бегом спешим к Балянд-мечети.

На перекрестке у Балянд-мечети много чайных и мелочных лавок. Мы располагаемся на корточках на берегу водоема, поставив перед собой корзину.

— А ведь у нас весов нет, Тургун? — вдруг вспомнил я. — Что теперь будем делать, а?

— Стой, в кладовке у дяди я видел какие-то весы, — вспомнил Тургун. — Я сейчас сбегаю и принесу. Я быстро… Я остался у корзины один. Мимо Проходят люди, большие И малые, а на персики никто и не глядит даже, никому до них дела нет. Если и появлялся какой покупатель, то шел прямо к Лавкам напротив и покупал там свежие, хорошо созревшие персики.