— Мастеровые, они знают, что к чему! — говорит кузнец. — Значит, говорят, что фабрики, заводы, земля должны быть отданы нам — правильные речи.

Я выхожу из мастерской и бегу прямо к Тургуну:

— Давай, пошли в город! — и рассказываю коротко о том, что слышал.

Мать Тургуна сердится. Кричит с террасы:

— Дров наколи, провалиться тебе!

— Я сейчас, — говорит Тургун.

Мы выходим на улицу. Здесь в разгаре игра в мяч. Тургун командует:

— А ну, друзья, в город!

Ребята бросают игру и присоединяются к нам. У Балянд-мечети мы держим совет. На трамвай без денег не сядешь, билетер увидит, задаст добрую трепку. Можно прицепиться к арбе. Потом, если действовать осмотрительно, и на извозчике можно прокатиться, прицепившись сзади. Мы отбираем из всех ребят шесть порасторопнее, а остальных отправляем по домам. На первую попутную арбу прицепились мы с Агзамом. Тургун прицепился к коляске извозчика. Остальные отстали. Проехали немного, смотрю Тургун пластом упал на землю, видно кучер кнутом достал. Я подаю ему знак.

Но тут и нас арбакеш заметил, кричит, грозясь прутом:

— Пошли прочь, озорники!

Мы с Агзамом вовремя спрыгиваем и тем спасаемся От прута.

— Ну как, Тургун, схватил прута? — спрашивает Агзам.

Тургун хмурится:

— Чуточку задело. А тебе не досталось?

— Ладно, хватит болтать! — говорит Агзам. — Потопали на своих!

Так, поддразнивая друг друга, мы добираемся до Шейхантаура. Ненадолго присаживаемся на корточки в тени какой-то лавчонки передохнуть. Вскоре Тургун сумел подкатиться к какому-то арбакешу и взобрался на арбу. Мы с Агзамом пошли пешком.

— И вас бы посадил, — сочувствует нам арбакеш, — да груза много, светы мои.

Доходим до Урды. Тургун уже стоит на мосту, дымит папиросой, поджидая нас.

— На, покури! — предлагает он мне. — Это папиросы «Роза». Какой-то русский старик бросил, не докурив, а я подобрал.

Агзам вырвал из рук Тургуна папиросу и швырнул в реку.

У моста много мелочных лавок и мастерских. Внизу, у самой реки, чайная с харчевней. Из харчевни доносится запах шашлыка и жареного мяса.

— Мы дошли до границы, — говорю я, присаживаясь на край моста. — Дальше новый город.

Тургун засмотрелся в сторону харчевни.

— Хороши пирожки, бой-бой! — говорит он с завистью. — Когда стану большим, вот посмотрите, обязательно открою харчевню! И тогда, будьте спокойны, зазвенит у меня монета-серебро. Агзам будет поддерживать огонь в очаге, Муса подавать кушанья, а я, как хозяин, восседать на почетном месте. Мое дело — деньги подсчитывать…

Тургун отвечает:

— Русские ребята хорошие, дети рабочих нас не тронут. Как-то иду я здесь с мешком пшена на загорбке. Весь взмок от пота, отдыхаю на каждом шагу. Вдруг, смотрю, догоняют меня двое каких-то русских парней, оба просто одетые, один в грязной шапчонке, лет пятнадцати, но рослый и крепкий, другой — поменьше. Посмотрели они на меня и видно пожалели: какой побольше, подходит, показывает на мешок и говорит: давай, говорит, мне. Я стою, не знаю, отдавать, не знаю, Потом решился все-таки, отдал. Рослый вскинул мешок на спину, пошли мы! Он что-то говорил, да я не понял, только знал твердил: «Испасиба! Испасиба!» Это отец научил меня, мол: скажешь «испасиба» и все будет хорошо. Так вот, несут они мой мешок, вскидывая на спину по очереди. Дошли до Каръягды. Русские ребята, мол: вот и старый город, передали мне мешок. Я вскинул его на спину и здорово благодарил их, повторяя свое «испасиба».

— А еще какие русские слова знаешь ты? — спрашиваю я Тургуна.

— Знаю слова «хорошо», «товарищ», — улыбается он.

Когда солнце уже перевалило за полдень, мы, усталые, добрались до Пьян-базара (так называли Воскресенский базар). Тургун, он бедовый, сразу же узнал новости.

— Митинг в Александровском саду, похоже, уже подходит к концу, — говорит. — Рабочие говорят: раздавим буржуев!

— А что такое буржуй? — спрашивает Агзам.

— Буржуй — это такая штука… ну… вроде купца или барышника что ли.

… На митинге в Александровском саду большинство русских, но есть и мусульмане. Когда мы подошли, на трибуну взошел просто одетый, но ладно сложенный человек, смугловатый, с коротко подстриженной бородой. Он горячо говорит о насилии, жестокости, несправедливости. Я слушаю, затаив дыхание. На ярких примерах оратор показывает, как тяжело положение трудящихся, в какой роскоши, разгуле живут баи и заканчивает свою речь словами:

— Страна наша добьется свободы, права и справедливости. Мечты народа непременно сбудутся!

В толпе со всех сторон слышатся одобрительные возгласы. В это время к нам подходит знакомый каменщик.

— Хе, что вы тут делаете? — спрашивает он. — Идите домой, заблудитесь еще.

— Мы на митинг пришли, — отвечаю я. — Жаль только, он уже кончается.

— Что-нибудь интересное говорилось? Расскажите, дядя! — просит каменщика Тургун.

— Мастеровые говорят: долой баев, — отвечает каменщик. — Временное правительство, говорят они, поддерживает богачей, потому что и Временное правительство и богачи — дна напасть.

Неожиданно заговорил довольно бедно одетый молодой рабочий узбек, стоявший рядом с нами.

— Постойте, братец, — негромко сказал он, обращаясь к каменщику. — Я так слышал: все рабочие, все бедняки, трудящиеся собираются сейчас вокруг большевиков. Это люди из рабочей организации. Среди них есть немало и рабочих-мусульман, батраков, бедняков, ремесленников. Слыхали вы о таких людях, как Шер Халмухамедов, Султан Касымходжаев, Абдушукур Абдурашидов — все они вместе с большевиками. Большевики, они заботятся о народе, они говорят: все фабрики и заводы, какие находятся в руках богачей, должны быть конфискованы и переданы трудовому народу. — Рабочий заговорщицки подмигнул нам. — Ха, дел тут много, братишки! На митинге рабочие требовали, чтобы земля, вода были отобраны у баев и переданы беднякам и батракам. Ораторы, какие выступали с речами, говорили: ячмень, пшеница, словом, всякое зерно, припрятанное баями, должно быть отобрано и роздано народу, трудящимся. Вся страна, вся власть должны перейти в руки рабочих, батраков, бедных дехкан — в руки народа.

— Хвала русским рабочим, они откроют нам глаза! — говорит каменщик.

— Да, мастер. И рабочие и солдаты — все решительно требуют: «Долой Временное правительство! Вся власть Советам!» Сейчас в Ташкентском Совете немало большевиков. В Петрограде, я слышал, рабочие взяли в руки оружие. Здесь тоже будто бы тайно вооружаются…

Я слушаю его с вниманием. Хотя я и мал был, но уже стал понимать кое-что, так как за последнее время разговоры о баях, бедняках, о Временном правительстве, о власти велись всюду.

Начинало темнеть. Поблагодарив рабочего, мы отправились домой и в темноте еле-еле добрались до своего квартала.

Мать, бедная, уже беспокоилась за меня.

— Ох и много новостей, мама! — говорю я, входя во двор и опускаясь на корточки у арыка, чтоб помыть руки. — Мы в городе были…

Мать сердится:

— Совсем ты бродягой стал!

— Мама, есть! — говорю я, присаживаясь на край террасы..

Мать приносит машевой каши.

— Буржуев уже водой подмывает! — говорю я.

— А кто такие буржуи? — спрашивает мать, подсаживаясь ко мне.

Подумав, я отвечаю:

— Русские баев называют буржуями!..

Я отправляюсь на базар купить насвая для матери. Проходя мимо напоминающих птичьи клетки лавчонок тюбетеечников, вижу тесную землянку, битком набитую людьми. Оказалось, это союз ремесленников, штукатуров, поденщиков. Я тоже просунул голову в землянку. Почти у всех собравшихся здесь одежда рваная, латаная, многие босиком или же в старых чариках. Напротив входа за столом, сколоченным из неотесанных досок, сидит президиум — из пяти-шести человек.

Оратор — видный из себя крупный человек с белой бородой и умными глазами, поблескивающими из-под кустистых бровей. На нем легкий халат без подкладки, надетый поверх белой чистой рубахи, на голове тюбетейка темно-зеленого бархата.