— Подожди про врага, ты еще не рассказала, как пропал Алво.

Мира, похоже, не собирается отвечать, она спрыгивает с забора и идет к маяку. Коты расступаются перед ней и настороженно глядят вслед. Оливер догоняет ученицу Маячника у самых дверей.

— Так ты расскажешь или мне ждать Лохматого?

— Во-первых, — Мирата поворачивается к летописцу и вид ее грозен. — Во-первых, ты никакого права не имеешь называть его Лохматым, усек?..

Олли кивает. Он не понимает, в чем проблема, но с разъяренной женщиной лучше соглашаться!

Она вдруг умолкает и пристально смотрит мимо летописца в сторону моря. Оливер поворачивается, но видит опять только темную кромку воды. Над ней видна узкая кровавая полоса заката, особенно яркая на фоне чернильных туч. Маленький ветер Хьёльф, оруженосец Фрёя, пригибает траву и ерошит волосы. Снова идет непогода.

— А что во-вторых? — нарушает молчание Олли.

— Во-вторых, пошли в гнездо, сваришь мне кофе, тогда дорасскажу, — отмирает Мирата.

***

Внутри башни едва ли теплее, чем на улице. Коты в «гнезде» сбились в стаю и оккупировали топчаны. Замерзшими руками Мира зажигает горелку и ставит чайник. Олли перебирает банки, выбирая, с чем сварить кофе. Находит лаванду, апельсиновую цедру и палочки корицы. Набирает сколько нужно в старую латунную джезву и ставит банки туда же, откуда взял. На маяке одно из главных правил — возвращать все на место.

Когда закипает чайник, Олли вопреки всем правилам заливает кофе горячей водой (почти кипятком) и ставит на горелку. Джезва с носиком в форме драконьей морды дымит как самый настоящий дракон. А еще над ней можно греть руки…

Ему хочется сидеть под одеялом в обнимку с чайником и котами или сбежать в домик, но Мирата должна следить за маяком, а Олли, обещал ей кофе в обмен на рассказ. Поэтому придется мерзнуть. Благо, Праменский сквозняк и близко не подходит к Оливеру, а то совсем околел бы…

Кофе поднимается густой шапкой, с виду грубой и пористой как вулканическая пемза. Олли стучит джезвой по столу, чтобы гуща осела, но шапка сидит намертво. Зато когда кофе разлит по чашкам, по «гнезду» разливается упоительный аромат позднего августа.

Мира отпивает и недоверчиво усмехается, да Олли и сам удивлен, что так хорошо получилось.

— Да… — тянет Мирата. — А мне и говорить-то больше не о чем. Корабль Алво не вернулся. Нао снарядил полдюжины коггов и сам отправился на поиски. Говорили, он дошел до вечных льдов и чуть сам там не сгинул, но ни брата, ни корабля, ни даже обломков не нашел.

Вернул домой ни с чем, даже рыбы не добыл толком. Ладно хоть люди не послушались гордеца Алво и возы с едой обратно не отправили. Этот год пережили, а на другой стало полегче. Ну как полегче, с долгом-то…

Год спустя дружина и главы рыбачьих деревень стали говорить, что надо бы Алво и его команду похоронить как ушедших в море и возвести Нао во главу Ратторы. Но младший Рат взбеленился. Заявил, что в смерть брата не верит, волосы отрезать и сеть плести не станет, и во главу дома не встанет. Не на того напали! Так и оставался наместником. И когда власть над Ратторой дом Каар захватил, и когда тот дом распался. Лучше бы и дальше оставался наместником, но нет, стукнуло ему в голову стать главой приморья под старость. Вот все и сломалось. Проклятое это место — главенство в доме Рат.

— А что за сеть? — дописав последнее предложение, спрашивает Оливер. — какой-то обычай?

Кажется, он слышал что-то похожее от Маячника.

— Обычай, — отвечает Мира. — Когда рыбак уходит в море и не возвращается, его родственники отрезают волосы и плетут из них сеть, чтобы выловить душу умершего и привезти домой. Нао Рат тогда всем показал, что волосы ему важнее души брата, за это и поплатился. Его, когда казнили, со скалы в море скинули. Можно сказать, вслед за братом ушел и не вернулся. Вот как жизнь поворачивается, летописец.

Олли молчит. А что еще тут скажешь?

Глава 8. Безумный Рат

Под утро Оливеру приснился сон. Он был Нао Ратом, главой Северного приморья, и его вели на казнь.

За пару минут до конца он смотрел в светлеющее небо и с отрешенным удивлением думал, что жалеть ему почти не о чем. И уже не придётся. Пусть он не сделал всего, что хотел, но все решения принял сам, и в выборе никогда не сомневался.

И вот теперь его дом, как никогда сильный и независимый, казнил своего дракона. Драконоборцы, в окружении половины людей Ратторы пришли на Прощальный утёс, чтобы посмотреть, как их поверженного главу сбросят вниз. Не разобьётся о скалы, так уйдёт на дно — утёс возвышался над морем на три дюжины метров и уходил в неизведанные глубины.

Его обвиняли в пособничестве Каару и в предательстве родины, и в преступления против людей Нового приморья. Что с них взять. Они боялись его и до последнего травили ядом раттаны. Но убить своими руками так и не решились. Забавно.

Пока читали приговор, он стоял, скованный по рукам и ногам. Смотрел на восходящее солнце и далёкие тонкие перья облаков. Какой, наверное, хороший, погожий будет день сегодня. Лодки украсят цветами, и алые флаги Нового Приморья будут реять на улицах. Люди будут веселиться. А о нём вскоре забудут. Останется только образ подлеца и убийцы, да разорванный флаг дома Рат с «какой-то треской»…

И всё-таки, он не жалел.

— Твоё последнее слово?

Он посмотрел на своих людей, усмехнулся и медленно покачал головой. А потом сделал шаг. Единственный шаг назад.

Волны сомкнулись над его головой. Какое-то время свет солнца ещё был виден сквозь толщу воды, а потом тишина и море поглотили его окончательно.

***

Но всё же что-то осталось. Придонной тьмой скользило в морских глубинах, пугало рыб. Оно не было драконом и уж, тем более, не было человеком. Ничего не хотело и ни к чему не стремилось.

Пока не услышало, как наверху, над самой водой, кто-то поёт смутно знакомую песню. Песня была бойкая, грозная, дурацкая и абсолютно неприличная. Когда-то ее сочиняли в обиду, а вышло так, что на радость. Певец уплывал, голос звучал все тише а так хотелось дослушать!

И тогда что-то, бывшее некогда наместником, главой и врагом Северного приморья устремилось к поверхности.

***

Утро подкрадывается незаметно. Солнце встанет еще не скоро, а небо так плотно набито тучами, что кажется и птице между ними не пролететь.

Мирата открывает глаза и прислушивается. Ветер стучит ставнями, рядом сопят коты. В комнате такая холодина, что дыхание тут же становится облачками пара, но Мира хорошо переносит холод. Это бедняга летописец сбежал в домик, утащив из «гнезда» почти все одеяла.

И все-таки что-то ее разбудило.

Мирата встает, накидывает грубую теплую хозяйскую куртку и зажигает горелку, чтобы согреть воды на чай. Пока крохотный чайник закипает, Мира ищет заварку. Этого добра у Лохматого вагон: и большие скрученные листья, и маленькие зеленые завитки, и черная с красным отливом пыль, и изумрудная крошка. Есть чай, сбитый в плотный кирпич, есть связанный в кокон, который в воде раскроется золотым цветком. Есть чай, который не чай, а красный куст, лепестки цветов, а то и вообще кора. В отдельной баночке у Лохматого лежат неопознанные крохотные ракушки и зернышки. Впрочем, это мог напутать и не вернуть на место кто-нибудь из гостей, а Лохматый попробовать и порадоваться.

Но Мира останавливается на обычных темных листьях, от этих хотя бы знаешь, чего ждать. Она кидает их в чашку, заливает кипятком и накрывает крышкой.

По ногам сквозит, будто кто-то забыл закрыть окно на винтовой лестнице, и Мира отходит к топчанам, ибо подлые сквозняки в разы хуже честных злых ветров. Однако, тянуть холодом не перестает. Бывшая ученица Маячника глядит под ноги и видит, как воздух сам собой сгущается в тощего черного кота. Когда Мира притопывает на него ногой, он не отскакивает, а плавно смещается в сторону, слегка размываясь, словно дунули на облако тумана.

— Мяу-яу-яуууу, — тянет кот и отбегает к двери, ведущей к лампам.