— Надо идти, — Зубочистка уже паковала все, что планировала довезти и не таскать на себе. — Говорят, Ляминкайннен был хорошим, просто веселым парнем, бабником и чудо-охотником.
— Кто? — Ниа посмотрела на нее.
— Ляминкайннен, охотник, из Калевалы. Только времени с тех пор прошло много, и уважают его далеко не все местные, не говоря о приезжих. Так что дети Лоухи и он теперь не разлей вода, а привычку охотиться он так и не бросил, и выходит у него чудо как хорошо. А мне моя шкура дороже, когда со мной, а не у его очага.
— Пойдем пешком? — Ниа набросила лямки рюкзака. — Тебе самой не страшно?
— Вам токмо до плато добратса, — Кудря потрепал себя за бороду. — Туды им хода нету, опасаютса.
— Кого?
Бьярн, навесивший на себя снаряжения как мул, хохотнул, выпрыгивая.
— Троллей, подружка. — Зубочистка нацепила на винтовку маскировочный чехол. — Им его стрелы как слону дробина.
— Ну… девки, тады прощевайте. — Кудря хлопнул каждую по плечу. — Оплата щедрая вышла, не обманули, спасибочки.
Ниа, положив предпоследний мешочек с золотыми, кивнула. И выпрыгнула наружу. Энди, подхватив переноску с шипящим котом, последовал за ней. Дверь машины тут же захлопнулась, тряхнув пожухлым венком из неизвестных брухо цветов и трав, висящий на небольшом коровьем черепе-обереге. Когда Кудря успел это сделать, она даже не увидела, но раз сделал… Старый просто так бояться не станет.
День перевалил за полдень, но солнце не оказалось и в помине. Вот-вот только яркую панораму, дарующую хоть немного обманчивого ощущения тепла, затянуло холодными, по-настоящему северными, тучами. Большими, тяжело клубящимися одним огромным северным медведем, желающим показать — кто здесь хозяин. С него, непроглядно-белесо-серого, стегая порывами ветра и пройдясь, как наждаком, по открытому лицу, вовсю валила ледяная крупа.
Ниа прищурилась, разглядывая уже совсем плохо виденный путь через остаток долины. Снег мешал, а как бороться с севером, если ты с юга?
— Маска! — Зубочистка протянула ей горнолыжную маску. — Пошли быстрее, они уже начинают загонять нас!
Они? Энди, идущий как робот, глядя перед собой и не упуская госпожу из вида, вслушался. Больше ему ничего не оставалось.
Вой пока шел издали, где-то на краю этого странного места, из-за совершенного невидимого ельника, скрытого взбесившимся снежным покрывалом, растянувшимся повсюду за какие-то пару минут. Осень?! Какая тут осень! Самая настоящая лютая зима, решившая вступить в свои права на земле, где чужаков не любят. Вой, идущий уже со всех сторон и сжимающийся полукольцом, только подтверждал вяло текущие мысли.
Они побежали, даже Энди, чьи ноги послушно ускорились. Бьярн, Зубочистка, Ниа, ее пес с золотым котом в руках и Бьёрн. Через ледяное острое крошево, мешаемое вихрем с хлесткими плетьми первого настоящего снега. Мокрые и липкие хлопья, ничуть не напоминающие ласково-мягкий рождественский покров Вест-Кост, ставший Ниа если не родным, то хотя бы привычным.
Ветер выл в унисон приближавшимся охотникам, заунывно и тоскливо, впивался в уши, вкручивался в голову, въедался, казалось, в мускулы. Сколько метров пришлось пройти-пробежать от грузовика, двести, триста? Того, оглянись, не разглядишь и в помине, а ноги, начав подрагивать, отказывались идти. Первым начал останавливаться Бьярн, вот-вот, несколько секунд тому назад прущий ледоколом, раскидывающий широченной грудью бело-липкий вихрь… И уже хлопья бьют в лицо Зубочистке, остаются на куртке Ниа, стегают редеющими ледышками незащищенное лицо Энди.
А вой, перекликаясь с все больше сатанеющим вихрем, ежесекундно менявшим направление, ближе, ближе…
Небо заволокло снегопадом полностью, скидывай не скидывай плохо тающую пелену на масках, почти ничего не видно. Бьярн, начиная почти брести, несколько раз останавливался, крутил в руках маг-компас, прикупленный на рынке, всматривался… Бесполезно.
Четыре луча, сине-красный для магнитных полюсов и зелено-желтый для Тонкой границы, вертелись ведьминой метлой, не останавливаясь ни на йоту. Полукровка, с бородой, превратившейся в огромную сосульку, тяжело переставлял ноги, идя на одной интуиции.
Ниа, споткнувшаяся уже в стотысячный раз, не выдержала. Нащупала в сумке на поясе одну единственную надежду, оставленную про запас. Вытащила полированное веретено черного дерева, с выдавленными именами Больших лоа, вращала ладонями, разогревая, зовя на помощь духов-защитников. Снег, потянувшийся к ней, мешал, остужал собою и ветром едва потеплевшую деревяшку. Духи молчали.
Бьерн грохнул дуплетом, подряд отправив в полет два заряда серебряной картечи, целясь в приземистые ловкие тени, тенями мелькавшие за холодной стеной. Взрыв сумасшедшего хохота, лишь он, стал ответом. Вой прорезался сильнее, ближе, не дальше ста-двухсот метров.
Ниа, выхватив черный клинок, полоснула себя по ладони, глубоко, хрустнув костью и сжав зубы, чтобы не закричать. Сжала веретено, вслух ломая заклинание-бусы, лишь раз слышанное в школе Амбози. Звала духа перекрестков, молила помощь, обещала отдать часть себя, ведь она обещала магистру сделать дело. Барон не примет неверную брухо после смерти, бросит в бездонную яму, полную гниющей болотной жижи, где кишмя кишат змеи-жарараки, пьющие глаза и выедающие языки, видевшие наставника и сказавшие ложь.
Веретено ударило собственным ритмом, вырвалось, подпрыгнув на половину ее роста, вспыхнуло невыносимо ярким красным цветом, распустившись диковинной амазонской орхидеей. Бьярн, замерев, поднял оружие, заметив что-то впереди. Ниа обрадованно посмотрела и… замерла…
Бьярн выбрал спуск. Звонко лязгнуло, и… и все. За спиной также отказалось работать оружие его брата.
Старуха хрустко втыкала в снег ломаную кривулину посоха, выломанную из свилеватой карельской березы в темные давние времена. Черный огромный ворон, вцепившись в темный меховой плащ, смотрел кровавым единственным глазом на застывших людишек. Лоухи, зябко кутаясь в выцветший и отороченный волком бархат, покрытый рунами, не опускала глаз, даже когда длинные сиво-желтые космы падали на лицо. Длинный горбатый нос втягивал воздух, черный злой рот пузырился слюной в уголке рта.
Снег вокруг потемнел, пропуская, одного за другим, десяток высоких, в холке по грудь Зубочистке, серых четырехногих убийц, мерцающих голодными янтарно-крапчатыми глазами. Невысокие карлики-лопари, темно-остроглазые, с детскими личиками в ритуальных шрамах, с луками, туго оплетенными берестой, с тетивой из китовьей кожи, целились стрелами-гарпунами, скалящимися зазубринами костяных наконечников. И мелькала совсем позади высокая, бывшая стройной, мужская фигура в мехах невиданных медведей с рогами на голове, укрывающей его как капюшон или шапка. Тускло светился единственным ярким пятном рубин, украшающий темную рогатину.
— Обед… — Лоухи, безумно косясь на Ниа, остановилась. Высокая, согнутая наполовину и все равно смотрящая прямо в глаза брухо, улыбалась крепкими редкими зубами. — Черное мясо и коричневая сильная кровь. Твоя шкура, грязнокожая девка, украсит стену у моего очага.
Зубочистка скрипела враз замершими пальцами по застежке кобуры на бедре.
— Я тебя помню! — хихикнула Лоухи. И сообщила, блеснув длинным нижним левым клыком. — Теперь ты моя.
Ниа, дуя на ладони-ледышки, заглянула в бездонные блеклые омуты ее глаз. И улыбнулась.
— Не сегодня.
Зубочистка охнула.
Черное, как смола и, как накрахмаленное, белое. Снег, пытавшийся было помешать, испуганно разлетелся в стороны. Волки, пряча морды в широких лапах, скулили, ползли назад, виляя хвостами. Лопари, гомоня, прятались в сугробы. А Лоухи, кривя лошадино-морщинистое лицо, поворачивалась едва ли скрывая испуг.
Лоснящийся черный цилиндр, фрак на голое эбеновое тело, белые мазки маски-черепа на лице. Дух перекрестка уступил дорогу тому, кто пугал даже само дыхание мрака колдовского финского Севера.
Барон Самеди, приподняв цилиндр, приветствуя хозяйку Похъёлы, махнул рукой, раздвигая снежную стену и, усмехнувшись шоколадными губами с зажатой и несгораемой дымящейся сигарой, пригласил маленькую испуганную и замерзшую брухо идти дальше.