— Мне пива, — говорит Роберт с восхитительно серьёзным выражением лица.

Я раскрываю от удивления глаза, но не упоминаю, что он ещё несовершеннолетний для пива.

— Пожалуйста, два. GuinnessStout.

— Хорошо, два пива. Мне нужно увидеть ваши удостоверения.

Роберт хлопает себя по карману.

— Вот, чёрт. Оставил бумажник в машине, — говорит он застенчиво. — Тогда я буду колу.

Я протягиваю свой документ, и официантка бросает на него быстрый взгляд.

— Одна кола и одно GuinnessStout. Сейчас будут. — Она улыбается Роберту лучезарной улыбкой и, похоже, что не только я один хочу залезть к нему в брюки. Моё сердце наполняется гордостью.

— Что? — спрашивает Роберт, когда официантка уходит.

— Пиво?

Полагаю, что история на этом закончилась, но, когда официантка ставит на стол напитки и уходит на кухню с нашим заказом, Роберт меняет бокалы местами.

— Ты за рулём.

Я вздыхаю:

— Мой список преступлений становится всё длиннее и длиннее.

— Хм, ты слишком много волнуешься, — смеясь, говорит Роберт. — Давай просто развлекаться.

Но, если честно, я совершенно не волнуюсь. Роберт был прав: нет ни разрядов молнии, ни полиции, ломящейся в дверь. И даже, если Майя думает, что что-то знает, она никогда меня не выдаст. Я сижу здесь с парнем, которого с каждым днем люблю всё больше и больше, и я не могу чувствовать себя более беззаботным и удовлетворённым, даже если бы захотел.

— Мне здесь нравится, — говорит, осматриваясь, Роберт. — Кто сегодня выступает?

— Иджи Вон. Она из Остина. Её музыку, кажется, относят к жанру откровенного кантри.

— Ты шутишь, да? Я и кантри-музыка?!

— Да, ну. Посмотри на мир шире. Тебе она понравится.

Господи, и она ему понравилась! И «понравилась» — это ещё мягко сказано.

Стейк с картофельным пюре нам подали как раз в тот момент, когда группа начала играть первую композицию. Мы передвинули стулья так, чтобы сидеть лицом к сцене. Заказываю еще одно пиво, которое Роберт сразу же забирает себе.

Я не улавливаю момент, когда понимаю, что он уже немного навеселе. Может, это тот момент, когда он засовывает в рот два пальца и оглушительно свистит в конце песни. Или может, когда он начинает подпевать припев. Или может, когда он вскакивает в перерыве между композициями и, немного пошатываясь, говорит: «Давай достанем диск», а потом вешается на меня и завывает, как охотничья собака. Вообще-то последней песней была «Красная гончая», в которой Иджи и большая часть аудитории выли по-собачьи. Только вот с окончанием песни все перестали это делать.

Мы направляемся в смежную комнату, где Иджи Вон подписывает диски, и прикладываю палец к губам:

— Тсс.

Роберт начинает завывать тише.

— Кому мне подписать диск? — улыбаясь, спрашивает Иджи.

— Роберту, — говорю я.

А он добавляет:

— Это я.

Он говорит это Иджи, а потом повторяет это мне.

— Я знаю, что это ты, — отвечаю ему.

А потом Роберта прорывает:

— Иджи Вон, я вас обожаю. Это лучший концерт. Самый лучший! — а потом завывает: — А-у!

Иджи улыбается ему, смотрит на меня, вопросительно подняв брови, и пододвигает к нам диск.

Роберт хочет ещё пива. Я против. И заказываю две колы.

— Тебе весело? — спрашиваю его.

Он смотрит на меня и становится до смешного серьёзным.

— У тебя самые красивые глаза.

Я поднимаю взгляд к потолку и всем видом показываю, что не верю.

Следующее отделение группа начинает с мрачной ноты. Иджи рассказывает, что в детстве из окна её спальни было видно небольшое кладбище. Там похоронены тела двенадцати маленьких девочек, умерших ужасной смертью: во время рождественского представления их костюмы ангелов загорелись, и девочки сгорели заживо. Это произошло так быстро, что ни их собственные матери, ни бывшие там монахини, не успели ничего сделать. Песня посвящена этому трагическому событию. И песня печальная. Слушая её, даже я прослезился.

Но для Роберта эта песня была, как грустное воспоминание о сбитом им псе после двух кружек пива.

Где-то на середине бросаю на него взгляд и вижу дрожащий подбородок и залитое слезами лицо. Двигаю свой стул поближе и обнимаю его за плечи. Он прячется у меня на груди и рыдает за теми маленькими девочками, за их мамами с опустевшими объятиями, за плачущими отцами и за монахиней, оставшейся без рук. Плохо понимаю, что нужно делать, поэтому просто поддерживаю его.

Пара за столом рядом смотрят на нас с беспокойством.

— Как он? — спрашивает женщина тихо.

— Он в порядке, — отвечаю я с уверенностью, хотя сам в это не очень верю.

Когда в конце песни Роберт не возвращается обратно на стул, решаю, что нам лучше вернутся в гостиницу. Роберт продолжает крепко за меня цепляться, пока мы проходим между расположенных плотно столиков. Иджи произносит:

— У нас есть потери. Надеюсь, что ему станет лучше.

Возле двери Роберт неожиданно останавливается и нетвёрдой походкой направляется в сторону туалета, довольно громко заявляя, что ему «нужно пописать».

Хорошо, что в туалете никого нет. Роберт опирается лбом о кафельную стену. Жду рядом на случай, если он начнёт падать.

— С тобой всё в порядке?

Он хлюпает носом, потом закрывает глаза локтем. Хорошо, что он остановился прямо перед писсуаром, потому что Роберт не смотрит, куда писает.

В туалет входит бородатый пожилой мужчина. Поседевшие волосы собраны на затылке в хвост. Он окидывает нас взглядом, потом идёт дальше по своим делам.

Роберт заканчивает. Я с уговорами отдираю его от стены, и он снова вешается на меня.

— Тебе нужно спрятать свой член и застегнуть ширинку, — говорю ему тихо.

Он смотрит вниз, изучая себя осоловевшим взглядом, и говорит:

— И чего ты высунулся?

Подавляю смешок и делаю, что нужно, вместо него. Чувствую на себе пристальный взгляд пожилого джентльмена, но не осмеливаюсь поднять глаза. Прочищаю горло:

— Пошли. Давай доставим тебя обратно в гостиницу.

Где-то на середине нашего пути по узкой разбитой мостовой до парковки Роберт произносит: «Мне что-то нехорошо», а затем его выворачивает в кусты возле цепной ограды. Глажу его по спине, пока он отплёвывается и плачет: «Бедные маленькие ангелы».

Смотрю на его страдающее лицо и понимаю, что всё, что он делает, заставляет меня прикипать к нему сердцем всё больше и больше. Я точно знаю: внутри у него глубокая рана и время от времени что-то, будь то пустой блокнот, мёртвый пёс или песня, срывает с неё засохшую корку, и рана начинает снова кровоточить. Мне хочется просто держать его, пока не пройдёт всё плохое.

Вытираю лоб Роберта влажной тряпкой.

— Прости, — шепчет он.

— Тебе не за что извиняться.

— Я испортил наш вечер и теперь у меня даже не встаёт.

Его слова заставляют меня улыбнуться. Если честно, я выдохся и мне нравиться лежать с ним рядом, вот так — тихо и сонно. Обогреватель выключен и в комнате становится прохладно. Тянусь назад, кладу тряпку на прикроватную тумбочку и выключаю свет. Потом подсовываю со всех сторон под нас концы одеяла, прижимаюсь щекой к его плечу и проваливаюсь в сон.

Глава 41

Роберт

— Как всё прошло? — спрашиваю.

— Ну, замки прежние и мне позволено самому прогуляться с дочкой.

Сейчас Эндрю с Кики на озере кормят уток. Как бы мне хотелось быть там тоже. Чувствую себя обманутым. Я отключился и проспал всю нашу совместную ночь. У меня даже не получилось проснуться вместе с Эндрю. А когда я открыл глаза, то почувствовал себя, будто меня разделили на ноль: на часах было десять и Эндрю не было — он мылся в душе.

— Смотрите, кто встал, — проговорил он, когда, отодвинув занавеску в душе, я шагнул под струи воды. На всех его «правильных» местах ещё можно было заметить прилипшие мыльные пузырьки и когда я смывал их, Эндрю улыбался. А потом он завыл: «А-у!».