– Неохота мне делать подробные описания весенней природы, – возражает своему внутреннему голосу автор. – Во-первых, потому, что таких описаний в художественной литературе и без того пруд пруди, и многие из них столь блестящи, что мне их всё равно не переплюнуть. Во-вторых, от многословных рассусоливаний на тему пейзажей, портретов и натюрмортов мой рассказик может раскваситься до размеров повести или даже романа, что в мои планы не входит. И, наконец, в-третьих, читатель, конечно же, и без меня прекрасно знает, как выглядит весна в наших широтах, и даже как она пахнет.

Итак, стряхнув последние капли, упрятав обратно в брюки свой… ага, его… и застёгивая молнию ширинки, Кий Арнольдович Сало зыркнул на одуванчики, похожие на махонькие лимонного колера меховые туркменские шапки, насаженные на салатного колера трубочки для коктейля, и увидел среди них вышеупомянутое яйцо.

Яйцо было красивым.

Нет, это было не пасхальное яйцо работы ювелира Фаберже, конечно, а обычное яйцо какой-то крупной птицы. Но его расцветка была весьма приятна глазу: тёмно-синее в жёлтую крапинку, или, пожалуй, в крапинку цвета слоновой кости; будто вечернее небо, усеянное звёздочками. Величиной больше гусиного, или индюшиного, или лебединого, но поменьше страусового.

Наш герой взял его в руки, чтоб рассмотреть поближе. При ближайшем рассмотрении светлые крапинки напоминали то ли шумерскую клинопись, то ли скандинавские руны. Когда Кий Арнольдович повернул находку, чтобы оглядеть со всех сторон, внутри о скорлупу что-то стукнулось. Он слегка потряс яйцо. Да, внутри болталось что-то плотное, будто пластмассовая игрушка в шоколадном яйце «Киндер-сюрприз». Неужели белок с желтком ссохлись в твёрдый комочек? Или высохшая мумия птенца, не сумевшего пробить скорлупу?

Полюбовавшись яйцом, убедившись, что оно не разбито и не треснуто, а абсолютно целое, наш герой решил, что сия вещица, так сказать, эстетична и может собой украсить домашний интерьер, поэтому забрал находку. Вернувшись в вишнёвую «Таврию», аккуратно положил синий в крапинку эллипсоид на соседнее сиденье и продолжил путь.

Не успел его автомобиль набрать скорость, а в тех же кустах, где мочился Кий Сало, появился другой мужчина. Появился неизвестно откуда, то ли из кустов же, то ли прямо из воздуха. Он был абсолютно лыс, горбонос, его профиль напоминал морду хищной птицы. Тело его было упаковано в чёрную оболочку вроде диковинного доспеха. Если бы кто-нибудь, да вот хотя бы и сам читатель, глядя на лицо этого субъекта попытался бы назвать его возраст, то это звучало бы примерно так: «Ему лет тридцать… Ой, нет, не тридцать, а все пятьдесят… Да нет, не пятьдесят, ему и тридцати-то нет… Впрочем, ему уже за сорок… Да нет, какие сорок, никак не меньше шестидесяти… Даже больше семидесяти… Даже все девяносто… Ой, нет, меньше сорока… Двадцать с хвостиком…»

Таинственный мужчина неопределённого возраста обвёл острыми глазками окрестности, впился взором в жёлтую галактику из одуванчиков, закрыл веки и придавил виски пальцами, затем, раздвинув ветви кустов, устремил взгляд на уменьшающееся вдали вишнёвое пятнышко, потом повернулся и исчез так же внезапно, как и появился…

***

Пока Кий Арнольдович Сало, крутя баранку вишнёвой «Таврии», отъезжает от Великого Бурлука, автор поделится с читателем небольшим объёмом – «толикой», как говорят великороссы, или, «дещицей», как говорят украинцы – информации об этом своём герое.

Его папа, Арнольд Кузьмич Сало, в детстве страдал оттого, что его дразнили другие малыши за нездешнее, импортное имя. Поэтому решил, дескать, если у него будут дети, то он им обязательно даст имена здешние, славянские. И когда наш герой родился, папа Арнольд подыскал для него исконно славянское, как он считал, имя в древнерусской летописи «Повесть временных лет». Как читатель, конечно же, понял, имя нашего героя позаимствовано у легендарного князя, основавшего более полутора тысяч лет назад город, названный в его честь Киевом. Но, увы, и Кию Арнольдовичу не удалось в детстве избежать дразнилок по поводу имени. Мальчишки и девчонки кричали ему: «Кий, Кий, где твои шары?»; подразумевая бильярдный кий с бильярдными же шарами.

Ныне Кий Арнольдович Сало – полноватый мужчина тридцати четырёх лет, с шевелюрой цвета неочищенного картофеля, усиками и бородкой. Он окончил Московский Литературный институт, но популярным и модным писателем, известным широким массам читателей, не стал. Работает в одной из харьковских телекомпаний редактором краеведческой программы «Столица № 1». Название намекает, что Харьков был первой столицей Украинской советской республики, пока не передал столичный статус Киеву. Один из персонажей Исаака Бабеля – «тоскующий убийца Сидоров» – обозвал Харьков «самодельной столицей». Ну, самодельная, не самодельная, а столица. Первая. Но теперь уж бывшая. В свободное же от работы в «Столице № 1» время Кий Арнольдович, кроме прочего, иногда пишет статьи, которые именует элегантным словом «эссе», для местной прессы. Но поскольку с развалом Советского Союза развалилось и правило выплачивать авторам пристойные гонорары за опубликованные опусы, писание статей гражданин Сало называет не работой, а хобби.

В данный отрезок времени он работал над статьёй (эссе) под рабочим названием «Харьковчане – основоположники русской и украинской фантастической прозы периода романтизма». По окончании этой работы он планировал дать сочинению более лаконичное название, что-нибудь типа «Гнездо фантастической прозы» или там «Вотчина фантастического романтизма»… В этом эссе он рассказывал и о попечителе Харьковского учебного округа Алексее Алексеевиче Перовском, авторе фантастических повестей «Лафертовская Маковница» и «Чёрная курица, или Подземные жители» на типичную для романтиков тему контактирования нашего мира с волшебными параллельными мирами (свои сочинения Перовский подписывал псевдонимом «Антоний Погорельский»; кстати, и племянник этого харьковского попечителя – писатель Алексей Константинович Толстой – тоже считается одним из основоположников русской фантастики); и о первом прозаике новой украинской литературы Григории Фёдоровиче Квитке (псевдоним «Грыцько Основьяненко»), авторе фантастических повестей «Конотопская ведьма» и «Мертвецкий великдень»; и об Оресте Михайловиче Сомове, авторе фантастических повестей «Русалка» и «Киевские ведьмы», первом русском писателе, обратившемся к украинскому фольклору, и вдохновившем своим примером молодого Гоголя – не харьковчанина, но с Харьковом тоже связанного довольно плотно – на написание «Вечеров на хуторе близ Диканьки»…

Создание эссе продвигалось не столь шустро, как Кию Арнольдовичу хотелось, ибо супруга Руслана отвлекала его всяческими поручениями: то сбегай в булочную за хлебом, то забей гвоздь, то вынеси мусор, то позанимайся с Богданчиком, то… Теперь, когда он отвёз жену с сыном к её родителям, где они прогостят не менее недели, можно засесть за эссе основательно.

Заканчиваться эта статья должна таким резюме: дескать, раз и первая русская фантастическая повесть «Лафертовская Маковница» Погорельского (очень нравившаяся, к слову сказать, А.С. Пушкину) – и первая украинская фантастическая повесть – «Мертвецкий великдень» Основьяненко (которую одобрил даже критик Виссарион Белинский, не любивший вообще-то фантастику и утверждавший, что «фантастическое в наше время может иметь место только в домах умалишённых, а не в литературе, и находиться в заведовании врачей, а не поэтов») – написаны харьковчанами (пусть даже Погорельский был харьковчанином не пожизненно, как Квитка, а временно, но всё же…), значит, именно Харьков можно считать родиной как русской так и украинской фантастической прозы периода романтизма.

И вот, сидя рядом с найденным близ Великого Бурлука яйцом и делая два дела одновременно – управляя автомобилем и мысленно созидая эссе – наш герой километр за километром, километр за километром, мимо сёл и посёлков – Подсреднее, Дорошенково, Подгорелое, Гонтаровка, Радьково, Широкое – перемещался в сторону родного города Харькова, для которого, кстати сказать, этот 2004-й год от Рождества Христова был юбилейным: Харьков праздновал своё 350-летие. То есть поселения здесь были ещё во времена охоты на мамонтов, но первое документальное свидетельство о городе Харькове как таковом относится к 1654-му году, году заключения союза между Украиной и Россией. По случаю юбилея, кроме прочих праздничных мероприятий, запланировано и открытие памятника легендарному козаку Харьку, от имени которого, якобы, и происходит название «Харьков». Сам-то город назван от протекающей через него реки Харьков, а вот, дескать, река… Но хотя и в украинских летописях и в украинских народных песнях упоминаются козаки по имени Харько, историки считают версию о происхождении названия реки и соответственно города от имени какого-то козака не более чем легендой. Существуют ещё четырнадцать версий о происхождении названия «Харьков», и согласно большинству из них река такое название получила за сотни лет до возникновения козачества. Тем не менее, известный скульптор Зураб Церетели к юбилею уже сотворил изваяние мифического козака.