– А не тот голос, шо про цветы… энти… забыл… хризантемы, чё ли… в несметном количестве выво́дить? Ась?
– Про миллион алых роз, – уточнил Пафнутий.
– Дык я тожа маюсь! – обрадовался Упырь.
– Ну да! – не поверил наш герой.
– Зуб даю, век воли не видать! Житья мене нема! Всё зудить в башке энтот голос, растудыть его щетину, хошь голоси! Хошь об стену башкой… Вот такая, значить, приключилася со мной меланхулия, растудыть её щетину!
– А моль Аделаида сказала, что это любовь, – засмущавшись, сообщил Пафнутий.
– Жилистая была миларва, – ковыряя в челюсти когтем, небрежно бросил паук, а у Пафнутия всё внутри похолодело. – Я ей ещё когда башку отрывал, дык сразу скумекал, шо никакого в ей деликатесу, забодай её слизняк! А нафталином провонялася! Тьфу! Еле-еле схамал.
Пафнутий не нашёлся, что на это сказать, и лишь, соболезнуя, вздохнул.
– Да не об ей речь, – продолжал Упырь. – Про бабу побалакаем. Про ту, которая поёть. Ишь, как выво́дить, миларва! Дескать, штукатур, али там маляр, растудыть его щетину, всё как есть подчистую продал, да и накупил энтих хризантем, забодай его слизняк, да возьми и наваляй большую кучу энтих, стало быть, мимоз под окном одной миларвы… Прямо за душу берёть, растудыть её щетину. У мене, веришь ты, дык прямо слёзы из гляделок чуть не брызнули, забодай их слизняк, век воли не видать! Я как жевал кишки одной мухи, да как услыхал, дык чуть не подавилси от умиления, зуб даю, шоб мне издохнуть, если брешу!
Пафнутия стало подташнивать.
– Да не об кишках речь… Хоша если суръёзно, то мушиные кишки – энто, я тебе скажу, чистый деликатес: жирные, смачные, аж слюнки текуть. Мухи, они вкусные, миларвы… Ну да я про бабу, которая поёть. Больно хочется мене её, голосистую, в живом виде, значить, увидать, растудыть её щетину.
– Да, хорошо бы, – вздохнул Пафнутий.
– Я два дни тому отдыхал опосля обеда – сжевал молодого клопика, шоб он издох: изжогой замучил, миларвец, – и привиделася она мене во сне, ну, та баба певучая, забодай её слизняк. И снится, веришь ты, будто поёть она, значить, энту песню про мимозы, а щетинка на ей мягонькая, а ножки у ей мохнатенькие, такая лапочка, растудыть её щетину, вот так бы её, миларву, и обнял бы, шоб мне блохой подавиться! Во как! Любовь энто, али нет, не ведаю, а вот зудить её голос в башке, забодай её слизняк, и ни в какую, растудыть её щетину!
– И мне она приснилась, – смущенно пробормотал таракан и даже улыбнулся от умиления, вспомнив тот сон.
– Брешешь, миларвец, шоб ты издох! Брешешь, али как?! – обрадовался паук.
– Чистая правда. Мне она приснилась с такими очаровательными усиками, и задней ножкой так эротично шевелит, шевелит…
– Вишь ты, забодай тебе слизняк! Мы с тобой навроде как одного поля ягоды, растудыть твою щетину, одномысленники, забодай тебе… Одинаковая, видишь ты, у нас, стало быть, душа, миларвец. Нежный ты, стало быть, как и я, шоб ты издох! Нравишься ты мене, забодай тебе слизняк, век воли не видать!
Когда хищник признался, что таракан ему нравится, сердце у Пафнутия тревожно ёкнуло, испугавшись, что такая симпатия может иметь гастрономическую подоплёку.
– Ну, дык ты энто… Извиняй, шо я тебе побеспокоил, миларвец… Ты, небось, уже спать,… а тут я… – принялся разводить церемонии мохнатый каннибал.
– Да ничего… Бывает… Дело житейское… – отмахнулся Пафнутий.
– Ну, теперя ты тожа, растудыть твою… Тожа заходь до мене в гости, шоб ты издох. У мене есть засушенный комарик, дык мы его с пивком. А?
– Кхе… Да я, в общем-то, на диете, так сказать… Не употребляю, знаете ли…
– А, ну дык так посидим, без комарика, просто побалакаем. Я живу за карнизом с правой с…
– Я знаю, – перебил таракан. – Ну,… может быть,… как-нибудь…
– Ага, обязательно заходь, шоб ты издох. Буду очень рад, забодай тебе слизняк… Благодарствую, значить, за беседу, растудыть её щетину. Душеньку отвёл, аж полегчало… Ну, дык я пойду. До встречи!
– Скатертью обои! – пожелал хищному гостю вслух Пафнутий, а про себя добавил: «Чтоб тебя гражданин Ю.Э. Антикефиров увидел! Ишь, в паутину меня приглашает! Как же, спешу аж падаю! Единомышленник выискался! Жрёт членистоногих собратьев и не подавится, изверг!»
Упырь покинул расщелину в плинтусе, и наш герой слышал, как шуршат по обоям коготки мохнатого осьминога, удаляясь, всё тише и тише, пока совсем не затихли на высоте.
– Фу ты, – выдохнул Пафнутий и удручённо покачал головой.
В эту ночь ему снились такие ужасы, что и говорить о них не хочется.
На следующий день, в понедельник, наш герой срочно эвакуировался из расщелины в плинтусе. Ибо теперь прожорливый каннибал, благодаря болтливости покойной моли Аделаиды, знал адрес таракана и, чуть проголодавшись, может сюда нагрянуть, чтобы воспользоваться Пафнутием в качестве провианта. Единомышленник не единомышленник, а голод не тётка!
Новой обителью Пафнутия стало радио, висевшее в кухне на стене. Этот источник звуков был, конечно, жильём довольно шумным, но зато сей адрес страшному Упырю неизвестен. Пафнутий даже перетащил внутрь радио кусочек промокашки с надписью «ху», так он к ней привык.
В этих треволнениях по поводу Упыря и заботах, связанных с переходом на новую жилплощадь, как-то забылась и песенка о розах, и волнительное ночное сновидение с певуньей…
Поэтически выражаясь, «любовь прошла, как сон, как дым».
У автора в голове тараканы, подумал читатель.
1984, 2007 гг.
________________________________
Апокрифы
Поехали!
Юрий Гагарин
Жил когда-то старый Ной. Был у Ноя геморрой. Оттого ворчал порой: «Боже мой!»
А над Ноем жил сосед. Он купил велосипед, захотев объехать свет за пять лет.
И проснувшись как-то рано, чемодан приделав к раме, он уехал, не закрывши душ и краны.
Да, из кранов и из душа воды хлынули на сушу! На полу собралась лужа! Будет хуже!
Так на Ноя невпопад сверху хлынул водопад! Стал квартиру поливать, будто сад!
Ной больной давай вопить: в ЖЭК, мол, надо позвонить! К телефону не доплыть! Как тут быть?
Ной был мудрый человек. Мигом выстроил ковчег и остался в том ковчеге на ночлег.
А вода всё прибывала, заливала что попало, и народу, ох, немало засосала!
Жидкость буйно моросила и за сутки затопила: Китеж-град и Атлантиду, Харьков*, Спарту и Колхиду – телефоны, стадионы, с поливалками газоны, роддома и гастрономы, и с Гоморрами Содомы…
И когда наш Ной проснулся, зыркнул, пукнул, поперхнулся, охнул, съёжился, согнулся и ругнулся.
И слезами он залился, и молился, и бранился, а потом опохмелился и забылся.
И упал на раскладушку, придавив щекой лягушку. Из лягушки аж какашки – на подушку.
Ведь ковчег – как остров он. И на него со всех сторон ползли: лягушка и питон, хамелеон, бизон, гиббон, горилла, слон и скорпион… Всех – миллион!
Зверьё узрев, нетрезвый Ной тиранозавра пнул ногой. И помер гад большой и злой под водой.
На бронтозавра Ной подул, тот в воду – бульк! – и утонул, и стегозавра в донный мул утянул.